Город был наводнен факелами. Люди бросились навстречу всаднику, но Камлах не обратил на них внимания. Он вонзил острые шпоры в бока лошади, пронесся через весь город вниз по крутой улочке и влетел в ворота дворца. Здесь тоже было полно факелов. Его рыжие волосы вспыхнули в их свете. Камлах спрыгнул с коня и бросил поводья подбежавшему рабу. Он взбежал по лестнице — мягкие сапоги ступали бесшумно — и прошел колоннадой, которая вела в покои его отца. На миг стремительная фигура в черном исчезла в темноте под аркой, потом она распахнула дверь и появилась в комнате.
Гонец был прав. Смерть наступила мгновенно. Старик лежал на резной римской кровати. Кто-то укрыл его покрывалом алого шелка. Ему как-то ухитрились подвязать челюсть, потому что седая борода смотрела в потолок, а под голову подложили маленькое глиняное изголовье, так что голова лежала прямо и тело начинало костенеть. Так было не видно, что шея у него сломана. Старческое лицо уже успело осунуться — нос заострился и был точно вылеплен из холодного белого воска. Золотые монеты, лежавшие на губах и на сомкнутых веках, блестели в свете факелов, что горели по углам кровати.
В изножье кровати, меж двух горящих факелов, стояла Ниниана. Она держалась очень прямо и неподвижно. На ней было белое платье, руки сложены перед грудью, и в них зажато распятие, голова опущена. Она не подняла головы, когда отворилась дверь, и по-прежнему смотрела на алое покрывало. Не похоже было, что она скорбит, — скорее, мысли ее витали слишком далеко.
Брат стремительно подошел и встал рядом с нею — тонкий и стройный в своих черных одеждах, сверкающий какой-то яростной грацией, которая, казалось, распирала стены комнаты.
Он подошел к кровати и навис над ней. Некоторое время он смотрел на отца, затем коснулся мертвых рук, сложенных на алом покрывале. Постоял так, потом убрал руку. Взглянул на Ниниану. У нее за спиной, в тени, толпилась небольшая кучка мужчин, женщин, слуг. Они переминались с ноги на ногу и перешептывались. В толпе стояли Маэл и Дуах — оба безмолвные, с сухими глазами. Был там и Диниас. Он ел глазами Камлаха.
— Мне сказали, что это был несчастный случай, — произнес Камлах очень тихо, обращаясь к Ниниане, — Это правда?
Она не шелохнулась и ничего не ответила. Камлах подождал, потом раздраженно махнул рукой и обратился к тем, кто стоял у нее за спиной.
— Кто-нибудь, отвечайте! Это был несчастный случай?
Вперед выступил один из слуг короля, Мабон.
— Да, господин. Это правда.
Он облизнул губы, видимо, в нерешительности.
Камлах ощерился.
— Клянусь всеми дьяволами ада! Что с вами такое?
Тут он увидел, что все уставились на его правое бедро. Он опустил глаза. Там болтался его короткий кинжал без ножен. Лезвие было в крови по самую рукоятку. Камлах нетерпеливо и с отвращением фыркнул, выхватил кинжал и отшвырнул его. Тот пролетел по полу и со звоном ударился о стену. В наступившей тишине звук показался очень громким.
— Чья это кровь, по-вашему? — спросил он, все еще щерясь, — Всего-навсего оленья! Когда приехал гонец, мы как раз затравили оленя и находились в двенадцати милях отсюда — я и все мои люди.
Он уставился на них, словно ожидая, кто осмелится ему возразить.
Никто не шелохнулся.
— Ну же, Мабон! Гонец сказал, что он поскользнулся и упал. Как это вышло?
Мабон прокашлялся.
— По-глупому, сударь. Чистая случайность. Даже рядом никого не было. Это было в малом дворике, через который ходят в комнаты слуг. Там еще ступеньки все стерлись. Один из слуг, разнося масло и наливая его в лампы, пролил немного на ступеньки и пошел за тряпкой, чтобы подтереть, а тут как раз король вышел. Он очень торопился. Никто не думал, что он… окажется там в это время. Ну вот, господин, он, значит, поскользнулся, упал на спину и ударился головой о камень. Вот как оно вышло, господин. Люди это видели. Есть свидетели, которые могут подтвердить это под присягой.
— А тот, по чьей вине это случилось?
— Раб, господин мой.
— С ним разобрались?
— Он мертв, господин.
