– Задача ясна… Патроны нужны: на винтовки, ППШ. На ПТРС обоймы. И диски на «дегтяря». Хотя бы три… – буркнул Аникин.
– Решим… Три – это вряд ли… У нас, кроме твоего, другие взводы есть в наличии, не забывай, Аникин… А два… Думаю, старшина найдет… – коротко ответил Шибановский. – Так, старшина?
Тут же в сторонке стоявший старшина браво выдвинулся на шаг вперед и проговорил: «Решим, товарищ майор», бросив невеселый взгляд на Аникина.
– И санинструктора к твоим отправим… – удовлетворенно кивнув, продолжил ротный. – Она сейчас у Настасенко. Во втором взводе большие потери…
– А с едой мы поможем… – вдруг сказал танкист. – У нас галеты трофейные есть и шоколад – по ящику. И кофе…
Голос у него оказался низкий, протяжный, как будто ему приходилось проходить путь из самого долговязого его нутра.
– Ну, Аникин, тебя в танковом взводе сладкая жизнь ожидает… – с издевкой проговорил старшина.
Аникин гневно глянул на него. Уже на язык легло словцо о том, что в обозе-то, возле неучтенных запасов свиной тушенки, жизнь слаще. Но ротный вовремя перехватил инициативу, одернув старшину.
– Давай, Андреич, действуй совместно с танкистами, – напутственно хлопнув взводного по плечу, тихо произнес майор. – Они – народ надежный. Но и ты не подведи…
– Не подведем… – сухо произнес Аникин и тут же отправился вслед за торопливо, чуть не бегом идущим командиром танкового взвода.
XXVIII
Детали обсудили уже на ходу, считай – на бегу, пробираясь по лесной дороге, которая теперь была запружена техникой и людьми. Взвод надо было разбить на пять групп десанта, на каждый танк – по семь-восемь человек. Андрей по опыту хорошо знал, что для большего количества на броне будет слишком тесно, а это чревато, прежде всего для самих штрафников, тем более когда группа пойдет по лесной дороге, преодолевая ухабы, мимо деревьев. Сорвешься и, не дай бог, или шею свернешь, или угодишь под гусеницы идущей следом машины.
Особо обугленный предупредил, чтобы по пути штрафники ничего немецкого не трогали.
– Эти гады все, что не сумели с собой забрать, заминировали… – пояснил танкист. – Мы вместе с саперами в арьергарде шли. Наткнулись на мотоцикл с коляской. Так они решили его вручную откатить. А он – ба-бах… Одного убило сразу, второму руку по локоть оторвало.
– Тут, по лесу, вообще лучше на танках и «самоходках» передвигаться… – продолжил танкист. – Вплоть до внешнего обвода почти заминировано. И так хитро: танковый трал проходит и – ничего, а идет следом пехота, или «полуторка» едет – подрыв. Умеют, гады. Там, на обводе, они так сработать не успели. Мин почти нет. Зато «фаустников» – пруд пруди. Из всех щелей, как тараканы, лезут, из каждой ямки. В меня три раза попадали. Один раз еле пламя сбили…
– А что за оборонительный обвод? – наконец задал Аникин вопрос, который не давал ему покоя с момента разговора у ротного.
– Обвод? – удивленно переспросил танкист, как будто командир взвода «шуриков» спросил его о чем-то очевидном. – Ха!.. Не знаете, штрафная?
– Ну ты, больно много знаешь… – сердито, с досадой буркнул Аникин. – Если такие умные, чего нас о прикрытии просите?
– Ну, ладно, ладно… – примирительно произнес командир танкистов и добавил на полном серьезе: – Внешний оборонительный обвод. Тот самый и есть… Вокруг Берлина…
* * *
Аникин ничего не ответил и оставшиеся несколько шагов по лесной, укатанной гусеницами дороге прошагал молча. Слова танкиста поразили его. Берлин… Он не мог поверить, что это правда, и там, за лесом они пойдут на прорыв оборонительного кольца вокруг фашистской столицы, логова бешеного зверя, с которым они бьются целую вечность…
Глава 2
«Смертный» жетон
I
Снаряды русских уже перемалывали кубометры земли в нескольких десятках метров от позиций противотанковой роты, а голос оберлейтенанта все не затихал. Как будто контуженый командир подразделения хотел отогнать накатывающий вал вражеских осколков силой одних своих сорванных голосовых связок.
