С удивлением заметил двух крепких членов команды, стоявших возле капитанской каюты, однако промолчал. Офицеры разошлись в стороны, и Билли Картер постучал: повисла короткая пауза, затем голос изнутри велел им войти. Старпом открыл дверь и шагнул в каюту, за ним — мистер Робинсон, весело озираясь вокруг.
— Капитан, — сказал он. — Вы хотели меня видеть.
Кендалл кивнул, и дверь закрылась. Он кивком показал на человека за спиной мистера Робинсона, и тот оглянулся: кто же там стоит? С минуту его лицо ничего не выражало. Мистер Робинсон, конечно, узнал человека, но встреча казалась настолько неожиданной и неуместной, что он лишь через пару секунд вспомнил, кого перед собой видит. А затем его внезапно охватил ужас и в то же время — спокойствие, словно самое худшее уже произошло и наконец можно расслабиться.
— Доктор Хоули Криппен, — произнес инспектор Дью, шагнув вперед и вежливо протянув руку, словно они были старыми друзьями. На его лице читалось колоссальное облегчение: он нашел, кого искал. — Надеюсь, вы меня помните. Я — инспектор Скотланд-Ярда Уолтер Дью.
— Я вас помню, — спокойно сказал доктор. — В каком-то смысле я даже рад, что все закончилось.
ЭПИЛОГ
Лондон: 16 августа — 23 ноября 1910 года
На корабле, везшем обоих назад в Англию, их держали в отдельных каютах. Среди пассажиров на борту оказался и Билли Картер, освобожденный от обязанностей на «Монтрозе» и спешивший домой к рождению сына, который появился на свет преждевременно — через шесть дней после приезда отца. (Врачи и медсестры решили, что молодой человек не в своем уме, поскольку он настоял на том, чтобы присутствовать при родах.) Хотя Картер надеялся еще увидеть мистера Робинсона — или доктора Криппена, как он постепенно привык его называть, — инспектор Дью распорядился, чтобы арестованного выпускали на палубу для моциона лишь поздно ночью, когда остальные пассажиры спали. Некоторых начало беспокоить его присутствие, и они опасались, что их сожрет самый опасный лондонский каннибал, однако преступника требовалось привлечь к суду, и доставить его обратно можно было только морем, так что пассажирам ничего не оставалось, как только смириться.
За день до прибытия в Ливерпуль инспектор Дью вошел в каюту доктора Криппена и снял с него наручники. Он принес с собой обед для обвиняемого и решил сегодня поесть вместе с ним, поскольку нужно было ему кое-что объяснить насчет предстоящего испытания.
— А, инспектор, — сказал Хоули, обрадовавшись его приходу: большую часть времени он проводил в каюте один и ужасно скучал по общению. — Очень рад вас видеть. Я гляжу, мы пообедаем вместе, — добавил он, заметив на подносе две тарелки.
— Во второй раз, — ответил Дью, вспомнив, как они вместе закусывали в Лондоне.
— Да, — сказал Хоули, с некоторым разочарованием уставившись на свою наполненную тарелку и почувствовав в голосе собеседника укоризненную нотку. — Должен сознаться, в тот раз я был с вами не до конца откровенен, не так ли? Я должен за это извиниться.
— Ну да, вы ни разу не сказали, что расчленили тело своей жены и закопали его в подвале, если вы это имеете в виду, — ответил Дью. — Хотя вынужден признать, вы полностью меня одурачили.
— Неужели? Видимо, в этом деле я мастер.
— Но одно меня поражает и даже разочаровывает в моих способностях: я подловил вас на лжи, когда вы сказали, что ваша жена уехала в Америку ухаживать за больным родственником, — но я действительно поверил и последующей вашей лжи. И теперь выгляжу полным идиотом.
— Я бы на вашем месте не волновался, инспектор, — сказал Криппен. — Судя по тому, что мне известно, меня считают чуть ли не криминальным гением. Как же меня можно было раскусить? — Несмотря на то что Хоули просидел последнюю неделю взаперти в своей каюте, члены команды пересказывали ему сплетни других пассажиров и репортажи о его злодеяниях в газетах, и постепенно он начал мрачно шутить по этому поводу.
— Правда? — удивился Дью. — Вы так о себе и думаете?
