— Часовой вон там ходит, — шепнул Степа.
— Постойте здесь, — сказал боцман и, пробравшись к калитке, выглянул на улицу.
Часового поблизости не было. Скрип мерных шагов доносился с другой стороны. Шаги удалялись.
Подперев калитку колом, Гвоздов взмахом руки подозвал Скрыбу и, велев ему наблюдать за улицей, вернулся к Степе.
— Где старухино окно? — спросил он.
— Вон оно, где кухня.
— Постучи к ней и скажи чего-нибудь насчет козы. Пусть выйдет. Понял?
— Понял, — мотнул головой Степа.
Боцман поднялся на крыльцо, а мальчик осторожно постучал в окошко. Минуты через три занавеска колыхнулась.
— Тетенька, откройте!
— Кто такой? — послышался ворчливый старушечий голос. — Нашел время шляться!.. Чего тебе?
— Коза у нашего дома в колючей проволоке запуталась... Кричит очень.
— Какая коза?
— Беленькая, с обломанным рогом.
— Как же она так, царица небесная!.. Неужто Розочка? Постой здесь, я сейчас...
Вскоре в сенях послышалось звяканье засовов, и дверь открылась. Увидев перед собой грозного боцмана, старуха сомлела.
— Ш-ш... молчок! — пригрозил ей автоматом Гвоздов. — Где у тебя фашистские гады?
— Не по моей они воле... саму выгнали на кухню... Чистую горницу запоганили. Да разве ж я...
— Ясно, — перебил ее боцман. — Забирайся в чулан, чтоб подозрения не было, и нишкни!
Втолкнув старуху в кладовку, он закрыл дверь на крюк и торопливо сказал Степе:
— Живо смени Скрыбу! Если в калитку ломиться будут, — стукни нам в окно.
Засветив карманный фонарик и спрятав его в рукав, Гвоздев осторожно приоткрыл обитую клеенкой дверь. Дождавшись минера, он вместе с ним проник в кухню.
В проходной комнате на топчане сопел денщик, прикрытый шинелью.
— Ты его возьмешь, — шепнул боцман, — а я — офицера. Приготовь ремни и затычку.
Он на цыпочках подошел к двери в чистую горницу и легонько потянул ее на себя. Она оказалась запертой. Денщик на топчане заворочался. Боясь, что солдат сейчас проснется, Скрыба схватил его за голову и, затолкнув в судорожно раскрытый рот тряпку, навалился на него всем телом...
Солдат-денщик оказался сильным: хрипя, он выгнулся под минером и, ворочаясь, свалил ногой табуретку. Шум разбудил офицера. В замке повернулся ключ. Дверь распахнулась, показалась белая фигура с пистолетом в руке...
Гвоздев погасил фонарик и отпрянул к стене.
Офицер, не понимая, что творится в темной комнате, выстрелил вверх. Но тут же от боцманского удара он покачнулся, ударился затылком о косяк и выронил пистолет...
Гвоздев вторым ударом сбил его с ног и, не мешкая, принялся закручивать за спину руки.
А Скрыба никак не мог осилить толстого денщика: он все еще катался с ним по полу.
— Брось возиться! — посоветовал старшина. — Нам и офицера хватит.
Окно задребезжало от взволнованного стука Степы. Раздумывать было некогда. Минер разделался с денщиком и кинулся помогать боцману.
С улицы доносились трели тревожного свистка.
— Эх, нашумели! — досадовал Гвоздев. Пинками они вдвоем подняли офицера на ноги и, накинув на него шинель денщика, поволокли на улицу.
— Оставайся здесь, — сказал боцман Скрыбе. — Прикроешь нас. Отходить будем задами. В случае чего снимай первых из автомата. Только не задерживайся, бегом догоняй.
— Есть! — ответил Скрыба и, проводив товарищей с пленником к каменной изгороди, залег за деревьями. Калитка уже тряслась от стука тяжелых сапог. Минер навел на нее автомат и ждал.
Прошло минуты три. Потом калитка распахнулась. Во дворе появились три фашистских солдата. Один из них остался на месте, а два направились к дому.
«Пора», — решил Скрыба. Он дал длинную очередь из автомата и, видя, что солдаты попадали, перемахнул через каменную изгородь и во весь дух помчался к морю.