– На Берлинском направлении собрано колоссальное количество техники!.. Фюрер позаботился о вас, доблестные воины великого Рейха!..
«Черта с два позаботился…» – неотступно вертелась в голове Отто Хагена одна и та же мысль. Или, может, он сказал это вслух? Хаген обернулся и посмотрел на стоявших рядом товарищей. Угрюмые, осунувшиеся, отрешенные лица, безучастные к этой бессмысленной болтовне.
Рядом, плечо к плечу, стоит Фромм, но каска у него надвинута почти до носа, так что глаз не видно. Может, он, вообще, сейчас спит? Они не смыкали глаз уже почти двое суток. По Фромму не понять, у него видны только заостренный вперед подбородок и губы, словно судорогой сведенные презрительно-злобной гримасой. Да и других не особо разглядишь. Выстроенных в две шеренги солдат подразделения окутывает рваная, низко стелющаяся пелена серого предрассветного тумана.
– Война решается не на Западе, а на Востоке, и именно на участке нашей, 9-й армии! Наступление большевиков должно быть отбито при всех обстоятельствах!..
О какой 9-й армии, черт возьми, говорит этот чертов фанатик-остолоп?! Всего несколько часов назад они – несколько десятков выживших – еле выбрались из окружения, едва проскочив в щель, которая сразу следом за ними захлопнулась.
На окраине леса, за их спинами, появились танки русских, когда они без оглядки, бросая свои вещи, амуницию, гранаты, подсумки, бежали в сторону озера, а потом продирались через проволочные заграждения. Свои же, немецкие, заграждения! А пулеметные очереди русских настигали их, оставляя висеть на «колючке». Когда туман развеется, эти страшные гирлянды трупов станут опять хорошо видны.
Там, за «колючкой», в лесной чаще, и осталась армия. Внутри русского кольца. Все эти часы до рассвета те, кто не спал, роя окопы на линии внешнего заградительного обвода, могли слышать и видеть несмолкаемый гул взрывов и кроваво-красные всполохи. Для тех, кто попал в кольцо, иваны устроили настоящую мясорубку. Каждый понимал это. И многие молча молились и шептали слова благодарности Богу за то, что он вывел их из этого ада.
II
Стрелковый батальон, спешно сформированный тут же, в траншеях, из выживших солдат «Курмарка» и 25-й стрелковой дивизии, погнали на строительство окопов вдоль канала, впадавшего в озеро. Не дав людям выспаться и поесть. Противотанковое подразделение в составе свежеслепленного батальона, под командованием новоиспеченного командира, оберлейтенанта Тегеля, было направлено в помощь саперам, сколачивавшим понтонный мост для переправы через канал.
По замыслу командования мост должен был предназначаться для немецких танковых частей, которые должны были отступить из района Шпреевальде за спасительную линию заградительного обвода. Об этом сообщил Хагену и Фромму унтерфельдфебель Хекельберг, когда они махали топорами, сколачивая из бревен секции для понтонного моста, а потом лопатами и кирками долбили суглинок вдоль берега канала, стирая ладони до кровавых мозолей. «Переправу готовим для своих… – зло цедил сквозь зубы сапер, – а пойдут по ней танки ива́нов…»
Унтерфельдфебель и несколько рядовых саперов были прикомандированы к противотанковому подразделению Тегеля, для помощи и руководства в возведении моста и рытье прибрежных траншей.
Русские танки, накануне по пятам гнавшиеся за товарищами Отто, вышли на невысокое взгорье, где оканчивался лес. Дальше их преследовать не стали. Обстреляв бежавших к озеру из курсовых пулеметов и даже не сделав ни одного орудийного выстрела, иваны развернулись и ушли обратно к лесу. Наверное, побоялись нарваться на минные поля. Но боялись они зря.
Никаких минных полей тут и в помине не было. По словам унтерфельдфебеля, сапера Хекельберга, хваленые позиции внешнего заградительного обвода не были готовы и наполовину. Траншеи полного профиля были отрыты лишь в километре к северу, вдоль опорного пункта Тиров. Там ожидался основной удар русских на этом направлении. Здесь, у озера Швилов-зее, на линии обороны стрелкового батальона, поначалу командование посчитало, что для успешного сдерживания русских вполне достаточно естественных преград – сети каналов вокруг озера. Но после разыгравшейся на Зееловских высотах трагедии ввиду угрозы прорыва вражеских танков в систему оборонительных сооружений стали наспех вносить коррективы. Выкапывались пулеметные, минометные гнезда, площадки для минометов, противотанковых и зенитных орудий, блиндажи для личного состава и командиров, пытались прорыть, насколько это возможно, соединяющие траншеи.