Хоули улыбнулся: к новым обвинениям он был не готов — их хватало и так.
Некоторое время они ели молча, но затем инспектор вспомнил о цели своего визита.
— Когда прибудем в Ливерпуль, — сказал он, — на набережной, вероятно, соберется толпа. Но вам не стоит волноваться. Я отдал приказ, чтобы усиленные отряды полиции сдерживали людей и ограждали вас.
— Я что, правда в такой большой опасности? — спросил Криппен, и эта мысль его почти рассмешила.
— Нет, если мы вас защитим. Но страсти накалены, вы должны это понимать. То, что вы совершили, похоже, пленило воображение публики.
— И меня теперь презирают.
— Боятся. Презирают. Не понимают.
Хоули кивнул: он догадался, что инспектор ему отчасти сочувствует, — его выдала фраза «не понимают».
— Потом мы немедленно доставим вас на поезде в Лондон, где вы поступите на содержание к Его Величеству и будете дожидаться суда.
— И когда же он состоится?
— Думаю, очень скоро. Уже в октябре.
— Отлично, — сказал Хоули. — Чем раньше все это кончится, тем лучше.
Дью смущенно уставился на него.
— Но, доктор Криппен, — сказал он, — вы ведь сознаете, что исход очевиден: против вас собраны неопровержимые улики. Не говоря уже о том, что вы признали свою вину. У вас практически нет шансов на оправдание.
— Конечно, я это сознаю.
— И понимаете, что вас ждет виселица?
— Это принесет мне огромное облегчение.
С момента встречи с инспектором Дью в каюте капитана Кендалла Хоули уже успел смириться с неминуемой смертью. Несмотря на свою невиновность, он в некоторой степени был замешан в преступлении. Однако теперь его главной задачей было взять на себя всю ответственность за убийство Коры, подтвердив непричастность Этель Ле-Нев, чтобы сохранить ей жизнь.
— А что с Этель? — спросил он, пытаясь скрыть тревогу. — Ее, конечно, отпустят?
— Разумеется, нет, — раздраженно отрезал Дью. — Она тоже предстанет перед судом. Отдельно, конечно.
— Предстанет? — переспросил Хоули, положив вилку. — Но за что? Она совершенно ни в чем не виновна. Я же вам несколько раз говорил. Она об этом ничего не знала.
— Вы оба так утверждаете. Но решать это суду.
— Но, дорогой мой инспектор, я же сознался. Признал свою вину. И уверяю вас, Этель Ле-Нев ничего не знала о том, что я совершил. Ее единственное преступление — любовь ко мне.
Дью пожал плечами:
— Я уже говорил, что не мне решать — виновна она или нет. Это задача судьи и присяжных. Вы можете утверждать что угодно, однако убеждать вам следует не меня.
Как бы то ни было, сам Уолтер Дью не был до конца уверен, что ему рассказали чистую правду. Он несколько раз допрашивал Этель Ле-Нев в ее каюте, и эта женщина приводила его в замешательство. Когда она клялась в любви к Хоули, — а это представлялось основным ее мотивом, — по-видимому, она говорила правду, но как только дело доходило до убийства Коры Криппен, Этель отказывалась признавать какую-либо вину. Она, естественно, не знала, что Хоули взял всю ответственность на себя.
— Мисс Ле-Нев подтверждает вашу версию, — сказал Дью. — Заявляет, что невиновна.
— Ну вот и замечательно, — с облегчением произнес он.
— Но если это не так, то для вас еще остается шанс. Убийство можно будет рассматривать как преступление страсти. Если вас подстрекнул к нему кто-нибудь другой, тогда…
— Инспектор, вы зря тратите время. Я никогда не допущу, чтобы Этель умерла, — если вы этого от меня добиваетесь. Понимаете, она — единственная женщина, которая меня по-настоящему любила. Она спасла меня, пожертвовала ради меня всем. Как же я могу способствовать ее гибели?
— И чем же она пожертвовала, доктор Криппен? — спросил Дью, подавшись вперед. — Какие именно жертвы принесла?
— Дом, жизнь, Англию. Она согласилась все это бросить и убежать вместе со мной, не побоявшись клейма блудницы, — ведь она не знала, что Кора на самом деле мертва. Если вы думаете, что теперь я свалю все на нее, то глубоко ошибаетесь.
