– Коренич, – представился Максим. – А ты кто такой? Уж больно молодо выглядишь.
– Лейтенант Хорьков, – отрекомендовался хрипящий штрафник. – Ну, бывший, как бы… Игорь Николаевич Хорьков. Месяц назад офицерскую школу закончил.
– И уже совершил преступное деяние? – удивился Максим. – За что приговорили, Игорь Николаевич?
– За любовь его приговорили, – ухмыльнулся черный как сажа Борька.
– Как это? – не понял Максим.
Хорьков смутился, потупил детский взор.
– С полькой шуры-муры замутил, – объяснил за товарища Соломатин. – Такая панночка… Ну, и решил девчонку впечатлить букетом. А чтобы цветов было много и самому не работать, отправился взвод собирать подснежники. А тут, как назло, ответственное лицо из штаба армии проезжало мимо на «виллисе» и было не в духе…
– Ничего другого ты, конечно, выдумать не мог, – с укором покачал головой Максим.
– Так любовь же, – меланхолично вздохнув, пробормотал Хорьков. – Сейчас-то я, конечно, понимаю, а тогда – просто бес попутал.
– А лет-то тебе сколько, герой-любовник? – прихрамывая, подошел и устроился рядом крепко сбитый мужик в основательных годах, с широким лицом и глубоко запрятанными в череп глазами.
– Тридцать будет, – огрызнулся паренек.
– Ну, это еще когда! – хохотнул Борька. – А сейчас?
– А сейчас девятнадцать…
– А вы здесь какими судьбами, уважаемый? – обратился Максим к подошедшему. – Староваты для войны, нет?
– Два года до пенсии, – не обидевшись, объяснил мужчина. – До условной, разумеется, пенсии. – Он протянул широкую руку, и его рукопожатие оказалось твердым и уверенным. – Слепокуров. Подполковник Слепокуров. Начальник штаба 229-го стрелкового полка.
– Хренассе… – Максим опомнился – можно не вскакивать и не вытягиваться по стойке смирно. – Да уж, неожиданно… Боюсь даже спрашивать, товарищ подполковник, чего же вы натворили.
– Не волнуйтесь, лейтенант, Родину и товарищей не предавал, в трусости не замечен, – Слепокуров невесело усмехнулся, матово блеснули прокуренные зубы. – Глупость вселенского масштаба… Немецкая разведка прорвалась на нашу территорию, постреляли штабных и взяли «языка» – полковника Богданова. И растворились в лесу у прифронтовой полосы… Командующий армией разбушевался – еще бы, ведь полковник Богданов обладал ценными сведениями о расположении и планах наших войск. Приказал отрезать диверсантам путь и прочесать лес. Отрезали, – вздохнул подполковник. – Прочесали. К сожалению, именно я проводил безуспешную операцию.
– Не поймали?
– Да не было никого в этом лесу! – ругнулся Слепокуров. – Я лично прочесывал с солдатами эту чащу. Как в воздухе растворились диверсанты. И что мне их – нарисовать надо было? Назначить?
– Можете не продолжать, полковник, – понял Борька. – Глупости вселенского масштаба в действующей армии происходят каждый день. Зато теперь вы должны гордиться – несете службу в самом престижном из всех элитных подразделений, о которых лет через семьдесят будут еще книги писать.
Подходили и падали замертво солдаты первого взвода третьей роты. Бывший майор Богомолов, едва не прошляпивший знамя части, передвигался грузно, выглядел отрешенным. Ситников был бледен как смерть, а у него на лбу запеклась кровь. У бывшего капитана Рывкуна побелели виски, лицо почернело от усталости. Интеллигентный Бугаенко виновато улыбался – словно просил прощения за то, что уцелел. Блинов и Кибальчик с ног до головы были заляпаны грязью – словно попеременно вытаскивали друг дружку из дерьма.
В третьей роте после боя не досчитались сорока четырех человек. Тридцать шесть убитых, восемь раненых. Погиб Дережко, получил тяжелое ранение Ахмадянов, погиб Писарчук, не успевший выбраться из канавы со своим радикулитом; погиб в рукопашном бою бывший майор Орехов.
– И чего мы там нежимся, бойцы? – прорычал с дороги майор Трофимов. – Ничего не перепутали? Это еще не Берлин! Первая рота ушла вперед, а вы еще тут канителитесь… А ну, строиться в походно-боевую колонну!