III
Основной упор был сделан на ячейки. Командование расценило, что в критической ситуации, когда оборонительные позиции не готовы, а русские танки вот-вот сюда ворвутся, основной упор будет сделан на «фаустников» и их ячейки. В течение ночи из глубины второго эшелона обороны заградительного обвода на передний край были доставлены запасы «фаустпатронов», благодаря которым и вследствие нехватки патронов для винтовок и автоматов, практически весь личный состав батальона автоматически превратился в «фаустников», нацеленных на борьбу с русскими танками.
Впрочем, до танковой атаки еще надо было дожить. Отто, еще в одерской пойме, у подножия Зееловских высот, в полной мере, на собственной шкуре, испытал убийственную тактику русских. Теперь их танки и пехота никогда не шли в атаку сразу. В первую голову отрабатывала артиллерия, причем иваны не жалели снарядов и не считали орудий. Сотни крупнокалиберных артиллерийских орудий начинали интенсивно, без роздыху, квадрат за квадратом, обстреливать немецкие позиции. Русские научились оперативно собирать в нужном месте мощнейшие ударные артиллерийские группировки.
Там было всё: убийственные, накрывающие плотным градом осколков снаряды, выпущенные из 76– и 100-миллиметровых пушек и 85-миллиметровых зенитных орудий, разрушительные 150– и 200-миллиметровые «чемоданы», вздымающие целые горы земли и оставляющие зияющие, широченные воронки на месте блиндажей и артиллерийских расчетов, 120– и 160-миллиметровые минометы, наводящие ужас своим загробным, выворачивающим наизнанку воем, а потом выстилающие землю сплошными коврами смерти.
На головы тщетно пытавшихся укрыться, полностью деморализованных от ужасающего воя и грохота солдат летели тонны металла с фугасной и бронебойной начинкой. И тогда траншеи и блиндажи превращались в настоящий ад…
IV
Оберлейтенант прохаживался перед строем, выкрикивая свою пропагандистскую дребедень, словно и не замечая надвигающегося на них смертоносного огневого вала. Чертов позер! Этому дешевому героизму хорошо учат в офицерских школах.
Потом, когда напичканные нацистским дерьмом фаненюнкеры попадают на передовую, как правило, происходят две вещи. Или реальные бои, кровь, пот и смерть вытряхивают из человека всю эту муть, и он обретает трезвый взгляд на вещи. Или происходит наоборот: опьяняющая жестокость войны развязывает человеку руки, пропагандистские заготовки обретают для него глубокий смысл, обрастают плотью и кровью, становятся жизненно важными.
Но возможен и третий вариант. Может быть, этот контуженый оберлейтенант попросту растерял последние крупицы здравого смысла по ту сторону Зеелова, где их давили гусеницы русских танков. Хаген видел, как теряли рассудок люди, когда на них обрушивался огневой вал адской артиллерии ива́нов. Даже если ты вынырнешь из этой кровавой круговерти смерти и огня физически уцелевшим, все равно ты уже никогда не будешь нормальным человеком.
Ударная волна, страх и ужас с каждым взрывом будто вытряхивают твой мозг из черепной коробки, пережевывают его, обрабатывая молотилками своих безжалостных челюстей, а потом выплевывают обратно в твою звенящую пустотой башку, будто в пепельницу, набитую харкотиной и окурками. И так непрерывно, бесконечное число раз, секунда за секундой, минута за минутой, в течение всей той вечности, пока вражеские орудия с дьявольской педантичностью и пристрастием долбят именно тот клочок земли, за который ты, зажмурившись и стиснув зубы, цепляешься ломающимися ногтями.
А ведь есть еще они… «Сталинские орга́ны»… Это все равно что сказать: но ведь у ада есть свои круги. Одни из них тебе вроде как по зубам. Ты тешишь себя мыслью, что сможешь через это пройти, кормишь себя иллюзией, что сумеешь сохранить свои мозги в относительном порядке. Но когда тебя протаскивает по девятому кругу ада, ты становишься совсем другим. Сама природа твоего нутра меняется. Остаешься ли ты человеком?