Пока они говорили, в колоннаде раздался шум — это прибыли спутники Камлаха. Они тоже направлялись в комнату короля. Теперь они ввалились туда, и, когда Мабон умолк, Алун бесшумно приблизился к Камлаху и коснулся его руки.
— Камлах, новость уже разнеслась по всему городу. У ворот собирается толпа. Слухи ходят самые невероятные, и скоро могут начаться беспорядки. Тебе придется выйти и поговорить с народом.
Камлах метнул взгляд в его сторону и кивнул.
— Пойди займись этим, ладно? Бран, ступай с ним. И Руан тоже. Закройте ворота. Скажите народу, что я скоро выйду. Остальные — вон!
Комната опустела. Диниас задержался в дверях, но Камлах даже не глянул в его сторону, и он тоже вышел. Дверь закрылась.
— Ну что, Ниниана?
Она за все это время ни разу не взглянула на него. Теперь она подняла глаза.
— Что тебе нужно от меня? Мабон рассказал все, как было. Он только не сказал, что король дурачился с одной из служанок и что был пьян. Но это несчастный случай, и теперь король мертв… а ты и все твои дружки были в двенадцати милях отсюда.
Так что теперь ты король, Камлах, и никто не сможет бросить тебе в лицо: «Он хотел смерти своего отца!»
— Никто. Даже ты, Ниниана!
— Я этого не говорила. Я просто хочу сказать, что споры окончены. Королевство — твое, и теперь, как правильно сказал Алун, тебе лучше пойти и поговорить с народом.
— Сперва я поговорю с тобой. Почему ты стоишь тут с таким видом, словно тебе все равно? Словно ты уже не здесь?
— Быть может, потому, что это так и есть. Меня не касается, кто ты и чего ты хочешь. Я прошу тебя лишь об одном.
— О чем же?
— Отпусти меня. Он не отпускал, но ты, я думаю, согласишься.
— В монастырь Святого Петра?
Она опустила голову.
— Я говорю тебе, ничто мирское меня больше не трогает. Уже давно и тем более теперь. Все эти разговоры о вторжении, весенней войне, смене власти, смерти королей… Да не смотри на меня так! Я не дура, и отец разговаривал со мной. Но тебе незачем меня бояться. Ничто из того, что я знаю и могу сделать, не повредит твоим планам, братец. Говорю тебе, я не хочу от жизни ничего, кроме того, чтобы меня отпустили с миром и позволили жить в мире — мне и моему сыну.
— Ты сказала, что просишь лишь об одном. А это уже вторая просьба…
В ее глазах в первый раз вспыхнуло что-то живое — возможно, это был страх.
— Но ведь вы же всегда собирались отправить его в монастырь! Это была твоя идея, а не отца. Ведь после того, как я отказала Горлану, ты понял, что, даже если отец Мерлина явится сюда с мечом в руке и с тремя тысячами всадников, я не выйду за него! Мерлин тебе ничего не сделает, Камлах. Он навсегда останется не более чем безымянным бастардом. Ты ведь знаешь, что он не воин. Видят боги, он не причинит тебе вреда!
— Тем более если он будет сидеть в монастыре? — спросил Камлах шелковым голосом.
— Тем более если он будет сидеть в монастыре. Камлах, ты играешь со мной? Что у тебя на уме?
— Раб, что пролил масло, — сказал Камлах, — Кто это был?
Глаза Нинианы снова вспыхнули. Потом она опустила веки.
— Сакс. Кердик.
Камлах не шевельнулся, но изумруд на его груди внезапно сверкнул на фоне черных одежд, словно сердце у него подпрыгнуло.
— Не пытайся сделать вид, что ты догадывался об этом! — яростно воскликнула Ниниана, — Откуда ты мог знать?
— Да нет, не догадывался. Но когда я приехал, весь замок гудел, как разбитая арфа. Ну что ты стоишь, сложив руки на брюхе, словно прячешь от меня еще одного ублюдка? — воскликнул он с внезапным раздражением.
Как ни странно, она улыбнулась.
— Прячу, конечно!
Изумруд снова блеснул.
— Не будь дураком, Камлах. Ну откуда мне взять еще одного? Я просто не могу уйти, пока не буду уверена, что ему ничто не угрожает. Что нам обоим ничто не угрожает, что бы ты ни собирался сделать.