К середине дня общие потери штрафбата составили больше ста семидесяти человек.
Люди устали. Но командование гнало их дальше. Стрелковые части прорывались через естественные и искусственные преграды, форсировали речушки и каналы, брали деревни и небольшие города, седлали тактически и стратегически важные дороги. Первую линию немецкой обороны прорвали практически везде. Войска неумолимо катились ко второй полосе. Танковые армии маршал Жуков в бой не бросал – ждал, пока пехота расчистит путь. Казалось, наступление не остановится, врагу не собрать силы, чтобы дать отпор. Мысль о том, что осталось совсем немного, придавала солдатам сил, разгоняла сон и усталость. Впрочем, на привалах люди засыпали мгновенно, и офицеры сбивались с ног, бегая по головам и возвращая подчиненных в мир бодрствующих.
Во второй половине дня похолодало, ветер нагнал тяжелые тучи, заморосил дождь, и все пространство на пути наступающих колонн раскисло, превратилось в липкую кашу. На западе, на севере, на юге гремела канонада, над облаками гудели бомбардировщики, идущие на Берлин.
Еще одну деревню взяли штыковым ударом. Добротные каменные дома презрительно молчали. Беседовать с местными не хотелось.
– Вот ведь живут, сволочи, – ворчали солдаты, исподлобья разглядывая резные помпезные ограды, двускатные черепичные крыши, окруженные зеленеющими деревьями. – Что за черт, мужики, объясните, если немцы такие богатые, на хрена они на нас напали?
Кто-то сгоряча пальнул по окну – посыпалось стекло, и в глубине дома испуганно заверещала женщина. В южной части городка разгорелась стрельба – не перевелись еще желающие сопротивляться. Застрочили пулеметы роты Маевского, заглушив жиденькую трескотню «шмайссеров».
За оградой дома что-то шевельнулось. Максим успел отпрянуть и оттолкнуть зазевавшегося Борьку – щелчок, и понеслось по дуговой траектории. «Безоткатный фаустпатрон!» – подумал Максим. Стрелок был неважным. Граната пролетела мимо оторопевших солдат, вонзилась в стену дома напротив и громко рванула. Посыпались кирпичи из кладки.
– Ложись? – неуверенно предположил кто-то.
Но Максим уже бежал вперед. Он перегнулся через чугунную ограду, схватил за шиворот щупленькое тельце, перетащил на свою сторону. Противник вырывался, мычал, отбивался ногами. Коренич швырнул его на землю, придавил подошвой.
Противник оказался тощим мальчишкой лет четырнадцати в подвернутых мешковатых штанах, тонкой кожаной жилетке, куцей курточке. Клепать детские каски немецкая промышленность пока не научилась, поэтому малолетние члены гитлерюгенда носили те же каски, что и взрослые. Она закрывала пацану все лицо, и парень туго скрепил ее ремешком на подбородке – чтобы не упала.
– Ни хрена себе, с детьми воюем, – удивился Хорьков.
– Пионер-герой, не иначе, – уважительно протянул Бугаенко, срывая с пацаненка каску.
Борька засмеялся:
– Пионеры юные, головы чугунные…
На солдат смотрели огромные детские глаза. Мальчонка умирал от страха, но при этом хотел выглядеть мужественно и бесстрашно, от чего смотреть на него без смеха было невозможно. Вид широкоплечих мужиков в замызганных телогрейках окончательно вверг его в панику, слезы выступили в глазах, мальчик съежился, подтянул под себя ноги.
– Может, выпороть? – задумчиво предложил Соломатин. – Ну, или, в крайнем случае, уши надрать…
– Можно и выпороть, – согласился Ситников, вытаскивая из штанов ремень, сложил его вдвое, схватил пацана за шиворот, перевернул и принялся вполсилы лупить по костлявой заднице.
Мальчонка извивался, ругался, пытался укусить бойца за руку.
– Да ладно, даже бить его неохота, – отбросил солдат ребенка. – Тоже мне, противник. А мог ведь и попасть. Ну так, по дури. Ну, что, защитник рейха недоделанный! – прорычал он, нависая над ошалевшим от страха шпендиком. – Осознал всю глубину и безысходность ситуации? А теперь вали отсюда, пока мы добрые!
Пацан не понимал, что ему говорят, втягивал голову в плечи. Максиму стало противно. Так наказывают котенка за мелкую пакость. И ведет себя котенок точно так же – корчится, прячется.