* * *
Тревога в поселке началась, когда шлюпка уже отвалила от берега и стала удаляться в море.
Командир «морского охотника», включив моторы, поспешил навстречу разведчикам.
Из тьмы вдруг вырвались острые лучи прожекторов. Пронизывая облака и заметавшись в небе, они осветили верхушки скал.
Мешкать было нельзя ни секунды. Приняв людей на борт, лейтенант бросил шлюпку посреди залива и дал полный ход.
Шум ревущих моторов противник, видимо, принял за гудение бомбардировщика.
Сперва вздрагивающие щупальцы прожектора обшаривали только облака. Они то скрещивались в пучок, то разлетались в стороны и лишь позже заскользили по волнам. Но настигнуть убегающий катер им уже не удалось.
— Ушли, — облегченно сказал Шентяпин и объявил, что матросы и старшины, свободные от вахты, могут отдохнуть.
Захваченный немецкий офицер, который ни слова не понимал по-русски, недолго привлекал внимание моряков. Общий интерес вызвал Степа. Его обступили и начали осыпать вопросами:
— Сколько тебе лет?
— Как же ты ушел? Ведь дома переполошатся, искать будут.
— Не будут, — сказал Степа. — У меня бабка одна осталась, а Нюра в партизаны ушла, ее полицаи били... Я отцу хочу написать...
— А где он у тебя?
— В армии... Под Перекопом был.
— Не скоро ты его, брат, найдешь.
Матросы стали расспрашивать Степу о жизни в поселке, захваченном врагами. Мальчик отвечал неохотно. Его чумазое, слегка курносое лицо было по-детски круглым, а глаза казались суровыми, не по годам серьезными.
— Они двух наших рыбаков и деда-маячника повесили. В школе парты выкинули и все поломали... Учительницу, Серафиму Николаевну, замучили, — рассказывал он, хмурясь. — Я им мстить буду. У меня «лимонка» и патроны есть.
При этом Степа вытащил из-за пазухи гранату «лимонку» и высыпал из кармана на рундучок патроны от немецкого автомата.
— Гляньте, при полном вооружении! — удивленно воскликнул комендор Панюшкин.
— Та ж я говорил: боевой парень! — шутливо сказал Скрыба.
— Отощал только, подкормить бы надо, — вставил моторист Симаков.
Тут же он открыл банку мясных консервов, подвинул Степе полбуханки хлеба и предложил:
— Заправляйся, малый... Если не хватит, еще добавим.
— Какая же это еда для мальца! — возмутился боцман. — Ему повкуснее требуется... Принеси банку сгущенного молока, компоту сушеного да белых галет пачки две! — распорядился Гвоздов.
Скрыба с Симаковым, загремев по трапу сапогами, побежали выполнять приказания боцмана.
Вскоре на столе появилось столько снеди, что ее вполне бы хватило на небольшой пионерский отряд.
Уговаривать Степу не пришлось. Взяв солидный ломоть хлеба, он усердно принялся уплетать мясные консервы. Ел мальчик с таким завидным аппетитом, что Скрыба не преминул заметить:
— Этот не подведет в качку — нашей, видать, закваски.
— Хороший парнишка! — решили и другие матросы. И тут же сговорились просить у командира оставить его воспитанником на катере.
О желании команды лейтенанту пошел докладывать боцман. Тот выслушал его и замотал головой:
— Не дело придумали! Нельзя мальчишке на катере жить. Мы и под обстрелами, и под бомбежками бываем. Убьют или покалечат его, — кто виноват будет?
— Покалечить и на берегу могут. Где теперь не бомбят? А мальчонка ведь из-за нас страдает. Помог он нам здорово. Не могли мы его в поселке оставить, когда погоня началась... — продолжал твердить свое боцман. — Беспризорничать ему теперь, что ли?
Эти доводы, видимо, подействовали на лейтенанта. Когда на катер явился командир подразделения Пухов, он сам обратился к нему с просьбой команды. Пухов выслушал его и сказал:
— Приведите паренька в кают-компанию.
Матросы подтянули Степе ремень, на голову надели чью-то бескозырку и, показав, как надо представиться командиру, сказали:
— Только не робей: грудь расправь, голову держи выше и не мямли. Чекань каждое слово!
