От непрерывной стрельбы стволы пушек МО так раскалились, что на них коробилась и горела краска. Катерники умышленно вызывали на себя ярость воздушных противников, зная, что быстрому и маленькому судну легче сманеврировать и увернуться от бомб, чем большому.
Налет продолжался минут пятнадцать. Затем самолеты отстали, дым рассеялся и все стихло.
Не слыша больше рева моторов, взрывов и стрельбы, пассажиры теплохода высыпали на палубу. Они что-то возбужденно кричали катерникам. Но те, усталые и оглохшие, не могли разобрать их слов.
* * *
Став под разгрузку в спокойном Новороссийском порту, капитан теплохода вызвал к себе второго помощника.
— Вы видели, где пришвартовался наш конвоир?— спросил он.
— Видел среди мотоботов и парусников... К рыбачьей мелочи приткнулся.
— Нехорошо получается. Шли вместе, а у берега — в разные концы. Я тут, конечно, виноват. Погорячился и Одессе, Много лишнего и несправедливого наговорил об этом МО. Командир определенно сердится. Почему бы ему не пришвартоваться рядом? Не зря он забился в тот угол. Помириться бы следовало. Не раз еще встретимся. Но как это сделаешь теперь?
— А вы пригласите его в салон, — посоветовал помощник. — Они на своей «мошке», видимо, всухомятку питаются. Хороший обед — великое дело.
— Это вы правильно, — согласился капитан. — Только как бы узнать, что он больше всего любит? Хочется угостить не просто... Пусть чувствует нашу благодарность.
— Узнаем, — обещал помощник. — Я на разведку Ряпушкина пошлю. Он у нас пройдоха. Все вынюхает.
Ряпушкин был старшим коком и кондитером на теплоходе. Он умел угощать почетных гостей капитана и поэтому с удовольствием взялся за порученное дело. Захватив пачку табаку, он прошел в другой конец порта, разыскал там знакомый МО и, сев на каменную тумбу, стал приглядываться, с кем бы из матросов ему поговорить.
На катере шла «мокрая приборка». Босоногие комендоры, сигнальщики и электрики, засучив брюки до колен, терли деревянную палубу песком, пеньковыми швабрами и окачивали водой из брезентовых ведер. Один из матросов стирал на плотике чехол от пушки.
«С ним придется», — решил Ряпушкин. Свернув папиросу, он пошарил по карманам и, как бы не найдя спичек, обратился к катернику:
— Браток, нет ли зажигалки?
— Найдем, — ответил матрос.
Он вытер руки и вытащил из нагрудного кармана резиновый кисет и медную зажигалку, похожую на головку снаряда.
— Может, желаете батумского? — предложил Ряпушкин. — Первый сорт.
Катерник не отказался. Он свернул толстенькую папиросу. С наслаждением сделал затяжку, выпустив клуб душистого дыма, и вновь принялся тереть щеткой холстину.
— Чистоту наводите? Видно, командир у вас строгий? — сказал Ряпушкин, не зная, как завязать нужный ему разговор.
— Строгий, — буркнул матрос и нахмурился. Видно было, что он не расположен беседовать с незнакомым человеком. Но это не смутило Ряпушкина.
— Скажи, друг, — продолжал он, — как вы на таком кораблике еду себе готовите? На консервах и сухарях небось сидите? Камбуз-то у вас имеется?
— А вам, гражданин, для какой это надобности? Вы чего тут около боевого корабля ходите?
Матрос недружелюбно смотрел на него.
— Да я так... Покурить, — смутился Ряпушкин. — Прогуливаюсь вроде.
— Покажите документы! — потребовал катерник.
Моряк был так строг, что Ряпушкину поневоле пришлось вытаскивать свое затрепанное удостоверение личности.
— На теплоходе... В должности старшего кока состою, — робея, пояснил он.
— Значит, вас мы конвоировали?
— Нас.
— А что ночью было?
— Темно, конечно... Чуть фашистский самолет торпеду не закатил. Если бы не вы, то кормить бы нам крабов.
— Правильно, — согласился катерник и, возвращая удостоверение, уже добродушнее поинтересовался: — Переполошились, наверное?
— Было малость, — сознался Ряпушкин. — Желаем командира вашего угостить, да вот не знаем, как он насчет еды... Что в его вкусе? Расспросить хотелось.
