Ну ничего. Еще недельку продержаться. В голливудских интерьерах отработали, слава Богу. Остались лишь несколько сцен в Джорджтауне, на открытом воздухе — завтра начало. Городок пустует: студенты разъехались на пасхальные каникулы.
Не в силах уже бороться со сном, она перевернула-таки страницу, аккуратно надорванную с внешней стороны. Невольно улыбнулась: этот ее режиссер-англичанин — чуть разнервничается, тотчас хватает дрожащими пальцами лист, срывает тонкую полоску и начинает жевать ее, превращая в мокрый комочек… Милый Бэрк.
Крис зевнула, взглянула любовно на полуобъеденный сценарий. Тут же вспомнила о крысах. У этих тварей, несомненно, есть чувство ритма. Не забыть бы утром сказать Карлу, чтобы расставил там мышеловки.
Пальцы разжались, сценарий выпал. Глупо. Все глупо. Рука потянулась к выключателю. Наконец-то. Крис вздохнула. Полежала неподвижно, затем, засыпая уже, взбрыкнула-таки, ленивым движением ноги сбросив покрывало. Ну и жара. Мутно-белесая пелена незаметно затянула стекла.
Крис спала. Ей снилась смерть, в мельчайших подробностях; снилась так, будто только что явилась в этот мир, и открыться впервые решилась именно ей, во сне. Что-то звенело вдали, а она, задыхаясь и растворяясь, скользила в бездну и все повторяла мысленно: меня не будет, я умру, меня не будет уже никогда, о, папа, помоги, не дай им сделать это со мною, не дай мне уйти навсегда. Снова и снова таяла и растворялась, а где-то звенело, звенело… Телефон!
Она подскочила; сердце готово было выскочить из груди, но рука уже лежала на трубке. Какая легкая пустота внутри, будто все вынули из груди, и — снова этот звонок.
— К шести в полном гриме, дорогая. — Звонил помощник режиссера.
— Ладно.
— Как самочувствие?
— Если доберусь до ванной и окончательно там не сварюсь, значит — жива.
— Ну, до встречи, — усмехнулся он.
— Пока. И спасибо за звонок.
Крис повесила трубку. Посидела немного, раздумывая над сном. Сон? Скорее, мысль, странно ожившая в полусне. Необычайная ясность. Белизна черепа. Ощущение небытия. Необратимость. В это нельзя поверить. Боже, такого просто не может быть! Она снова задумалась; обреченно склонила голову. Но так оно и есть!
Крис пошла в ванную, набросила халатик и быстренько сбежала по лестнице вниз, на кухню; здесь уже отчаянно плевался бекон на сковородке, а значит — начиналась реальная жизнь.
— Доброе утро, миссис Мак-Нил!
Рано поникшая, поседевшая Уилли выжимала из апельсинов сок. Синеватые мешки под глазами. Легкий швейцарский акцент, как у Карла. Закончив, она вытерла руки салфеткой и направилась было к плите.
— Ничего, Уилли, я сама, — поспешила опередить ее Крис. Экономка выглядела странно усталой. Хмыкнув что-то под нос, она вернулась к раковине, а хозяйка, налив себе кофе, расположилась завтракать в привычном своем уголке. У тарелки — алая роза. Крис улыбнулась: сразу как-то теплей стало на душе. Риган. Мой ангел. В дни, когда мать снималась, дочь ее каждое утро спускалась в кухню с цветком, тут же возвращалась к себе, не в силах разомкнуть слипающиеся веки, и засыпала снова. Крис покачала головой, вспомнив: она ведь едва не назвала девочку Гонерильей. Точно. Именно так. Теперь готовься к худшему. Крис усмехнулась, вспомнив те дни, отхлебнула кофе из чашки. Вновь взглянула она на розу, но теперь огромные зеленые глаза наполнились вдруг печалью, беспомощно-сиротливое выражение появилось на лице. Еще один цветок ее жизни. Сын, Джейми. Умер в три года, когда она была еще совсем юной, безвестной певичкой на Бродвее. Все — никогда и никому не отдаст она больше столько любви своей, и столько жизни, сколько отобрали у нее Джейми и его отец, Ховард Мак-Нил. Крис поспешно отвела взгляд от цветка и закурила, сбив дымок от свежего кофе: на мгновение ей показалось, будто в нем оживает, вновь заполняя пространство, этот ужасный сон… Уилли подала сок, и Крис вспомнила о крысах.
— Где Карл? — спросила она служанку.
— Я здесь, мадам!
По-кошачьи ловко он проскользнул из кладовки в кухню. Решителен и вежлив; деловая сметка — и очень вкрадчивые манеры. На подбородке — аккуратный квадратик салфетки: порезался бритвой.
— Слушаю вас.
