В ответ Том только виновато мотает головой:
– Я помню только обрывками, Крис, – он опускает глаза, боясь снова увидеть во взгляде Хемсворта ту боль. – Мне было очень больно. Но ты...
– Я наговорил тебе тогда, прости, – Крис гладит пальцами его запястье. – Но так было нужно. Иначе ты бы просто не среагировал. Я должен был сделать тебе больно. Именно боль заставляет твои силы действовать. И я...
– Ты должен причинить мне боль, – резко выговаривает Хиддлстон, внезапно решаясь. – Ты должен причинить мне такую боль, чтобы я вспомнил. Если мои... – он заминается, – если боль является катализатором – ты должен обеспечить мне его.
– Нет, – хрипло выговаривает Хемсворт. – Нет, Том. Я не смогу ударить тебя или еще как-то...
А перед глазами стоит измученное мертвенно-бледное лицо музыканта с залегшими под покрасневшими глазами черными тенями. И слышатся собственные слова:
– Что ты помнишь, Том?! Тогда, когда он трахал тебя, что ты помнишь?!
А Том вдруг отталкивает его, выскальзывает из-под одеяла и бросает:
– Тогда я сам.
Крис вскакивает следом, хватает Хиддлстона за предплечье и дергает на себя.
– Не смей, – голос хрипит. – Только попробуй и я...
В ответ Том как-то некрасиво усмехается и с издевкой уточняет:
– Ты? Что ты сделаешь? Ударишь? Давай. Может, что-то и выбьешь из моей памяти, – в прозрачных глазах словно тьма.
А потом Крис бьет. С хриплым криком впечатывает кулак куда-то в щеку музыканта. Тот со вскриком отлетает к кровати, ударяется о край спиной, съезжает вниз. И Хемсворт припечатывает его ногой ровно в солнечное сплетение. Потом еще раз. Куда-то в бок. Нагибается, хватает за ворот выцветшей зеленой майки и бьет по лицу. Разбивая тонкие чуть приоткрытые губы в кровь.
Время сливается в кошмарную вечность. Отчаянные вскрики, ладони, закрывающие окровавленное лицо, хрупкое тело, так покорно принимающее каждый удар.
В себя Крис приходит от того, что исчезает даже то минимальное сопротивление, которое Тома заставлял оказывать инстинкт самосохранения.
Хемсворт понимает, что Том лежит на спине на заляпанной кровью постели, а он сам сидит верхом, сжимая ладони на шее музыканта.
Захлестывает холодный ужас. Вина, страх...
Крис прижимает трясущиеся измазанные кровью пальцы к жилке на шее Тома и хрипло нервно смеется, не контролируя себя. Пульс есть.
Живой.
– Как же это... – хрипло шепчет Хемсворт, вдруг осознавая, что не может понять, почему вдруг ударил.
Лицо музыканта залито кровью, лоб рассечен, губы разбиты так, что на них страшно смотреть. Волосы мокрые, слиплись.
Неужели он способен так избить человека?!
Тома.
Неужели он способен так избить Тома?!
А ресницы музыканта вдруг вздрагивают, измазанные кровью веки приподнимаются. И разбитые губы невнятно шепчут:
– Ты сказал... сказал, что любишь. Я помню. Сказал, что я прекрасен... Ты остался во мне. Крис... поцелуешь меня так же?
Хемсворт сглатывает слезы и осторожно прижимается к губам музыканта. Мягко целует, пытаясь причинить как можно меньше дополнительной боли.
– Я помню, – Том снова шепчет это, отстраняясь. – Вспышками. Ты оставил метку. Здесь, – тонкие пальцы касаются еще не сошедшего пятна у основания шеи, больше похожего на синяк. – Ты просил, чтобы я помнил... Я помню, Крис. Я помню.
И с каждым словом дыхание музыканта становится все тяжелее, голос срывается, переходит в хрип.
– Как я мог, боже! – Крис дрожащими пальцами стирает кровь из-под носа Тома. – Я даже... Том, я...
– Это я, – Хиддлстон слабо шевелится. – Я просто заставил себя чувствовать ненависть. А она... Мои чувства передаются, ты же знаешь. Так нужно было, ты не виноват. Только я... Я боюсь, я не могу пока встать.
– Я все сделаю, Том, – Крис перетягивает Тома на подушку, приподнимает его майку и ужасается: светлая кожа музыканта усеяна синяками, кровоподтеками. На левой стороне груди – рваная царапина. – Мы все исправим. Ты отлежишься сегодня, а завтра мы уедем. Улетим. Далеко отсюда. Туда, где они нас не достанут. Денег нам хватит, купим дом. Нас никто не найдет.