– Вставай, – сказал Коренич по-немецки, схватил мальчишку за рукав и поставил на ноги. – Не убьем мы тебя. Но если еще раз возьмешься за оружие, вернемся и оторвем голову. Понял?
Мальчишка кивнул, шмыгнув носом.
– Местный?
Он снова кивнул.
– Где ваши солдаты?
– Ушли…
– А ты остался, понятно. Герой… Как звать-то тебя, оболтус?
– Йозеф, – швыркнул носом мальчишка и робко поднял глаза на советского солдата. – Йозеф Ратцингер…
– А ну чеши отсюда! – прорычал Максим, и мальчишка понесся, как хорошая газель. Перемахнул через ограду, прокатился пару метров, юркнул за угол.
– Зря отпустили, – рассудительно изрек Ситников. – Ребенок, конечно, но кто его знает… Вооружится еще одним фаустпатроном, да как зашарашит нам в спину.
– Не зашарашит, – уверенно заявил Богомолов. – У меня у самого два таких маломерка растут. Перепугаешь хорошенько – и всё. А этот шмакодявка просто до смерти перепуган.
– Пусть живет, – отмахнулся Максим. – Задурили людям головы геббельсовской пропагандой, скоро кончится этот порядок. Глядишь, что-нибудь приличное из пацана вырастет.
Когда из скверика на восточной окраине городка по колонне штрафников ударил пулемет, многие подумали, что пацан был не вполне откровенен с солдатами. Люди бросились врассыпную, залегли вдоль оград. По приказу Капитонова два отделения третьего взвода отправились с гранатами в обход, а остальные стали демонстративно отползать, имитируя отступление. В парке загремели взрывы, бойцы встали в полный рост и бросились вперед.
Всё смешалось на земле немецкой, и уже окончательно стало неясно, с кем воюет Красная армия. За мешками с песком валялись несколько тел. Обычные гражданские – причем не первой молодости. Мужчинам было изрядно за сорок, двое были одеты в куцые драповые пальто поверх свитеров, остальные – в шинелях со споротыми знаками различия. Мятые кепки, нарукавные белые повязки с надписью «Deutscher Volkssturm Wehrmacht». Рядом с телами валялись устаревшие штурмовые карабины, парочка неиспользованных фаустпатронов. В лица покойников впечатался страх – похоже, достопочтенные бюргеры вступали в бой без особого к тому расположения.
– Солдаты фольксштурма, – пояснил Максим. – Что-то вроде народного ополчения.
– С детьми воюем, – пожал плечами Борька. – Так еще и с пенсионерами приходится.
– Так они же первыми начали, – обиделся Кибальчик. – Мы шли себе тихо, никого не трогали…
– Так, глядишь, и до женских батальонов дойдет, – ухмыльнулся Бугаенко. – Хреново как-то, так и ждешь подлого удара в спину.
К вечеру 16 апреля поредевший батальон майора Трофимова продвинулся еще на четыре километра, тесня противника, а к вечеру уперся в укрепленную высоту близ деревни Комменфельд – и встал. Встали и соседние части, принялись зарываться в землю. Опираясь на вторую линию обороны, гитлеровцы стали упорно сопротивляться. Напряженные бои разгорелись по всему фронту. Несколько раз советские войска поднимались в атаку и откатывались, неся потери. На отдельных участках удалось овладеть опорными пунктами, однако решающего успеха не было. Стрелки не смогли одолеть мощный узел сопротивления на Зееловских высотах. Для укрепления обороны немцы бросили все оперативные резервы группы армий «Висла» – 56-й танковый корпус генерала Вейдлинга, 18-ю, 20-ю механизированные дивизии, 9-ю парашютную, мотопехотный корпус «Мюнхеберг».
Весь остаток дня и первую половину 17 апреля армии, осадившие Берлин, бились о вторую линию обороны. Дважды батальон Трофимова поднимался в атаку и дважды отходил, теряя людей. Комбат хрипло орал в телефонную трубку, что не может двигаться без артиллерийской поддержки, что еще одна такая атака, и можно формировать новый батальон, поскольку в действующем даже писаря обозного не останется. Это было преувеличением, за сутки боев батальон потерял порядка двухсот пятидесяти человек из восьмисот, силы еще оставались, но стоило ли понапрасну губить солдат? Пусть и штрафники, пусть пушечное мясо, но – зачем?