Он подошел к столу; ровное дыхание, живой блеск в глазах. Мощная мускулатура — и ослепительно лысая голова, украшенная орлиным носом.
— Слушай, Карл, у нас крысы появились на чердаке. Неплохо бы накупить капканов.
— Там — крысы?
— Я же сказала.
— Но на чердаке чисто.
— Ну что ж, значит, у нас чистоплотные крысы!
— Крыс нет.
— Карл, я этой ночью сама их слышала, — Крис старалась говорить как можно спокойнее.
— Может быть, трубы? — предположил Карл, — или паркет?
— А может быть, все-таки крысы! Купишь ты или нет эти чертовы ловушки и перестанешь ли наконец спорить?
— Да, мадам! — он бросился к двери, — уже иду!
— Ну не сейчас же, Карл! Все магазины закрыты.
— Конечно, закрыты, — заворчала Уилли.
— Я проверю. — Он вышел.
Крис и Уилли переглянулись; служанка покачала головой и вернулась к бекону. Крис вспомнила о своем кофе. Странный тип. Трудолюбив, как и Уилли, преданно-почтителен. Но что в нем так раздражает? Едва заметное высокомерие? Слегка вызывающие манеры? Да нет же. Сразу и не объяснишь. Шесть лет супруги жили с ней под одной крышей, и все это время Карл оставался для Крис очень живой и одновременно безжизненной маской; куклой на ходулях, безукоризненно выполняющей поручения. Крис чувствовала: что-то живет, движется под этим панцирем; но что?.. Она затушила окурок. Входная дверь открылась и захлопнулась снова.
— Сказали ему — все закрыто, — все еще бормотала себе под нос Уилли.
Покончив с завтраком, Крис поднялась в комнату и облачилась в свой сценический костюм — свитер и юбку. Затем уставилась на себя в зеркало: критически оглядела будто специально взъерошенную копну рыжих волос, россыпь веснушек на белой коже — смешно скосила глаза к переносице, да сама же и прыснула со смеху. “Ах, чудная ты моя соседушка. Нельзя ли поговорить мне с твоим муженьком? Ну тогда с любовником? Или с сутенером хотя бы? Ах, сутенер твой уже в богадельне? Кто спрашивает? Эйвон.” Крис показала язык собственному отражению. И вдруг как-то сникла, Боже, что за жизнь! Прихватив парик в футляре, она спустилась вниз и вышла на милую зеленую улочку.
Здесь Крис остановилась на минуту и полной грудью вдохнула свежий утренний воздух. Затем взглянула направо. Старые каменные ступеньки круто спускались к М-Стрит. Чуть поодаль виднелась черепичная крыша автоамбара, некогда служившего автомобильной стоянкой, Псевдо-итальянский стиль, башенки “под рококо”, старая кирпичная кладка — почему-то от всего этого Крис стало совсем уж тошно. Смех один. Пародия какая-то, а не улица. Черт, остаться бы, а? Ну а дом? Начать жить наконец. Откуда-то донеслись удары колокола. Ну да, часы на башне Джорджтауна. Печаль эхом отозвалась за рекой, задрожала, рассеялась — просочилась в ее усталое сердце. Крис повернулась и зашагала прочь, на работу — в дурацкий свой балаган, туда, где кривляньем пытаются передразнить непостижимую смерть.
Как только Крис вошла в главные ворота университетского городка, настроение ее сразу улучшилось; при виде знакомого ряда фургонов вдоль южной стены, где размещались гримерные, она и вовсе повеселела. К восьми утра Крис пришла в себя окончательно и тут же бросилась в атаку на режиссера.
— Эй, Бэрк, взгляни-ка: ну что за бред, а?
— О, так у тебя сценарий с собой? Вот и прекрасно!
Режиссер Бэрк Дэннингс, легкий и прыгучий, как пружина на взводе, озорно подмигнул и без того дергающимся веком, взял лист и дрожащими пальцами аккуратно сорвал новую тоненькую полоску.
— Пора и пожевать!
Они стояли на площадке перед административным зданием университета среди актеров, статистов, технического персонала. Тут и там мелькали зрители: в основном дети и священники местного корпуса иезуитов. Оператор, всем видом своим выражая смертельную скуку, развернул “Дэйли Варьете”; Дэннингс сунул бумагу в рот, хохотнул и невольно обдал Крис ароматом первого утреннего джина.
— Ты и не представляешь, как я рад, что тебе дали сценарий.
Режиссеру было за пятьдесят; он выделялся мальчишески гибкой фигурой, очаровательным британским акцентом, но главное — удивительно четким, правильным произношением. Дэннингс часто пользовался им не в лучших целях: он обожал сквернословить и делал это с неподражаемым изяществом. Алкоголь действовал на англичанина своеобразно: он веселел на глазах, и потом каждую минуту, казалось, сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.