Дью вздохнул: он не знал, чему верить, и радовался, что снимет с себя ответственность (за исключением тех улик, которые ему придется предъявить), как только передаст арестованного в руки королевских судей.
— И все же какой она была? — наконец спросил он, поднявшись. — Я имею в виду вашу покойную жену. Что она была за человек?
— Сущий дьявол, — ответил Хоули, немного поразмыслив. — Что бы ни случилось со мной сейчас, без нее мир стал лучше.
— Значит, не раскаиваетесь?
— Абсолютно.
«Все это, — подумал Уолтер Дью, — может вскоре измениться».
25 октября 1910 года, когда объявляли вердикт, миссис Луиза Смитсон и миссис Маргарет Нэш со своими мужьями Николасом и Эндрю сидели в переднем ряду мест для публики. Зал суда был битком набит адвокатами и барристерами, газетчиками и зрителями, которым удалось там поместиться. Снаружи вдоль улиц выстроились в ряд люди, с огромным волнением ждавшие новых известий. Тем не менее Смитсонам и Нэшам предоставили места в первом ряду благодаря той роли, которую они играли с самого начала в поимке преступников. Сама Луиза Смитсон приобрела некоторую известность, у нее взяли интервью несколько газет и разместили ее снимок на видном месте на своих первых полосах. Ходили слухи о благодарности от комиссара полиции: подобная честь впервые оказывалась гражданскому лицу, тем более — женщине.
— Николас, на этой неделе я, кажется, читала в газете о вашем брате, — сказала Маргарет Нэш, обратившись к мужу Луизы. — Точно читала.
Николас кивнул и расплылся в улыбке.
— И впрямь, Маргарет, — ответил он. — А какой заголовок: «Лорд Смитсон взобрался на Маттергорн!» Никогда не думал увидеть такое когда-нибудь в печати.
— Я тоже, — с грустью сказала Луиза. Здоровье деверя Мартина превратилось для нее из источника постоянной надежды в повод для разочарования. Несколько дней назад жена Мартина Элизабет родила сына, и как только сообщила мужу, что он стал отцом, прежде болезненный лорд Смитсон начал чудесным образом выздоравливать, приводя в изумление врачей. Похоже, он не только справился со своими легочными проблемами, но и установил новый режим, ставя перед собой все более рискованные задачи. Его самая последняя эскапада — подъем на знаменитую гору — еще пару лет назад, несомненно, привела бы его к гибели. Теперь же он стал героем.
— Поразительно, как улучшилось его здоровье, правда? — сказал Эндрю.
— Мне кажется, он просто почувствовал себя отцом, — ответил Николас. — И не захотел больше болеть. Если хочешь знать мое мнение, все дело в силе характера.
— А ведь сколько лет прохворал.
— Элизабет говорит, что готова завести еще с дюжину, — со смехом сказал Николас. — Только бы Мартин был здоров.
С рождением каждого нового отпрыска шансы стать леди Смитсон оказывались для Луизы все более призрачными: на самом деле, она теперь махнула на них рукой и стала мечтать не о смерти деверя, а о кончине собственного супруга. Ведь если Николас помрет от какой-нибудь внезапной болезни, рассуждала Луиза, она станет богатой великосветской вдовой и наверняка отыщет себе неженатого или овдовевшего лорда. Луиза постоянно высматривала у мужа какие-нибудь признаки нездоровья, но, к ее огорчению, вид у Николаса был цветущий. Одно время она даже начала оставлять окна спальни на ночь открытыми, надеясь, что муж подхватит воспаление легких, но тот, наоборот, заявил, что ему лучше спится; а вот сама она слегла с гриппом.
— Так волнительно видеть, как вершится правосудие, правда? — сказала Луиза, чувствуя, что глаза многих в зале суда прикованы к ней, и наслаждаясь своей недавно обретенной известностью. — И при этом быть столь важной его частью.
— Но как жаль, что все это случилось, — добавила Маргарет. — Наша бедная, дорогая Кора. Такой трагический финал.
— В самом деле. Нам будет ее не хватать. Наша Гильдия поклонниц мюзик-холла потеряла ценного члена, — согласилась Луиза, повторив слова, сказанные корреспонденту «Таймс» на ступенях здания суда пару дней назад. — Как бы то ни было, мы запомним ее навсегда.
