Он глянул на мои скованные руки и спросил:
— Бандит?..
— Жертва, — ответил я ему в тон. — Меня похитили, но я сбежал.
— Везучий ты, Алексей… — Его слова прозвучали слишком уж многозначительно, и я невольно насторожился. — Кусачек не имею, но толстую проволоку найду. Устроит?
— Возможно.
— Тогда жди…
Он исчез в шалаше. А я продолжал размышлять над его фразой о моей везучести. Она явно была с подтекстом. Непростой дедок, вдруг подумалось мне. И от этого у меня внутри появился неприятный холодок. Что он тут делает? Рыбак? Не похоже, хотя рыбу конечно же ловит. Для своих нужд. Правда, ни сетей, ни удилищ я не заметил. Возможно, он все это хранит в шалаше. Просто бомж? Вряд ли. Совсем уж пропащие бомжи держатся поближе к мусорным бакам и свалкам, где можно найти продукты, а те, кто еще не совсем утратил человеческий облик, стараются найти в городе хоть какую-нибудь подработку: сдают металлолом и бутылки в приемные пункты, собирают макулатуру, грузят-разгружают фуры…
Отшельник? Тоже сомнительно — слишком близко от города. В нашей области есть места куда как более дремучие. Да сейчас многие деревни стоят вообще брошенными, живи в любой избе. Или где-нибудь в глухой чащобе, если уж совсем хочешь удалиться от мира сего.
Странный старик… Чтобы не сказать больше. Впрочем, много ли мне известно об окружающем мире? Всякое бывает. Может, это его фазенда и он тут в летнее время вроде как на курорте. От детей-внуков нет покоя, бабка, старая язва, до печенок достала… Вон, сам великий Лев Толстой сбежал в весьма преклонном возрасте от семейной «идиллии». Классический пример. Может, и Макарыч пошел по его стопам.
Старик вернулся с куском проволоки, которая идеально подошла в качестве отмычки. Вскоре «браслеты» валялись на земле, а я ел уху да нахваливал.
Она и впрямь была потрясающе вкусной. Такой я еще не едал. Наверное, у старика был какой-то кулинарный секрет. Я не удержался и спросил.
Макарыч рассмеялся и ответил:
— А есть, есть… Я, мил-человек, в разных травках-корешках разумею. Очень они пользительные для организма. Собираю, сушу… Для себя, не на продажу. Вот и в уху кой-чего добавил. А еще есть у меня напиток знатный. Отведай, Алексеюшка.
Он подал мне небольшой кувшинчик.
— Пей прямо из него, — сказал старик, заметив, что я ищу глазами кружку.
Я немного поколебался, — кто знает, что в этом кувшинчике, вдруг какое нехорошее зелье? — но затем плюнул на свои опасения (чему быть, того не миновать) и приложился не по-детски. Напиток был прохладным, словно из холодильника, ароматным и немного хмельным. Когда я наконец оторвался от кувшинчика, мир показался мне удивительно светлым и прекрасным. Неужели я так быстро захмелел?
Насытившись, я поблагодарил старика и поднялся с намерением следовать дальше.
— А ты погодь, сынок, погодь… — Макарыч смотрел на меня с каким-то странным выражением на морщинистом, сильно загорелом лице. — Тебе в мир спешить не стоит.
Что он подразумевал под словом «мир»? Я уже намерился задать этот вопрос, но тут старик продолжил:
— Беда над тобой висит, ох беда. Тебе бы в пущу, в скит какой, затворником, да помолиться с полгода… гляди и отпустит. Ты, чай, крещеный?
Опять двадцать пять! — вспомнил я знахарку. Одна отправляла меня незнамо куда, а этот странный старик уже уточнил направление и смысл задачи.
— Крещеный я, крещеный… В православной вере. Но кто бы мне сказал, в чем заключается эта беда?! — спросил я резко.
— А никто тебе этого не скажет, — ответил Макарыч. — Потому как зло многолико и несть числа разной нечисти, которая не поддается никаким определениям. Только сам человек может узнать, узреть ее личину. Правда, иногда это бывает слишком поздно…
— Считайте, что вы утешили меня, — сказал я грубо. — Меня это радует, но не очень. Кто бы мне помог в моей беде. Хотя, если честно, никакой такой беды я не чувствую. Живу как прежде. Правда, кое-какие события мне не по нутру, да что поделаешь, жизнь есть жизнь, в ней всякое бывает.