Спустившись вниз, Степа набрал полную грудь воздуху и выкрикнул:
— Разрешите войти?
От его звонкого голоса узкий коридорчик загудел, как гудит глубокий колодец, когда в него крикнешь. Степа испуганно взглянул наверх. Толпившиеся у люка матросы одобрительно кивали головами и жестами подбадривали: «Правильно, продолжай действовать так же».
Услышав ответ «входите», Степа прошел в кают-компанию, щелкнул каблуками, вскинул к бескозырке руку и как можно громче отчеканил:
— Товарищ старший лейтенант, юнга Степан Кузиков явился по вашему приказанию!
— Ну и голос! В ушах даже звенит, — улыбнулся Пухов. — Кто же тебя в юнги произвел?
— Отец, он был бригадиром на сейнере «Кефаль».
— О, да ты, брат, опытный моряк, оказывается! Сколько же тебе лет?
— Тринадцать! Весной четырнадцать исполнится! — не теряясь ответил Степа.
— В какой класс перешел?
— В шестой.
— Пионер?
— Так точно.
Расспросив подробно о родителях и бабушке, Пухов, сожалея, сказал:
— Не могу я тебя на катере оставить. Мы воюем, скитаемся из порта в порт, а в твои годы в школе учиться надо. Придется где-нибудь на берегу определить...
— Товарищ старший лейтенант, — взмолился Степа. — Я вас очень прошу... Мне фашистам мстить... я на катере учиться буду. Честное пионерское.
— Как же ты сумеешь без учителя, учебников?..
— Вот увидите... хоть и трудно будет, но я постараюсь.
— Мы ему поможем, товарищ старший лейтенант, — вдруг раздался голос сверху.
— А это кто там еще?
Пухов выглянул из кают-компании и, увидев в квадрате люка головы матросов, возмутился:
— Кто вам разрешил находиться здесь?
— Так что нечаянно, — попробовал оправдаться Панюшкин. — Мальчик громко разговаривал... сочувствующие мы...
— Это не вы ли в разведку ходили?
— Мы.
— Теперь понятно, почему вы тут болеете!
Пухов поднялся на верхнюю палубу.
— За доставку «языка» представлю к награде, — сказал он. — А парнишку вы зря с толку сбиваете. Ему в тыл, в школу нужно.
— Да у нас лучше, чем в тыловой школе, — обступив старшего лейтенанта, начали убеждать катерники. — Мы по очереди с ним заниматься будем и воевать научим. Где он отца найдет?
— У нас радист в техникуме учился, мотористы десятилетку окончили...
Пухов задумался. Бойкий и шустрый парнишка ему нравился. «Может, ему лучше на корабле остаться? Какое теперь учение в школе прифронтовой полосы? — размышлял он. — А на катере строгий порядок, чистота, дисциплина. Пусть с детства привыкает и закаляется. Из таких хорошие моряки вырастают».
— Добро, оставлю его на нашем катере под ответственность боцмана, — наконец согласился старший лейтенант.
С этого дня у Степы началась новая, скитальческая жизнь катерника.
Лейтенант подарил ему старый курсантский бушлат, щуплый и низкорослый Симаков отдал свою фланельку, тельняшку и ботинки. Боцману осталось добыть только рабочий комбинезон и форменные брюки.
«Морской охотник» ни в одном порту больше суток не задерживался. Портновской мастерской не воспользуешься. Гвоздев повздыхал и сам взялся за шитье. Вместе со Скрыбой они распороли запасные брюки, плащпалатку, забытую на катере разведчиками, и принялись орудовать ножницами. С выкройкой они справились довольно быстро, но с шитьем намучились.
До службы на флоте боцман работал в кузнице молотобойцем. Иголка для его сильных рук была слишком легким и непривычным инструментом. Стараясь удержать ее в толстых пальцах и вести ровную линию шва, он затрачивал столько усилий, что через двадцать-тридцать минут делался мокрым от пота.
— Вот же проклятая колючка! — ругался он. — Так и норовит выскочить.
— Не пожелаете ли щетину испробовать? — предложил Скрыба, имевший сапожный инструмент. — Чего зря нервы портить!