— Прекрасная подруга, — произнесла Маргарет Нэш.
— Чудесная женщина, — подтвердила Луиза Смитсон.
— Чушь, вы обе ее терпеть не могли, — фыркнул Эндрю Нэш. — Может, хватит лицемерить, дамы?
— Эндрю, какая возмутительная ложь, — сказала его жена. — Ты прекрасно знаешь, какими близкими подругами мы были с Корой.
— Если ты так настаиваешь, дорогая, — со вздохом ответил он. — В любом случае все это скоро кончится, и мы наконец заживем, как прежде. Хотя должен признать, это очень полезно для бизнеса. С тех пор, как наши имена стали мелькать в газетах, проснулся большой интерес к моим горным разработкам в Мексике. Есть надежда, что на горизонте появится куча новых инвесторов. Если дела пойдут хорошо, можно будет получить изрядный барыш. Вчера пришло письмо от Алека Хита — он тоже стал там чем-то вроде местной знаменитости.
— Ах, тише, Эндрю, — присяжные возвращаются.
В трех тысячах миль от Лондона, в Канаде, Матье Заилль и Марта Хейз сидели в редакции «Квебек Газетт», куда из Англии обязаны были сообщить о вердикте, как только его объявят. Оба напряженно следили за расследованием с того самого утра, когда доктора Криппена арестовали на борту «Монтроза», и были этим потрясены.
— Он казался таким милым человеком, — сказала Марта, сдерживая слезы, но ища утешения на плече своего нового нанимателя и друга. — Совершить такое ужасное преступление. Это бесчеловечно.
— Возможно, он и правдамилый человек, — указал Матье. — В конце концов, если он совершил зверство, это еще не означает, что у него не может быть доброго сердца.
— Ах, Матье! Как у вас язык поворачивается?
— Я просто хочу сказать, что обстоятельства порой толкают нас на поступки, за которые мы вовсе не обязательно в ответе. Кто знает, каким человеком была эта Кора?
— Она могла быть самой ужасной женщиной на свете, но это не оправдывает столь жестокого обращения.
— Конечно нет. Просто я говорю, что из-за одного злонамеренного поступка еще не становятся извергом. Пока мы плыли на борту «Монтроза», доктор Криппен — или мистер Робинсон, если угодно, — нам нравился, и мы не должны автоматически соглашаться, что ошибались.
— Вы очень снисходительны, Матье, — сказала Марта, тепло ему улыбнувшись.
— Ну, он ведь не причинил никакого вреда лично мне, — возразил Матье, пожав плечами, — поэтому я и не могу его осуждать.
— А я могу, — сказал Том Дюмарке, который издалека слушал их разговор и припомнил ночные события на борту корабля. — Я буду счастлив, если его вздернут. Ведь я мог стать его очередной жертвой.
— Да, но, вероятно, ты бы это заслужил, — ответил Матье.
— Он пытался выбросить меня за борт! Утопить меня!
— Лишь потому, что ты напал на его… его… — Он стал подыскивать подходящее слово. — Эдмунда. Этель. Его подругу, — наконец сказал он, так и не подобрав нужного.
— Его невесту, — подсказала Марта.
— Она больная, извращенка, — произнес Том, не в силах смириться с тем, что так и не сумел поцеловать Викторию Дрейк, тогда как Этель Ле-Нев — женщина— смогла. Это ударило по его самолюбию. — Надеюсь, что снимки казни опубликуют. Я бы расклеил их у себя на стенке.
— Право же, Том, — воскликнула Марта. — Как ты можешь быть таким бессердечным?
— У них в роду все такие, — сказал Матье, посмотрев на племянника с едва скрываемым презрением. — Кажется, в нашей семье лишь у меня благородные гены.
— О да, — подхватил Том. — Ты у нас замечательный. Чуть не позволил меня утопить. Это очень благородно.
— Но я ведь не позволил?
— А мог бы, — капризно повторил тот.
Матье пожал плечами.
— Об этом-то я и твержу, — сказал он. — Мы и сами не знаем, на что способны. Как человек себя поведет, зависит от обстоятельств. Будь он хоть мужчина, хоть женщина, переодетая мужчиной. Во имя любви мы иногда совершаем самые странные вещи.