Борис Шапталов
Введение
По истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. написаны тысячи работ. Что нового можно прибавить к этой библиотеке? Наверное, только одно – анализ свершившихся событий. Потому что стратегия войны – это ее стиль, и она отражает сущность государства. Кроме того, война между Германией и СССР была не обычной войной. Схлестнулись два титана. Исход их битвы определял не только будущего гегемона Европы на многие десятилетия, но и того, кто будет определять ход мировой истории.
В сочинениях советского времени на первый план выходила фактология хода боевых действий с рефреном о «героической борьбе советского народа против превосходящих сил врага», хотя было достаточно свидетельств, не укладывавшихся в официальную схему. Например, миллионы советских военнослужащих попали в плен в первые же недели войны; сотни тысяч людей стали сотрудничать с оккупантами; огромный танковый потенциал Красной Армии, созданный перед войной, почти не повлиял на ход боевых действий. Эти и другие подобные данные указывали на то, что столь ясная по официозным книгам и фильмам война на деле была событием многослойным и неоднозначным. Зато в последние годы написаны десятки книг именно аналитического плана. По косточкам разобраны отдельные операции и ход войны в целом. Однако «консенсуса» в историографии так и не достигнуто. Более того, до сих пор выходят книги с длинным перечислением, чего не хватало войскам приграничных округов (пожалуй, наиболее полно «чего не хватало» описано в работе американского историка Д. Гланца «Колосс поверженный» (М., 2008). Этот список включает некомплект личного состава в дивизиях, нехватку офицеров, средств связи, транспорта, снарядов, новых самолетов, танков, нуждавшихся в ремонте, и прочая, прочая. Правда, аналогично этому исследованию можно написать книгу на тему «чего не хватало вермахту?». А не хватало германской армии для победы очень многого. И почему-то эти авторы не задаются простым вопросом: как получилось, что у некой дивизии, стоящей в 10 км от границы, некомплект достигал «35 процентов солдат», «26 процентов офицеров», «37 процентов снарядов калибра 45 мм» и т. п.? Ведь если у высшего руководства Красной Армии было в распоряжении не менее 15 тыс. исправных танков, 40 тыс. артиллерийских орудий и т. д., то почему бы им не обеспечить всем необходимым 100 дивизий, стоящих на «горячей» границе? Ведь одно дело воинская часть, дислоцированная в Саратове, другое дело рубежи, на которых не сегодня завтра могут начаться боевые действия.
И что толку описывать, как у мехкорпусов на границе для успешных боевых действий не хватило двух тысяч грузовиков и десятка тысяч мотострелков, как это делает в своих книгах добросовестный историк А. Исаев? Кто же мешал их всем этим обеспечить? Тем более, судя по записке Жукова – Василевского Сталину от 15 мая 1941 г., у военных иллюзий насчет германских приготовлений не было. И наверное, лучше попытаться понять, почему вермахту хватило 3 тыс. танков, включая устаревшие, чтобы поставить государство рабочих и крестьян на грань гибели? Но до сих пор слышится: «Танки были изношенные, а там, где были новые, – экипажи не успели подготовить. И вообще пехоты для поддержки танков было мало, а там, где было много пехоты, не было танков, и т. д. и т. п. В народе о таких случаях говорят: не понос, так золотуха. И до сих пор, как возникают проблемы, то раздается душераздирающее: страна слишком большая! климат плохой! народ не тот! свобод мало! свобод слишком много!.. Не пора ли поискать иные причины бед? Успели же немцы за 5 лет после введения всеобщей повинности подготовить все и вся. Скажут: «Ну так ведь это немцы!» Но и сейчас слышится: «Ну так ведь это корейцы (тайваньцы, японцы, малайцы, китайцы)!» Неплохо бы тогда выяснить, за счет чего умнеют одни народы и когда глупеют другие (или все-таки их правящий класс?). И как «дураки» берутся за ум?