– В письме... Я должен умереть, да? – Хиддлстон осторожно касается кончиками пальцев ладони Криса. – Может... может, ты сейчас сделаешь это? Они ведь замнут дело, тебе не предъявят никаких обвинений.
– Слушай меня, – Крис заглядывает в замутненные болью глаза музыканта. – Слушай и запоминай. Сегодня ты будешь лежать и пытаться меня простить. Я залезу в интернет и закажу билеты на завтрашнее утро. В... Румынию. Да, мы поедем в Румынию, в Карпаты. Мне рассказывали по работе о небольшой гостинице там. А потом мы найдем дом. Тебе будет хорошо. Нам.
– Твоя работа... – Том пытается приподняться, но Хемсворт останавливает его и качает головой:
– Я уволюсь. Уйду. Денег нам хватит, у меня есть приличный счет в банке, я же один жил. Да и у тебя что-то должно быть. Мы все устроим, слышишь? Воды хочешь?
И Крис, не дожидаясь ответа, встает, подхватывает со столика возле окна графин, наливает в стакан воду и возвращается к постели. Приподнимает голову музыканта и подносит к его губам стакан.
Том пьет жадно, проливая на подбородок.
А потом Хемсворт мочит в той же самой воде носовой платок, стирает с лица и шеи Тома кровь. И целует в лоб.
– Теперь отдыхай, – просит он. – Хорошо?
– Останешься здесь? Ноутбук на полке, – Том едва заметно кивает на шкаф. – Я просто...
– Лежи тихо, – Крис поднимается за ноутбуком. – Я никуда не денусь.
Засыпает Том под едва слышное жужжание вентилятора компьютера и клацанье клавиш. Последней мелькает мысль о том, что наверняка Карпаты очень красивы.
_______________________________________________________________
30 seconds to mars – City of angels
Глава 23. «Аэропорт».
Ночной рейс из Хитроу до Отопени, устраивающий Криса, нашелся почти сразу. Собственно, как и гостиница в Бухаресте. Крис забронировал двухместный номер с расчетом на то, что после перелета, в промежутке перед отправкой поезда, Тому обязательно нужно будет отдохнуть. Все же сто четырнадцать миль из Бухареста до Брашова – это почти три часа. А в пятидесяти милях от города, на склоне горы, заросшей лесом, Крис отыскал по спутниковой карте глухую деревушку.
С въездом в страну не должно было возникнуть проблем – Румыния входила в состав Евросоюза.
***
На сбор вещей уходит почти полдня. Хемсворт перебирает вещи в шкафу Тома, складывает в сумку аккуратно свернутые рубашки, идеально белое белье, потертый черный свитер с воротником на пуговицах, зеленую тонкую майку.
– Возьми шарф, – Том говорит совсем тихо, но Крис вздрагивает все равно, дергается, оборачиваясь.
Хиддлстон полусидит в постели, подтянув подушку повыше. Синяки на лице потемнели, расплылись. На лбу запеклась кровь. И Крису думается, что рану обязательно нужно будет зашить.
– Я возьму, – кивает он. – Клетчатый?
– Да, – музыкант тяжело сглатывает. – Во сколько у нас рейс?
– В два пятнадцать, ночью, – Хемсворт стягивает с полки мягкий шарф и кладет его к свитеру. – Такси я закажу на одиннадцать – заедем в больницу. Тебе надо... зашить царапину на лбу. Иначе будет шрам.
В ответ Том пожимает плечами и сползает вниз, натягивая одеяло до самого подбородка.
– Как ты собираешься решить вопрос с нашим проживанием там? – через долгую паузу спрашивает он, поворачивая голову к Хемсворту. – Если что, то наше пребывание в Румынии ограничивается только девяноста днями.
– Там, где мы будем – этот вопрос не встанет, – Хемсворт застегивает сумку. И добавляет неуверенно: – надеюсь. Кому нужна глухая деревня в пятидесяти милях от Брашова?
– Боже, ты словно ребенок, – Том вдруг улыбается. – Хочешь просто так жить в стране, никому об этом не сказав? Нам нужно будет сначала оформить вид на жительство, хотя бы.
– А ты подумал о том, – перебивает его Хемсворт, – что если мы обратимся в официальные организации – нет уверенности, что они нас не найдут? Нам нельзя рисковать, Том! А в той деревне... По крайней мере, у нас будет девяносто дней, чтобы решить все эти вопросы. Нам просто уехать надо для начала, это тоже непросто. Как знать, может, они уже знают.
– Я вообще не понимаю, зачем нам уезжать, – музыкант отворачивается, – нас найдут в любом случае, от этого не спрятаться. Особенно мне.