К концу 17 апреля штаб дивизии приказал зарыться в землю и ждать указаний. Солдаты рыли окопы под огнем противника, забивались в щели. Больше всего бойцов потеряли первая и вторая роты. В третьей многие остались живы лишь из-за рельефа местности, позволяющего быстро спрятаться. Контузило лейтенанта Смуглянского, и теперь он ни черта не слышал – если кто-то хотел к нему обратиться, то должен был орать во все горло. Жуткая боль крутила недолеченную ногу Максима – он скрипел зубами, едва не теряя сознание, задыхался, проклинал тот день, когда позволил подойти тому недоношенному полевому хирургу…
Неспособность соединений взломать оборону противника и успехи 1-го Украинского фронта доводили маршала Жукова до белого каления. Георгий Константинович недолюбливал Конева, считал, что только он сам, прославленный маршал Великой Отечественной, имеет право взять Берлин и получить звание Маршала Победы. А всяким выскочкам, вроде Конева и Рокоссовского, нужно оставаться на втором плане. К тому же Чуйкову – командующему 8-й армией – уже вручили символический ключ от Берлина… Первоначальный план Жукова – прорвать две полосы обороны общевойсковыми армиями, а уж потом вводить в бой танки, – трещал по швам и рушился. Делать было нечего; нужно было усилить наступающие войска, пока Конев не подошел к Берлину с юга, а армия 2-го Белорусского под командованием Рокоссовского не повернула на Берлин с севера (на вероятность чего насмешливо намекал товарищ Сталин – тот еще подстрекатель).
Жизнь заставила Жукова ввести в бой 1-ю и 2-ю гвардейские танковые армии Катукова и Богданова. После новой порции артиллерийского огня танковые армады бросились в сражение. Приказ Жукова был жестким и однозначным: наступать без остановки, пробивать фронт любой ценой, днем и ночью, постоянно ускоряясь. Артиллерии должны были выдвигаться на открытые позиции и прямой наводкой уничтожать окопавшегося противника.
Однако быстрой победы не получилось. Немцы упорно защищались. Работали команды истребителей танков, вооруженные фаустпатронами, били прямой наводкой 88-миллиметровые зенитные орудия. Танки Катукова и Богданова горели словно картонные.
Однако медленно, упорно, истекая кровью, Красная армия прогрызала немецкую оборону. К вечеру 18 апреля танкисты 11-го корпуса генерала Ющука взяли в кольцо Зеелов и оседлали Райсхштрассе-1 – дорогу, связывающую Берлин со столицей Восточной Пруссии. Выдержке Ющука стоило позавидовать – его солдаты и техника попали под обвальный артиллерийский огонь. Оказалось, что орудия соседней 5-й гвардейской армии стреляют не по разведанным целям, а по «площадям»…
В ночь на 19 апреля в сражении наступил перелом. Командующий 9-й армии Буссе слал депеши в бункер Гитлера – просил разрешения отвести войска к пригородам Берлина и занять там оборону. Но Гитлер решительно отверг предложение, приказывал удерживать рубежи любой ценой. Как и опасался Буссе, войска 9-й армии очень скоро были разделены на три части и начали оставлять позиции.
И все же наступление развивалось не так успешно, как хотелось бы Жукову. 1-й Белорусский фронт продвигался медленно; и Ставка решила повернуть 3-ю и 4-ю гвардейские танковые армии 1-го Украинского фронта на Берлин. Пробиваться вперед, крупные поселения обходить стороной, оставляя их общевойсковым армиям, ни в коем случае не ввязываться в затяжные бои. Только вперед, на Берлин!
Для маршала Жукова эта новость стала тяжелым психологическим ударом. Он отдал срочный приказ генералам Катукову и Богданову: первыми ворваться в столицу Германии и водрузить над ней знамя Победы. Он не мог позволить Коневу опередить его. Еще один приказ – 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова – продвигаться не только к восточным, но и к южным окраинам города; Жуков надеялся, что такой демарш закроет Коневу путь на Берлин.
Кольцо окружения замыкалось вокруг войск Буссе. 1-я гвардейская танковая армия и 8-я армия Чуйкова успешно наступали вдоль шоссе Райхсштрассе-1 в направлении Мюнхеберга. Перед их боевыми порядками отступали солдаты 9-й парашютной дивизии…