— А что я могу сделать тебе? Я могу поклясться, что…
— Что бы ты ни собирался сделать с королевством моего отца. Ладно, оставим это. Я повторяю: я забочусь лишь об одном — чтобы монастырь оставили в покое… А это так и будет.
— Ты видела это в кристалле?
— Не к лицу христианам заниматься предсказаниями! — отрезала Ниниана.
Но голос ее звучал слишком сурово, чтобы быть искренним. Камлах взглянул на нее, внезапно засуетился; отступил на пару шагов в тень, потом снова вышел на свет.
— Скажи мне, — отрывисто бросил он, — Что будет с Вортимером?
— Он умрет, — сказала Ниниана с безразличным видом.
— Все мы когда-нибудь умрем. Но я связан с ним, ты же знаешь. Можешь ли ты сказать мне, что будет весной?
— Я ничего не видела и ничего тебе сказать не могу. Но каковы бы ни были твои планы, тебе не пойдет на пользу, если поползут слухи о том, что это было убийство. Так что ты глуп, если думаешь, что смерть короля не была случайной. Двое конюхов видели это, и служанка, с которой он забавлялся, тоже.
— Тот человек успел сказать что-нибудь перед тем, как умер?
— Кердик? Нет. Только что это вышло случайно. Похоже, он больше заботился о моем сыне, чем о себе самом. Больше он ничего не сказал.
— Мне тоже так говорили, — сказал Камлах.
В комнате снова воцарилось молчание. Они смотрели друг другу в глаза.
— Ты не сделаешь этого, — сказала Ниниана.
Он не ответил. Они стояли глаза в глаза. По комнате пронесся сквозняк, пламя факелов дрогнуло.
Камлах улыбнулся и вышел. Дверь за ним захлопнулась, по комнате пронесся порыв ветра, огонь взметнулся, погас, свет и тени смешались…
Пламя угасало, и кристаллы померкли. Я выбрался из пещерки, потянул за собой плащ, и он порвался. Угли в жаровне тускло тлели. Снаружи было уже совсем темно. Я, спотыкаясь, спустился вниз и бросился к выходу.
— Галапас! — крикнул я. — Галапас!
Его высокая, ссутуленная фигура возникла из тьмы. Он вошел в пещеру. Его ноги, полуголые, в старых сандалиях, посинели от холода.
Я остановился в ярде от него, но вышло так, словно я бросился к нему в объятия. Он закутал меня плащом.
— Галапас, они убили Кердика!
Он ничего не сказал, но его молчание утешало лучше любых слов.
Я сглотнул, чтобы избавиться от болезненного кома в горле.
— Если бы я не приехал сюда сегодня… Я ведь обманывал его, как и остальных. А мог бы довериться ему — рассказать даже про тебя… Галапас, если бы я был там, быть может, я смог бы что-нибудь сделать!
— Нет, не смог бы. И ты это знаешь.
— Теперь я меньше чем никто.
Я прижал руку к виску: голова раскалывалась, перед глазами все плыло, я почти ничего не видел. Галапас мягко взял меня за руку и усадил у огня.
— Почему, Мерлин? Не спеши, расскажи мне все по порядку.
— А ты не знаешь? — удивился я. — Он наполнял лампы на колоннаде и пролил масло на ступеньки, а король поскользнулся, упал и сломал себе шею. Кердик был не виноват, Галапас!
Он просто пролил масло, вот и все, и он уже возвращался, чтобы подтереть, он правда возвращался! А они взяли и убили его! И теперь королем стал Камлах.
По-моему, некоторое время я тупо смотрел на него. Глаза мои были еще полны видений, и в мозгу помещался лишь один-единственный факт.
— А что твоя мать? — спросил Галапас, мягко, но настойчиво. — Что с ней?
— Чего? Что ты говоришь?
В руку мне сунули кубок с чем-то теплым. Судя по запаху, это был тот же напиток, что Галапас давал мне перед тем, как я полез в грот.
— Выпей. Тебе надо было поспать до тех пор, пока я не вернулся, — тогда тебе не было бы так плохо.
Я выпил. Острая боль в висках сменилась тупым пульсированием, и я вновь обрел четкость зрения. И мысли тоже.
— Извини. Теперь все в порядке. Я снова могу соображать, я пришел в себя… Сейчас расскажу остальное. Мать укает в монастырь. Она пыталась уговорить Камлаха, чтобы он отпустил и меня тоже, но он не согласился. Я думаю…
— Что?