История Великой Отечественной войны оказалась крепким орешком во многом по идеологическим причинам. Тема «законной гордости» превратилась в одну из самых болезненных в нашей истории. Целые поколения привыкли к освещению военных событий, как к некоему арсеналу патриотизма. Советская цензура охраняла от «очернительства» не только славу победителей – маршалов и генералов, но и авторитет коммунистической партии, а точнее, партийной номенклатуры, прежде всего высшего политического руководства, бесконтрольно управлявшего страной. Прав был историк А.М. Некрич (первый, еще в середине 60-х гг., бросивший вызов официальной историографии), писавший, что цель партийных руководителей заключалась в том, «чтобы создать новую коллективную память народа, начисто выбросить воспоминания о том, что происходило в действительности, исключить из истории все, что не соответствует или прямо опровергает исторические претензии КПСС… Взамен насаждалась память о том, чего на самом деле не было, – искусственная память» (1, с. 277).
С тех пор многое изменилось в нашей стране, однако продолжают выходить статьи и монографии, перебрасывающие своеобразный мостик между традициями официозной советской историографии и современной. Смысл этих работ можно свести к одному из главных постулатов советской государственной идеологии – «достигнутая цель оправдывает заплаченную (а точнее завышенную) цену». Приведем один из образчиков такого видения прошлого. Так, лидер КПРФ Г.А. Зюганов, чью позицию разделяют тысячи его соратников, считает, что «…если бы мы не сумели сформировать ту систему, которая называлась командной, СССР не выдержал бы фашистского натиска. Эта система формировалась в жестких, страшных условиях и оказалась феноменальной. Она разгромила казавшуюся несокрушимой военную машину вермахта. Перед тем эта машина раздавила Францию, поставила на колени и заставила работать на себя всю континентальную Европу» (2, с. 10).
Не отстают и люди, далекие от «коммунистической» ортодоксии. Известный режиссер В. Меньшов в телеинтервью (09.06.2010) заявил, что он далек от интеллигентских рассуждений о «цене победы». «Цена была одна: либо все становимся рабами, либо победим!» Логика понятна. Из нее же исходил философ-социолог А.А. Зиновьев, считавший: «Сталинская система массовых репрессий вырастала как самозащитная мера нового общества от рожденной совокупностью обстоятельств эпидемии преступности. Она становится постоянно действующим фактором нового общества, необходимым элементом его самосохранения». И вообще, заключал Зиновьев, к сталинским репрессиям «ошибочно подходить с критериями морали и права» (3, с. 63). Другие критерии известны: «Мы за ценой не постоим». Причем не важно, идет ли речь об индустриализации 1930-х, войне 1941–1945 гг. или о либеральных «реформах» недавнего прошлого. Все покрывается убойным аргументом «а зато». «А зато была создана мощная промышленная держава», «А зато мы выиграли великую войну», «А зато мы получили свободу». Несгибаемый борец за либеральную свободу В. Новодворская в статье, посвященной дню рождения Б.Н. Ельцина, заявила: «И не надо про 1996-й – тогда речь шла о жизни и смерти, и это был наш заказ и наш мандат: выиграть у Зюганова любой ценой. Ну Ельцин и выиграл. И не надо про 1993-й. Мы же хотели жить? Это тоже был наш мандат: победить любой ценой. Ну он и победил. Грехи у нас общие» (Новодворская В. И. Воскресенья не будет // New Times. № 3. 2011). Как показательно: «грехи у нас общие»!
Принцип «Пусть куры сдохли, но зато мы выполнили план по сдаче яиц» стал путеводным и для державников-сталинистов и либералов-ельцинистов. Это означает, что народ приносился и может дальше приноситься в жертву «во имя» «и зато», значит, желательно рассмотреть практические стороны такого «позитивизма». В целом понятно, что управление через принцип «а зато» можно осуществлять только в богатой ресурсами стране. В какой-нибудь Швейцарии это невозможно, и приходится действовать осторожно, выбирая из возможных вариантов сугубо экономные управленческие решения. Но зато там история бедна событиями. Писать и дискутировать не о чем. Скучно.