— Ну, как знаешь. Вольному — воля.
Неожиданно я почувствовал, что меня начало клонить ко сну. Наверное, сказались переживания. Фигура старика стала расплываться, я принялся тереть глаза, которые слипались помимо моей воли, но сонная истома оказалась сильнее. Я пробормотал:
— Я немного подремлю… Но прежде скажите…
Мне хотелось спросить старика, кто он и что тут делает, но сон начал наваливаться на меня, будто мягкая пуховая перина, и я уснул на полуслове…
Пробуждение мое было похоже на выход из комы. Казалось, что по мне проехался каток асфальтоукладчика. К моей радости, кости были целы, но остальные части тела напоминали желе. Я еле оторвал тяжелую голову от земли и сел. Вокруг меня высился лес, порхали какие-то птички, любопытная ящерица даже осмелилась забраться на мою штанину… но где же шалаш?!
Небольшая поляна была пуста. О костре напоминало лишь серое пятно посреди нее, но когда я наконец поднялся — кряхтя и постанывая, словно столетний дед, — и присмотрелся к пеплу, то сразу определил, что костер здесь разжигали давно, примерно месяц назад.
Неужто мне все приснилось?! Я шел, затем присел отдохнуть и уснул. Вполне возможно. Эта картина мне знакома. Так почти всегда бывало со мной после опасного поиска или рукопашного боя. Когда остальные ребята, возбужденные до предела, обменивались своими впечатлениями, я отходил в сторонку, садился и мгновенно засыпал. Сон мой был короток — от силы пятнадцать — двадцать минут, — но после этого я мог еще сутки скакать, как горный козел, по горам, не ощущая усталости.
Ладно, все это хорошо и где-то понятно. Но что мне делать с «браслетами»? Они ведь так и остались на руках, в отличие от той картины, что я увидел во сне. И пить мне по-прежнему хотелось со страшной силой. Язык во рту стал похож на рашпиль и царапал нёбо. К реке! Нужно идти к реке. Она где-то недалеко.
Я уже сделал шаг по направлению к тропинке, уводившей в заросли, и застыл словно вкопанный. Возле костра лежала проволока! Очень знакомая проволока, как раз подходящая для отмычки. Я поднял ее и глазам своим не поверил: это была та самая, которую явившийся мне в сновидении (в сновидении ли?) старик принес из шалаша! У нее даже кончик был загнут, и это сделал я, своими руками.
Вконец замороченный, я снял наручники, постоял немного возле кострища, пытаясь привести в надлежащий порядок ералаш мыслей, но мне это так и не удалось. Отчаявшись что-либо понять, я решительно махнул рукой и быстро пошел по тропе — туда, где струилась живительная влага, так нужная моему организму и, главное, башке, совсем отупевшей от пережитого. Она была словно перегретый паровой котел и срочно нуждалась в охлаждении.
Глава 10
Майор Завенягин
Как хорошо оказаться дома! Едва за тобой закрывается входная дверь, как сразу минимум половина проблем остается за порогом. Квартира (или дом), особенно обжитая, — это крепость человека. Кажется, что множество крохотных созданий — домовых или кого там еще — моментально включается в работу, очищая твои легкие от дыма, извергаемого заводскими трубами, пыли и выхлопных газов, а голову от дурных мыслей. Ты сразу становишься расслабленным, немного разболтанным и превращаешься из трудоголика в сибарита.
Чашка хорошего кофе или чая, бутерброд с чем-нибудь, наконец, сигарета и мягкое удобное кресло располагают к отдыху и размышлениям, которые ни в коей мере не касаются твоих служебных обязанностей. Человек вмиг становится мечтателем, даже фантастом, рисующим в своем воображении картины, одна фантасмагоричнее другой. Вся серая обыденность осталась за стенами квартиры, все напасти кажутся мизерными, мелкими, не стоящими особого внимания, а тем более переживаний.