— Так с этого и начать надо было! — оживился матрос. — А то как шпион: «Строгий ли командир? Да где у вас камбуз?» Кто же военные тайны раскрывать будет! Командир у нас, известное дело... Ему чего-нибудь позабористее: консоме или еще чего. Борщ и кашу сами готовим.
— Понятно, понятно... Деликатесами, значит, интересуется, — подхватил кок. — А вина какой марки?
— Вот насчет этого строг он у нас, — вздохнул черноморец. — Физкультурник. Не пьет и не курит. Вместо табаку леденцы в баталерке берет.
— Сладкое, значит, обожает... Скажем, слоенки или пирожное заварное — подойдет?
— В самый раз. Вы б заодно и о команде подумали. Мы ведь тоже не дремали, — намекнул катерник. — Не мешало бы и нас пирожками побаловать.
— Учтем, обязательно подумаем, — пообещал Ряпушкин.
Поговорив немного, он, довольный, вернулся на теплоход и доложил капитану.
— Часа через три-четыре можете приглашать гостя. В грязь лицом не ударим: все будет по его вкусу.
Приглашать Ванюкова отправился старший помощник капитана. Для столь торжественного случая он чисто выбрился и надел новый, парадный китель.
На теплоходе ждали, что сейчас к нам явится бравый морячина с громовым голосом и объемистой грудью, увешанной орденами. И все были очень смущены, когда увидели, что рядом с долговязым старпомом чуть ли не вприпрыжку шагает какой-то черноглазый юноша, почти юнга.
«Неужели этот мальчик оберегал нас?» — не верил своим глазам капитан. В море ему казалось, что катером управляет более солидный лейтенант. Он поспешил к трапу и встретил гостя как можно радушнее.
— Вот вы какой! Ну, знаете, не ожидал... Погорячился я в Одессе, а теперь... От всего сердца благодарю.
Капитан крепко пожал ему руку, и то же самое проделали его помощники, выстроившиеся тут же у трапа. Все они были высокими, статными.
«По своей комплекции детин подобрал», — отметил лейтенант и, чувствуя себя неловко среди рослой компании, конфузливо произнес:
— Очень рад... Постараюсь охранять лучше. Делал, что мог...
— Прошу в салон, — с поклоном пригласил капитан и пропустил Ванюкова вперед. Все двинулись следом за ними.
Стол был убран цветами и вазами с фруктами. «Это они ради меня, — понял катерник. — Какой же я болван, не догадался парадную форму надеть, — в походной явился!»
Накрахмаленные скатерти и салфетки, свернутые конусами, сверкали снежной белизной. Усевшись на почетное место рядом с капитаном, Ванюков не знал, куда деть свои обветренные и темные от загара руки.
— Прошу не стесняться... Чем богаты. Будьте как у себя на МО, — разглаживая усы, гостеприимно пробасил капитан. Но, присмотревшись к закускам, он в замешательстве переглянулся со вторым помощником: кроме икры, масла, фруктов и печенья, на столе ничего основательного не виднелось. И питье было странным: вместо вина стояли бутылки с простым лимонадом.
Недоумевая, капитан подозвал к себе Ряпушкина и, едва сдерживая возмущение, шепнул ему:
— Вы что мне детский сад устраиваете? Где вино и закуски настоящие?
— Извиняюсь, — почтительно ответил Ряпушкин,— лейтенант хмельного не употребляют. Физкультурник они.
Капитан недовольно покрутил головой. Но делать было нечего. Приказав подавать горячее, он принялся угощать гостя тем, что стояло на столе. Разговор как-то не клеился.
Ванюкова тоже смутило обилие сладостей. «Под меня подлаживаются, — краснея, решил он. — Видно, узнали, что взамен папирос я беру в баталерке леденцы... Как девушку угощают». Эта мысль отбила у него всякий аппетит к еде. Даже золотистый бульон с гренками, куриная котлета показались ему безвкусными.
Проглотив компот и выпив немного лимонаду, лейтенант озабоченно взглянул на часы и поднялся.
— Прошу прощения, — сказал он. — Мне пора. Катер в боевой готовности. Не могу надолго отлучаться...
«Зарезал, подвел меня чертов Ряпушкин! — понял капитан. — Нельзя такое дело доверять кондитеру».