Сам он шилом прокалывал плотный брезент и, действуя двумя дратвенными концами, не спеша накладывал стежок на стежок, словно в его длинных руках был не материал комбинезона, а толстая подошва.
Боцман сердито отмахивался:
— Я ведь не седло шью. Понимать надо.
— Зато у меня покрепче будет, — твердил свое Скрыба. — До ста лет не сносит.
И он сшил такой крепости комбинезон, что швы его стояли колом, а пуговицы невозможно было отодрать зубами. Никакой дождь не пробивал Степину «робу», вода с нее скатывалась, как с кожуха мотора. Боцманские брюки, конечно, уступали в крепости, но фасоном своим они покорили самых придирчивых франтов.
В наглаженном клеше и бушлате с сияющими пуговицами, в лихо надвинутой на бровь бескозырке Степа как бы сделался выше ростом и плечистее, из мальчика вдруг превратился в заправского юнгу, которого хоть сейчас выставляй на парад.
* * *
«Морской охотник» стал для Кузикова родным домом. Юнга привык к скитаниям по морю, к авральным работам, частым тревогам, стрельбе и опасности. Он научился спать урывками, вскакивать с постели по первому свистку. Безропотно переносил проливной дождь, стужу и ветер.
Школьных учебников на катере не было, только у радиста сохранились старые записи по физике и математике. По ним он и повторял со Степой все, что знал. Другие же катерники обучали его стрельбе и сигнальному делу. Но Степу больше всего привлекала механика. В походах и на стоянках он почти всегда находился в машинном отделении: помогал чинить моторы, перебирать и смазывать механизмы. Его комбинезон весь был испятнан маслом, пропах бензином.
Месяца через два Степа уже знал, как надо включать бензин, масло, воздух, но еще не решался самостоятельно запускать мотор и стать у реверса во время маневрирования. А вскоре это понадобилось.
В предпоследнюю ночь декабря эскадра, собравшаяся у берегов Тамани, двинулась на штурм Феодосии.
Погода была холодной и ветреной. Боевые корабли, наполненные десантными войсками, долго шли в вихрящемся мраке, борясь с высокой волной.
Водяная пыль и брызги взлетали на палубы, секли лицо, слепили глаза, захватывали дыхание. Луна не показывалась, не было видно и звезд, только, клубясь, мчались над морем, как стаи черных птиц, рваные облака.
Глубокой ночью подойдя к Феодосийскому заливу, затемненные корабли начали выстраиваться по фронту. Любой проблеск — щелочка света или искра — мог всполошить противника.
Степа стоял у ходовой рубки рядом с боцманом. Его трясло от холода и волнения.
— Спускайся-ка ты в машинный отсек,— ворчливо сказал ему боцман. — У моторов теплее и спокойнее будет. Чего тут толкаться!
Но разве возможно в такую ночь усидеть в машинном отделении, когда на верхней палубе, притаясь, лежали десантники, когда комендоры застыли у пушек, а у пулеметов стояли Скрыба с Панюшкиным?
Ползком пробравшись к впередсмотрящему, Степа присел на корточки и спросил:
— Чего мы тут ждем?
— Сигнала с флагмана, — ответил тот. — Не видел разве — два наших катера уже ушли вон туда? Сейчас они подкрадутся к Морским воротам, захватят маяк, разведут боны... ну, а тогда держись!
Как ни напрягал Степа зрение, но ему не удалось разглядеть ни ушедших катеров, ни маяка, ни серой полосы волнореза. Он видел лишь неспокойное море да смутные контуры гор, обрисовывающиеся вдали.
Где-то там мгла скрывала каменные дома и улицы Феодосии. Степа перед войной был с отцом в этом городе. Ему запомнились белый маячок на краю волнореза, старая полуразрушенная Генуэзская башня в садике у вокзала, рынок с горячими чебуреками, халвой и красивыми коробками из ракушек. Вечером подножие гор словно было усыпано роящимися светлячками. Электрические огни шевелились за портом, мигали на воде, сияли в иллюминаторах пароходов.
Теперь город утопал во тьме: даже прожекторы не бороздили небо.
— Не ждут нас фашисты, — сказал впередсмотрящий, потирая руки от холода. — Эх, закурить бы! Да нельзя!
Вдруг впереди замигал крошечный зеленый огонек.