С другой стороны, критика событий 1939–1941 гг. неожиданно превратилась в разновидность новой «холодной войны» против нынешней России. Вдруг оказалось, что «мы» участвовали в расстреле польских офицеров в Катыни, «мы» расчленили Польшу, «мы» готовили нападение на Германию. Ссылки на то, что СССР – другое государство с принципиально другим политическим режимом, что в планах распространения коммунизма принимали участие и политические силы многих стран, включая и коммунистов Польши, Латвии, Эстонии, Франции, Англии и пр., не принимаются. Как-то получается, что виновата во всем одна Россия, в том числе современная, «не покаявшаяся». В конце концов, новая Россия сама, добровольно признала себя правопреемником Советского Союза, а потому должна признать все военные конфликты советской поры агрессией, покаяться, извиниться, после чего ей можно предъявлять счет за материальные потери и моральные издержки. ФРГ ведь платит жертвам нацизма, где бы они ни находились, а Россия что, беднее? Суммы уже озвучивались. Даже маленькая Латвия соглашалась на компенсацию в какие-то жалкие 100 млрд долларов. А Эстония затребовала назад один из приграничных районов (на что тогдашний президент В.В. Путин недипломатично ответил: «От мертвого осла уши они получат…»). В этом случае тут же начинаются сказания про «традиционный русский империализм», о «народе рабов», про «ностальгию по имперскому прошлому». Так что события сталинской эпохи представляют не один лишь академический интерес. Осколки той войны и той эпохи все еще летят и ранят нас.
Но помимо идеологических вопросов, связанных с нежданными рецидивами новой «холодной войны», есть и подлинно современные проблемы. Великая Отечественная война с точки зрения качества управления – это и прошлое, и отчасти настоящее, а значит, и будущее. Современная Россия столкнулась в чем-то похожими на тогдашнюю войну проблемами выживания. Перед нацией стоит четкая дилемма – или страна в ближайшее историческое время сходит с мировой арены, или упирается, как это было в 1941–1942 гг., накапливая силы, чтобы затем перейти в решительное наступление. Другого варианта (тихо сидеть в надежде, что пронесет) не получится.
В конце 1930-х гг. в борьбе за политическое лидерство фаворитами являлись Германия (в Европе), Япония (в Азии), Италия (в бассейне Средиземноморья). На общемировую гегемонию никто из новых игроков не посягал. Но прошло всего несколько лет, и фавориты выбыли, обанкротились, а в лидерах оказались «темные лошадки» – опутанные традициями изоляционизма и погрязшие в экономических трудностях США и едва выбравшийся из наследия гражданской войны и только вступивший на путь масштабного индустриального развития СССР.
С рывком Соединенных Штатов все понятно: уже несколько десятилетий страна располагала первой экономикой мира. Свою потенциальную военную мощь государство продемонстрировало еще в Первую мировую войну, перебросив в Европу за полтора года 2 млн хорошо вооруженных солдат. Это мировой рекорд военных сообщений! Но каким образом Советский Союз оказался в лидерах?! Тем более так неудачно, просто катастрофично начав войну.
В советское время объяснения, казалось, даны были исчерпывающие: мобилизующая роль коммунистической партии, преимущества социализма, сплоченность народа, роль вождя товарища Сталина. Потом эти факторы стали жухнуть, пока не рассыпались под напором критических исследований. Тогда тем более непонятно, откуда что взялось?
Кроме того, данная работа – это отклик на попытки серьезного разговора о цене солдатской крови, начатый в кажущиеся уже далекими советские времена писателями-фронтовиками с их «окопной правдой» и отдельными историками и мемуаристами, сумевшими просочиться сквозь комбюрократическую цензуру со своим особым мнением. А эта цена оказалась прямо пропорциональна той организации военного дела, которая сложилась в Красной Армии накануне войны, особенностям мышления ее высших органов и политического руководства в лице диктатора страны – И.В. Сталина. И продолжателей этого мышления предостаточно.
Сталин предпринял целый комплекс мер по усилению вооруженных сил и одновременно серию мероприятий по максимальному ослаблению. В итоге получился винегрет, распробовать который не могут сотни историков. И самое печальное, что ту же методу (с одной стороны, созидание, с другой – разрушение) использовали затем все последующие правители России: и Хрущев, и Брежнев, и Горбачев, и Ельцин… Поэтому, изучая период 1930–1945 гг., можно смело сказать, что историк параллельно изучает методологию «российского управления» в целом.