— Может, вина стаканчик?
— Нет, спасибо.
Уговаривать гостя было бесполезно. Лейтенант делал вид, что очень торопится. По долгу вежливости капитан поднялся из-за стола и пошел провожать катерника к трапу.
На палубе их нагнал запыхавшийся Ряпушкин.
— Что же вы заварных не отпробовали? — чуть ли не плача, пристал он к Ванюкову. — Специально для вас готовил. Шеф-повара обидели... Честное слово! Не побрезгуйте... Команде угощение...
И он сунул лейтенанту в руки объемистую плетенку с пирожными, красиво перевязанную желтой лентой.
«Зря я так быстро ухожу, — заливаясь краской, подумал Ванюков. — Они от всей души, а я какие-то глупости выдумал... Вот ведь неловкий!»
Он было попытался отказаться от пирожных, но Ряпушкин с таким несчастным видом упрашивал его, что хочешь не хочешь, а пришлось взять подарок и, козырнув, поблагодарить теплоходцев за угощение.
Вернувшись на катер, Ванюков передал плетенку с пирожными вахтенному и сказал:
— Получили в благодарность за хорошее сопровождение. Разделите на всю команду. Мне ничего не оставляйте.
Он наказывал себя за неумение быть приятным гостем.
* * *
В обратный рейс разыгралась штормовая погода с дождем и шквалистым ветром; катер било лобовой волной и швыряло так с гребня на гребень, что у него порой оголялись винты и вхолостую крутились в воздухе.
На палубе «морского охотника» трудно было передвигаться даже ползком, хватаясь за оградительные тросы, пулеметные тумбы и выступы люков. Перекатывающаяся вода сбивала с ног, норовила унести в разбушевавшееся море.
Со стороны жутко было смотреть на борьбу крошечного корабля со стихией. Капитан теплохода несколько раз сигналил Ванюкову и кричал в мегафон:
— Подойди под борт! От ветра прикроет!.. Легче будет!..
Но лейтенант делал вид, что не понимает его, и упрямо сохранял нормальную дистанцию и курсовой угол.
— Вот ведь несуразный! — не унимался капитан. — Ни один моряк не выдержит такой трепки. Себя и людей замотает. Обязательно надо взять его на буксир.
Но какой катерник согласится принять буксирные концы в походе? Ванюков, конечно, гордо отказался от предлагаемой помощи. А когда капитан попытался подойти ближе к «морскому охотнику», то лейтенант, боясь быть раздавленным океанской махиной, прибавил скорости и пригрозил сердобольному усачу.
— Если еще раз сойдете с курса, в первом же порту откажусь от сопровождения.
После этого похода по всему Черноморью разнеслась весть, что катерники необычайно выносливые моряки и лучшие конвоиры на флоте.
Капитаны больших транспортов уже не отказывались от них, а сами настаивали послать в конвой хотя бы один МО.
— «Морскому охотнику» в бою не нужно маневрировать и спасать себя, как большому конвоиру, — говорили они, — его командир будет думать только о нас. Это уже проверено. С катерниками не пропадешь: они ничего не боятся.
ЧЕРНОМОРСКИЙ ЮНГА
1. ЗА «ЯЗЫКОМ»
Командир «морского охотника» лейтенант Шентяпин получил от командования приказ: взять на борт армейских разведчиков и отправиться к крымскому берегу, занятому противником, за «языком».
Погода выдалась штормовая. Катер раскачивало и заливало так, что у бывалых моряков побледнели лица и губы стали голубыми от дурноты, подкатывавшейся к горлу. Где ж тут было выдержать неопытным людям! Армейских разведчиков одолела морская болезнь. К концу перехода они так извелись, что пластом лежали на палубе и судорожно раскрывали рты. А место высадки приближалось. Как тут быть? Не возвращаться же назад!
Командир катера вызвал на мостик боцмана Гвоздова и сказал:
— Видно, нам придется за разведчиков потрудиться. Сумеете «языка» захватить?
— Чего же не суметь? Боцман все должен уметь, — ответил Гвоздов.
— Тогда подберите себе помощников и спускайте шлюпку. Бухта здесь спокойная; часок-другой я подрейфую за скалой. В случае беды сигнальте. Только поменьше шуму.