Я наконец сообразил, что к чему, и медленно произнес:
— Я сперва не понял. Я думал о Кердике. Но похоже, он собирается убить меня. Наверно, он воспользуется смертью деда: он скажет, что это дело рук моего раба… Нет, конечно, никто не поверит, что я могу быть соперником Камлаху, но если он запрет меня в монастырь и через некоторое время, когда слухи уже улягутся, я тихо умру, никто ничего не скажет. А моя мать к тому времени будет уже не королевской дочерью, а всего-навсего одной из святых женщин, и она тоже ничего не сможет сделать.
Я сжал кубок в ладонях и поднял глаза на Галапаса.
— Галапас, почему меня так боятся?
Он ничего не ответил, лишь кивнул на кубок.
— Допивай. А потом тебе надо будет уехать.
— Уехать? Но если я вернусь, они убьют меня или запрут в монастыре… Разве нет?
— Если найдут — попытаются.
— Если я останусь тут, с тобой… — горячо сказал я. — Никто ведь не знает, что я здесь! Даже если они узнают и приедут за мной, тебе ничего не будет! А потом мы увидим их за несколько миль, когда они въедут в долину… Они меня не найдут! Я спрячусь в хрустальном гроте…
Галапас покачал головой.
— Еще не время, Мерлин. Когда-нибудь, но не теперь. Сейчас ты не можешь спрятаться — все равно как твой мерлин не может вернуться в яйцо.
Я оглянулся через плечо, туда, где, нахохлившись, сидел на жердочке мой мерлин, неподвижный, как сова Афины. Его не было. Я протер глаза рукавом и поморгал, не веря своим глазам. В самом деле! Угол, озаренный пламенем, был пуст.
— Галапас! Сокол улетел!
— Да.
— Ты видел?
— Он пролетел мимо, когда ты позвал меня.
— Я… Куда?
— На юг.
Я осушил кубок и перевернул его, отдавая последние капли богу. Потом поставил кубок и потянулся за плащом.
— Я еще увижу тебя, да?
— Увидишь. Я обещаю.
— Значит, я вернусь?
— Я ведь обещал тебе. Когда-нибудь эта пещера будет твоей и все, что в ней, — тоже.
Снаружи влетел холодный ночной ветер, шевельнул полу моего плаща и взметнул волосы. По спине у меня поползли мурашки. Я встал, набросил плащ на плечи, застегнул фибулу.
— Стало быть, ты едешь? — Галапас улыбался. — Ты так веришь мне? И куда же ты собираешься?
— Не знаю. Для начала, наверно, домой. По дороге успею подумать — если это нужно. Но я все еще на тропе бога. Я чувствую, как ветер несет меня. Чему ты улыбаешься, Галапас?
Галапас не ответил. Он встал, притянул меня к себе, наклонился и поцеловал меня в лоб. Сухой и легкий старческий поцелуй, словно падающий лист, коснулся моего лба. Потом он подтолкнул меня к выходу.
— Ступай. Я уже оседлал твоего пони.
Когда я ехал вниз по долине, дождь все еще шел. Мелкий, моросящий дождь. Капли липли к плащу, пробирались под одежду и смешивались со слезами, что текли у меня из глаз. Я плакал второй раз в жизни.
Глава 11
Ворота скотного двора были заперты. Впрочем, я ждал этого. Днем я, не таясь, выехал через главные ворота с мерлином на руке. В другое время я рискнул бы сунуться с той стороны, отговорившись тем, что потерял сокола и весь день его искал. Но не сегодня. Некому ждать меня, чтобы впустить через скотный двор…
Несмотря на то что надо было спешить, я заставил застоявшегося пони идти шагом и потихоньку проехал вдоль стены в сторону моста. Он и дорога, ведущая к нему, кишели народом. Там было светло и шумно, и за несколько минут, что я смотрел на мост, по нему дважды проносился всадник, спешащий на юг.
Над дорожкой, ведущей вдоль реки, нависали сырые и голые деревья сада. У стены был неглубокий ров, и из-за нее высовывались ветви, с которых капало. Я слез с пони, подвел его к наклонившейся яблоне и привязал. Потом снова взобрался в седло, неловко встал на ноги, постоял, пытаясь утвердиться, подпрыгнул и ухватился за сук.
Сук был мокрый, скользкий, одна рука сорвалась, но вторая удержалась. Я подтянулся, забросил ноги на сук и через несколько мгновений перебрался через стену и спрыгнул в траву.