– Мы сделаем, как решили, – Крис раздраженно шлепает сумку на пол. – Мы хотя бы попробуем что-то изменить. Неужели не помнишь, чем тебе угрожали в этом письме?
– Как раз письмо я помню отлично, – резко бросает Хиддлстон. – Даже слишком хорошо. Но наш отъезд все равно ничего не изменит.
– Посмотрим, – зло отвечает Крис и захлопывает дверцы шкафа.
Он и сам не уверен в том, что делает. Но что еще остается?
***
Такси, естественно, опаздывает. Не на много, но за эти десять минут Крис успевает перебрать все возможные варианты причины задержки. Том с усмешкой называет его параноиком и советует успокоиться, на что Крис отвечает какой-то грубостью, содержащей в себе не менее двух оскорблений.
Хотя, в общем-то, Хемсворт прекрасно осознает, как все это выглядит со стороны, но поделать с собой ничего не может. И поэтому когда с улицы доносится сигнал, оповещающий о том, то такси прибыло, он испытывает ни с чем не сравнимое облегчение. Наверное, на его лице оно читается слишком явственно, потому что Том тонко улыбается, издевательски вскидывая брови. Но тут же болезненно морщится – видимо, движение растравило царапину на лбу.
Хемсворт подхватывает с пола сумку и молча идет к двери.
В салоне тепло и тихо. Играет какая-то ненавязчивая инструментальная музыка, а еще Крис ощущает запах кофе.
Хемсворт бросает быстрый взгляд на Тома, съежившегося на сидении, и называет водителю адрес больницы.
– Подождете нас там, – добавляет Крис.
Мужчина кивает, и автомобиль мягко трогается с места.
За окном мелькают сначала аккуратные дворы, светящиеся мягким светом окна домов, круглые старомодные фонари. Давешнее кафе. Рядом с распахнутой стеклянной дверью машины полиции и скорой.
А потом авто сворачивает на широкую оживленную улицу, наполненную шумом и светом. Фары, фонари, витрины.
– Они следят, Крис. Они знают, – вдруг тихо говорит Том, не поворачивая головы. – То, что в кафе – это предупреждение.
– С чего ты взял? – шипит Крис, чувствуя, как в груди чернильным пятном расплывается страх. – Мало ли что там могло произойти? Это просто твои домыслы. И кто из нас еще параноик?
– Я все это уже проходил, – музыкант слабо пожимает плечами. – Думаешь, я не пытался сбежать? Это было бы даже странно. Но они находили меня везде, включая Австралию. Так что несложно догадаться, что все наши с тобой передвижения отслеживаются и фиксируются.
– В Австралии? – от неожиданности Хемсворт даже повышает голос так, что водитель слегка оборачивается назад. – Подожди, ты был в Австралии? – это Крис спрашивает уже тише.
– А что? – Том говорит это с едва заметным вызовом. – Как мне казалось тогда, отдаленность этого континента от Англии поможет мне исчезнуть из их поля зрения. Как видишь, не помогло.
– Я не в том смысле, – Крис качает головой. – Ты ведь не знаешь... Я сам из Австралии. Американское гражданство я не так давно получил, семь лет назад.
– Ты не говорил, – Том вдруг улыбается. – Значит, ты австралиец? А в каком городе родился? Или нет, погоди! – он перебивает сам себя. – Я сам. Сидней?
– Нет, – Крис улыбается тоже, он и не надеялся, что удастся разрядить атмосферу. – Не угадал. Я из Мельбурна. Ну, в общем-то, тоже крупный город.
– А я как раз там и был, – музыкант почти с восторгом смотрит на Хемсворта, в темноте синяки на его лице кажутся почти черными. – Как-то даже было дело, что играл у станции метро. У меня тогда с деньгами туго было.
И Крис застывает.
Тут же вспоминается солнечное чуть ветреное утро почти год назад, когда Крис приезжал погостить к родителям в свой короткий десятидневный отпуск. Картинка встает перед глазами, словно кадр из фильма: станция Ройял Парк, толпа людей, спешащих по делам, и худая спина уличного музыканта в мешковатой зеленой футболке, его вьющиеся черные волосы. А еще мелодия.
Он ведь так и не подошел тогда. Постоял, сверля взглядом черноволосый затылок и, не решившись, сел в припаркованную у тротуара машину.
– Ройял Парк, да? – тихо спрашивает Хемсворт. – Около перехода, под деревом. Это ты был, Том?
– Был, – в глазах Тома странное нечитаемое выражение. – И ты это помнишь?
– Я помню даже мелодию, – Крис осторожно кладет ладонь на колено музыканта. – Я ведь нашел ее потом. Бах, Сицилиана. Верно?