— Есть! — рявкнул боцман и, спустившись с мостика, начал соображать: кого же ему выбрать из матросов? Все как будто хороши, но лучше взять тех, кто меньше укачался.
Раздумывая, Гвоздев прошел в матросский кубрик. Там за столом усердствовали над краюшкой белого хлеба и байкой консервов Скрыба и такой же долговязый его дружок комендор Панюшкин. Остальные, кто были свободны от вахты, лежали на узких койках и завидовали их способности этаким несложным лекарством успокаивать приступы морской болезни.
Боцман слышал, что Скрыба с семи лет рыбачил с отцом на Черном море и от Керчи до Судака знал все закоулки побережья. «Такой для разведки мне подойдет, — решил он. — Ну и Панюшкина прихвачу».
— Взять автоматы! — приказал боцман матросам. — Пойдем на шлюпке «языка» добывать.
Друзья переглянулись, сунули остатки хлеба в карманы и, взяв автоматы, загремели сапогами по трапу.
Усевшись в четырехвесельную шлюпку, боцман направил ее к пустынному берегу.
Матросы, беззвучно опуская весла в воду, налегали на них изо всех сил. Утлое суденышко двигалось ровно и быстро.
Минут через пять в темноте показались очертания небольших холмов.
— Та ж вы к Овечьей горке курс держите, — перестав грести, сказал Скрыба. — Тут и дорог-то никогда не було. Где вы фашиста споймаете? Можно под Крабовой Грядой до самого поселка проскочить. В скалах щель рыбачья есть. Мы в ней от непогоды скрывались. Притянемся, и никто не увидит. А от нее до рыбокоптильни шагов триста...
«И правда, чего нам приставать к пустому берегу? — рассудил боцман. — У рыбокоптильни скорее «языка» добудем». — И, поменявшись местом со Скрыбой, взялся за весла.
Минер уверенно повел шлюпку вдоль каменной гряды, затем свернул к берегу... И вскоре разведчики очутились в тесной бухточке, укрытой продолговатыми скалами.
На берегу, кроме двух рыбачьих шаланд, вытащенных на берег, и сетей, развешанных на рогатках, они ничего больше не обнаружили.
Убедившись, что Скрыба хорошо знает местность, боцман послал друзей в разведку, а сам остался охранять шлюпку.
Ночь была препаршивой: сверху падал не то дождь, не то снег — не разберешь. Боцман пристроился на бревнышке под шаландой, приготовил пару гранат, нахлобучил поглубже мичманку, спрятал руки в рукава и стал терпеливо ждать.
Прошло двадцать минут... Сорок. А разведчики всё не появлялись. И выстрелов не было слышно; только скулил ветер да поскрипывали рогатки под тяжестью набухших сетей.
Боцман уже начал ругать себя за то, что сам не пошел в разведку. В беспокойстве он поднялся на пригорок и стал всматриваться в темноту. Вскоре показались три фигуры.
«Фашисты», — решил Гвоздов и, прижавшись к выступу скалы, взвел автомат. Но тут же в длинной раскачивающейся фигуре он узнал Скрыбу. Третьим был какой-то мальчонка в треухе.
— Где вы столько времени болтались? — спросил сердитым шепотом боцман. — А это, — мотнул он головой в сторону мальчика, — «язык», что ли, ваш?
— Та не, то Степа, братик Нюры Кузиковой, — отвечал Скрыба. — У него здесь все вынюхано. Он нас до фашистов поведет. Мы его в крайней халупе сбудили. Жил я у них когда-то. Шустрый мальчонка.
— Ишь умники! Вы бы еще дите грудное прихватили, — проворчал боцман. Но делать было нечего, и он спросил у Степы: — Где ты видел фашистов?
— В нашей школе. Их там человек сто.
— Это нам многовато, не управимся. А не знаешь ли, где они на постое... так чтобы человека два-три было?
— Знаю. У Атарихи офицер с солдатами живут. Только там часовой по улице ходит.
— А кто она такая?
— Бабка старая. Злющая очень... Козу у нее вчера фашисты украли.
— Ну, это кстати. Веди к своей Атарихе.
Оставив у шлюпки Панюшкина, боцман со Скрыбой двинулись за мальчиком. Он их повел по каким-то закоулкам, перебрался через каменную изгородь и остановился в небольшом садике. За голыми деревьями виднелся одноэтажный домишко и глинобитный сарай.