Я сидел в кресле, пил кофе и смолил сигарету. Перед этим я принял душ, смазал йодом царапины и сжевал добрый кус колбасы без хлеба — увы, в доме не оказалось даже сухаря. Что поделаешь, холостяцкая жизнь предполагает некоторые неудобства…
Однако мысли у меня были совсем не мажорные. Конечно, оказавшись в четырех стенах своей квартиры, я почувствовал огромное облегчение. Мне и впрямь, как улитке, требовалось забраться в свой домик, чтобы немного успокоиться и почувствовать себя в безопасности, а также проанализировать ситуацию.
Все выходило на то, что сегодня мне мылились большие неприятности, которые могли закончиться весьма печально. Но кому я мог понадобиться? Зачем меня похитили? Впрочем, понятно зачем — чтобы поспрашивать. С пристрастием. Ну-ка, признавайся, Алексей Богданов, что тебе известно… А ни хрена мне не известно!
И ежу понятно, что все мои, с позволения сказать, приключения происходят от Африкана. Может, кто-то не согласен с тем, что он отписал мне квартиру и немалые денежки? Так ведь это могли сказать прямым текстом. К чему ковбойские штучки с умыканием, которые поставили меня перед сложным выбором: идти в милицию и признаваться, что это я виноват в аварии «линкольна», сгоревшего на дне оврага, или затихариться и ждать дальнейшего развития событий.
Естественно, как любой нормальный человек, я выбрал второй вариант. Не хватало еще, чтобы меня обвинили в убийстве трех «невинных агнцев». Тогда точно хана. Даже если меня оправдают, судебная бодяга растянется минимум на год. И еще не факт, что я буду дожидаться приговора суда на свободе. А мне почему-то очень не хотелось тереть свои бока на замызганной койке в СИЗО.
Тут я вспомнил Завенягина. У меня не было сомнений в том, что он продолжит копать под меня. Если он такой правильный, как о нем отзывалось его начальство и отец, то моя фигура ну никак не могла быть пешкой в шахматной партии, которую разыгрывал его величество Случай, и майор просто не имел морального права оставить меня за кадром…
Звонок от входной двери меня совершенно не удивил. Я точно знал, кто стоит на лестничной площадке — майор Завенягин. Это знание не было наитием. Есть одно хорошее правило: не вспоминай то, чего опасаешься, что не хочешь знать и видеть, иначе оно тут же явится к тебе на рандеву.
Я распахнул дверь и сказал:
— Рад без памяти. Давно не виделись… — И пошел на кухню, словно под конвоем.
Завенягин по-хозяйски уселся (без приглашения! мент, что с него возьмешь…) и бросил вороватый взгляд на бутылку виски, к которой я приложился, едва переступив порог. А вот хренушки тебе! У меня тут не столовка для благотворительных обедов, тем более что там спиртного тоже не дают.
Я не предложил ему даже чаю. Расположившись напротив майора, я принял несколько туповатый вид и уставился на него с видом библейского мученика. Что он принес мне очередную бяку, я в этом был уверен. А иначе зачем ему тратить на меня свое драгоценное время? Но мне уже было все равно. Я устал от ситуации, которая все больше напоминала камнепад: пока вниз катились лишь мелкие камешки, но вскоре загрохочет лавина, и тогда спасайся кто может. Будь что будет!
— Что-то у вас вид не очень… — Майор просветил меня своим ментовским взглядом, как рентгеном.
— Не выспался… — буркнул я неприветливо.
— Отчего так?
— С нетерпением ждал вашего прихода.
Завенягин скупо улыбнулся и парировал мой выпад:
— Наверное, обмывали наследство, полученное от Брюсова…
Уже все знает, ментяра! Ну теперь держись, Алексей Богданов. Версия сама нарисовалась — преступление из корыстных побуждений.
— Поминал, — ответил я. — Покойника. Сегодня были похороны…
— А… Понятно… — Майор снова бросил взгляд на бутылку. — Что ж, земля ему пухом…
Тяжело вздохнув, — достал-таки! не мытьем, так катаньем, — я наполнил две рюмки, и мы выпили не чокаясь. Закусить у меня было нечем — колбасу я уже слопал, — но Завенягина этот вопрос мало волновал.
— Грузите, — сказал я обреченно.
— А что, надо?
— Но вы ведь не чаи пришли ко мне гонять.