Главная тема книги – его величество субъективный фактор в сфере стратегии (а он имеет определяющее значение в любое время и любую эпоху). Именно в ходе боевых действий значимость субъективного фактора достигает своей высшей точки проявления. Война – это концентрация возможностей множества людей в воле немногих военачальников, которые повелевают массами людей, заставляя их беспрекословно выполнять любые свои приказы. В мирное время от чуждой воли можно уклониться: уволиться с работы, сменить местожительство, оспорить распоряжение, подав жалобу… В войне у большинства людей выбора нет, хотя ставки баснословно велики. Игра идет на здоровье и на саму жизнь человека.
Военачальники и высшие государственные чины получают карт-бланш с учетом известного тезиса – «война все спишет». Главная цель – победа – оправдывает затраченные на нее средства, будь то техника или жизни людей. Правда, такие затраты ограничиваются в известной степени правовыми и моральными нормами, сложившимися в обществе. Но границы их достаточно гибки и подвижны. Стоит отметить, что та же практика имеет продолжение и в мирное время, и, подсчитывая издержки горбачевско-ельцинских «реформ», невольно сопоставляешь их с потерями во Второй мировой войне. И они также оправдываются «вескими» обстоятельствами. Так что сталинизм – явление, присущее не только людям с тоталитарным мышлением. «Сталинизм» не есть сугубо властно-локальное явление, связанное с конкретным именем, а имеет свое парадоксальное продолжение во времени, пространстве и в самых разных идеологических течениях. Все в истории взаимосвязано, потому она всегда актуальна.
Существуют два принципиальных подхода государства к своему народу. Тоталитарное по духу (а не только по политической системе) государство использует своих подданных как сырье для обеспечения своих «высших» державных интересов. Причем такое «сырье» выглядит достаточно дешевым по сравнению с золотом или урановой рудой. Не щадя своих людей, оно добивается своих целей, а добившись, обосновывает этим свое величие в глазах своего народа. Цена успеха в виде человеческих жизней не имеет особого значения, ибо этот ресурс возобновляем, и огромные потери не умаляют величие государя. Так было в Древнем Египте фараонов, так было в сталинском Советском Союзе. И эта связь понятна. Однако почему-то это имело продолжение в постсоциалистической России. Вспомним депопуляцию 1990-х годов, сопоставимую с потерями в войне, которую пытались замаскировать «обычным падением рождаемости».
Подлинно демократическое государство вынуждено рассматривать свой народ как совокупность граждан, т. е. субъектов права, чья жизнь, свобода, имущество являются неотъемлемыми и неотчуждаемыми правами в государственной системе ценностей. Поэтому цену в достижении тех или иных целей государство волей-неволей обязано сопрягать с числом человеческих жизней.
Попытки проанализировать потери в тоталитарном государстве встречаются в штыки и рассматриваются как покушение на авторитет власти. Поэтому советская историография вынужденно избегала такого анализа. Но даже в постсоветское время обращение к этой теме сталкивает исследователя с массой запутанных проблем, попытки решения которых, в свою очередь, влекут за собой необходимость осмысления других, производных от первых. Даже спустя десятилетия после окончания войны многое в ней остается загадочным или по крайней мере не до конца ясным. Истина предстает чем-то вроде улыбки чеширского кота из «Алисы в Стране чудес»: истина есть, но в последний момент норовит ускользнуть. Анализ событий 1939–1941 гг. требует от историка умения заглядывать в зазеркалье тогдашней политики, выводя за скобки ложь и искажения официальных трактовок, искренность заблуждений сверхпатриотичных историков, пытающихся «выстирать» историю и ее персонажей. И этот опыт очень важен для современности, ибо история имеет склонность повторяться, и не только в виде фарса, а трагифарса, когда уже нет великого, а есть просто деградация. Так, история и потери в Чеченских кампаниях хотя и несопоставимы с Великой Отечественной войной, но от этого были не менее тяжелы.