Отто еще не успел дать ответ на этот вопрос. После Одерской поймы внешне он вел себя так, как и прежде, механически исправно исполняя всю тяжелую солдатскую работу. Но там, под Зееловом, какая-то, самая сокровенная, часть его существа будто оцепенела и так и оставалась застывшей. Может быть, это и есть душа? И он убедился, что она у него есть, только когда почувствовал, что она омертвела.
Это случилось после того, как их подразделение пережило обстрел «сталинских органов» – реактивных установок залпового огня, дьявольского оружия русских.
V
Застывшее, остекленевшее безумие сквозило в глазах оберлейтенанта Тегеля, когда он, всем своим видом совершенно игнорируя приближающийся вал взрывов, мерно прохаживаясь, орал перед строем, цитируя целые куски, выдернутые из очередного приказа фюрера.
В любом случае лейтенант Дамм такого словесного поноса себе не позволял. Он предпочитал исполнять прямые обязанности боевого офицера, не забирая хлеб у партийных говорунов-пропагандистов из дивизии. Но Дамм остался по ту сторону высот. Как и все их подразделение. Люстиг, Херминг, Венгер, Шеве… Черт возьми, чем нести эту чушь, он бы лучше перечислил еще раз их имена…
– Всех тех, кто отдаст приказ на отход или будет отходить, независимо от чина и занимаемого положения, ожидает расстрел на месте!..
По логике оберлейтенанта выходило, что намного лучше в мгновение ока превратиться в мешок костей, напичканный осколками русских снарядов, вперемешку с землей и глиной. А, скорее всего, тебя попросту разорвет в клочья, да так, что в лучшем случае похоронная команда из числа штрафников соберет потом твои останки, ноги или туловище, скинет в братскую могилу, которой служит воронка поглубже, и наспех засыплет, вместе с такими обрубками и прочими кусками человеческого мяса, еще недавно бывшего твоими товарищами…
– У меня от этого обстрела в животе все гудит… – вполголоса пробурчал стоявший рядом Фромм. – Взрывная волна в пустом брюхе откликается черт-те как…
– А что ты хотел? – едко отозвался Ранг. – Порцию каши с мясцом? Хватит с тебя и речей нашего доблестного оберлейтенанта Тегеля. Лично я уже сыт ими по горло…
Единственный плюс – из-за канонады оберлейтенант не слышит разговоров в строю. А еще вернее – из-за того, что сам орет во всю мочь. Он только себя и слышит. Насчет дисциплины у него – мозги набекрень.
И опять, в сотый раз, про этот «расстрел на месте». Может, действительно, все эти разговоры про чистки на переднем крае – это правда? Вот и Готлиб Ранг, стрелок, с которым они с Фроммом успели здесь подружиться, утверждает, что так и есть: в подразделениях, находящихся на внешнем заградительном обводе, выявляют и отсеивают всех неблагонадежных, и рядовых, и офицеров. А унтер Хекельберг говорил, что отсюда вывели в тыл инженерную союзническую часть, состоявшую поголовно из финнов и норвежцев, и якобы потому, что оборону Берлина решено доверить исключительно немцам – квинтэссенции арийской расы, лучшим из лучших ее сынов. Потому и «хиви» исчезли из расположения войск, потому и в похоронных командах – одни немцы из полевых штрафных подразделений.
VI
Еще накануне вечером Отто обратил внимание на группу возле блиндажа минометчиков. Нельзя сказать, чтобы в батальоне кормили на убой или солдаты сохраняли в окопах безукоризненный внешний вид, но этих Хаген мог отличить сразу. Все без оружия, на вид – полные доходяги, кожа да кости, с небритыми, грязными физиономиями, в заношенных до дыр шинелях, а кто-то – в таких же кителях, с содранными лычками, шевронами и знаками различия. Дрожа от предутреннего холода, они жались друг к другу, как стадо ободранных овец, понукаемые бесцеремонными окриками и тумаками невысокого, но плотно сбитого унтера.
Тогда, перед восходом солнца, этих парней Хаген выделил сразу. Еще бы, сам в шкуре штрафника провел не один месяц.