— Не чаи, — легко согласился майор. — Хочу показать вам один рисунок. Выполнен он неважно, но не в этом суть. Взгляните…
С этими словами он положил передо мной бумажный лист, на котором с помощью принтера изобразили лицо человека. Удивительно знакомое лицо! Я видел его каждый день, заглядывая в зеркало. Конечно, это был фоторобот, и многие детали моей физиономии казались чужими и прилепленными не там, где нужно, но все же портретное сходство было несомненным.
— Узнаете? — спросил майор.
— А кто это? — изобразил я полную невинность.
— Вы.
— Да неужели? — Я сделал вид, что присматриваюсь. — Вроде похож… — сказал я неуверенно. — Но не так чтобы очень…
— Похож, похож, — сказал Завенягин.
— Ну и что с того?
— А то, что этот фоторобот составила соседка некоего Мошкина. Несколько дней назад… — майор назвал дату, — он был убит в своей квартире. И примерно в то время, когда человек, лицо которого изображено на этом листе, заходил к нему в гости.
— О как! У вас уже нарисовался маньяк, серийный убийца. Мочит всех подряд, не разбирая ни возраста, ни звания. Значит, вы подозреваете, что это я кокнул этого… Мошкина?
— Факты, Алексей Михайлович, упрямая вещь.
— Еще бы. А как насчет алиби?
— Собственно говоря, за этим я пришел к вам.
— Спасибо за доверие. Алиби вам нужно? Чего проще… В котором часу был убит Мошкин?
Завенягин сказал.
— Неправда ваша, гражданин начальник, — ответил я ехидно. — В этот самый момент я сидел в баре у Чабера… пардон, Чебрикова. Надеюсь, вам он хорошо известен.
— В том-то и дело, что слишком хорошо… — буркнул майор.
— Ага, значит, вы подразумеваете сговор… Но кроме него, там была еще куча свидетелей. В том числе и вороны.
— Какие вороны?!
— Обычные. Черные и наглые. Они влетели в бар и сделали там большой шухер. Так что этот день и час врезались в память не только мне.
— Хорошо, допустим, это так. Но вы ведь не будете утверждать, что просидели в баре весь день?
— Конечно не буду. До этого я заезжал к своему другу… — Я назвал фамилию и адрес Бемца. — Если надо, могу дать его телефон.
— Записываю…
Я продиктовал.
— Допустим, все, что вы говорите, — правда, — сказал Завенягин. — Но тогда скажите, как могло так получиться, что компьютер со слов старухи изобразил именно вас, а не кого-то другого?
— Я бы, конечно, мог сказать, что все компьютеры — мои друзья, они меня любят, а потому дарят изображение моей физиономии кому ни попадя. Но это будет хамство, и я так не сделаю. Просто у меня есть некоторые соображения на сей счет. Во-первых, этого Мошкина я не знал и никогда прежде с ним не сталкивался. Это легко проверить. Так что мотив убийства отсутствует, если только я не маньяк. Во-вторых, его соседка-старуха — вы так ее назвали — могла ошибиться. Ведь старики подслеповаты, и вряд ли у этой бабули сильно развита зрительная память. Правда, не исключено, что она бывший сотрудник «конторы», разведчица или контрразведчица, но и в этом случае за достоверность фоторобота я бы не поручился. И в-третьих, вы не можете отбросить версию, что существует человек, похожий на меня.
— Все это верно. Вас не упрекнешь в отсутствии логического мышления. Но я не шью вам убийство Мошкина. Действительно — с какой стати? Но мне кажется — да что там, я просто уверен! — что вы все-таки к нему приходили. Зачем? — это другой вопрос.
— Не могу разделить вашу уверенность. Не вижу логической связи между моей персоной и этим Мошкиным.
— Она налицо… — Майор коварно ухмыльнулся. — Мошкина убили выстрелом в голову. И пуля была… серебряной! Да-да, точно такой, как та, которую наши эксперты нашли в теле Брюсова, и та, что послужила причиной гибели вороны. В том же исполнении и с таким же химическим составом.
Сказать, что я был ошеломлен, значило ничего не сказать. В глубине души я поначалу предполагал нечто подобное, но это было столь маловероятно, что я просто отбросил эти мысли в сторону, как ненужный мусор. Таркан был обычным мошенником, которого даже такие авантюристы, как «черные археологи», не приняли в свое сообщество, отнюдь не блещущее кротостью и благородством нравов. Но чтобы его завалили серебряной пулей…