— Слушаю тебя, радость моя. Что такое? Что не так?
По сценарию происходило следующее: студенты угрожали устроить сидячую забастовку, а ректор выходил на эту площадку и обращался к ним с проникновенной речью. Но не тут-то было: Крис подбегала к нему, вырывала рог и громогласно вопила, указывая на административное здание: “Снесем его!”
— Это просто ни в какие ворота не лезет, — заявила она.
— А что? Все вроде бы ясно, — соврал Дэннингс.
— Но зачем им, скажи на милость, сносить все здание?
— Издеваешься?
— Да нет же; просто спрашиваю: за-чем?
— Ну а зачем оно, по-твоему, тут поставлено?
— Где, в тексте?
— Нет, на земле!
— Слушай, Бэрк, это же полная бессмыслица. Не должна она говорить таких слов!
— Ну что, пошлем за автором? Он, кажется, в Париже!
— Скрылся?
— Съе..! — безукоризненно отпечатанное словечко, казалось, взмыло с шипением к самым верхушкам готических шпилей.
— Бэрк, черт бы тебя побрал, ты невозможен! — Крис уронила ему голову на плечо и расхохоталась.
— О да, — согласился он скромно и сдержанно, совсем как самодержец, в третий раз отрекающийся от короны. — В таком случае, может быть, начнем?
Крис не расслышала вопроса; украдкой она взглянула на иезуита, стоящего неподалеку, — слышал или нет? Темное, резко очерченное лицо; похож на боксера. Лет где-то так за сорок. Затаенная грусть в глазах; или, может быть, боль? Священник взглянул на нее тепло и нежно, будто пытаясь приободрить, — ну конечно, он слышал! — затем улыбнулся, посмотрел на часы и медленно двинулся прочь.
— Ну так начнем мы или нет?
— Ну конечно же, Бэрк, — встрепенулась она, забыв уже, о чем шла речь.
— Слава богу.
— Нет, погоди-ка.
Сцена была явно затянута: кульминационным ее моментом был призыв, обращенный к студентам, но потом героиня еще и мчалась к дверям, зачем — непонятно.
— Что за ход такой, он ведь к сцене этой ровно ничего не добавляет! — воскликнула Крис. — Полнейшая бессмыслица!
— Радость моя, ты как всегда права. Именно бессмыслица, — честно признался Бэрк. — Но Главный мой страшно этого хочет, так что — никуда не денешься. Понятно? Правильно, нормальному человеку этого не понять. Видишь ли, — усмехнулся Дэннингс, — Главный рассудил так: поскольку Джед затем входит в эту дверь, то если ты из нее же и выйдешь, награды ему за это не миновать.
— Идиотизм.
— Ну наконец-то, доперла: именно идиотизм, тупость и чистой воды блевотворчество. Поэтому мы сейчас эту сценку снимем, а из окончательного варианта, честное слово, я ее как-нибудь потихоньку вырежу. Вот тогда она мне будет по вкусу — если, конечно, разжевать хорошо!
Крис рассмеялась и спорить больше не стала. Бэрк опасливо покосился на Главного — такого же, как сам, любителя пререкаться по пустякам — увидел, что тот занялся операторами, вздохнул облегченно и принялся за работу.
Дожидаясь, пока нагреются юпитеры, Крис стояла на лужайке у основания каменных ступеней и наблюдала за Дэннингсом, ругавшим на чем свет стоит незадачливого ассистента. В этот момент он наслаждался, похоже, собственной эксцентричностью. Крис знала, конечно: веселье рано или поздно иссякнет, сменится бешеной яростью, и снова этот болван начнет в три часа ночи названивать кому-нибудь из начальства ради того только, чтобы поупражняться в сквернословии. А наутро с самым невинным видом изобразит полный провал памяти. Разумеется, когда нужно, он мигом все вспоминает. Крис невольно улыбнулась. Разгромив как-то ночью в припадке пьяного бешенства собственную студию, Бэрк через несколько часов заявил примчавшимся корреспондентам: “Да нет же, тут все подстроено. Я-то разбил намного больше!” Крис была совершенно убеждена в том, что он никакой не алкоголик, а пьет только потому, что такую уж роль выбрал для себя в жизни. “Что ж, — подумала она, — таков, наверное, путь в бессмертие.”
Она обернулась, взглянула назад через плечо, пытаясь найти иезуита, что ей тогда улыбнулся. Понурив голову, он уныло брел в отдалении — эдакая тучка на сияющем людском небосклоне. К священникам она всегда относилась скептически: самоуверенные все как один, ничего не боятся. Но этот…
— Все готово, Крис? — это был Дэннингс.
— Да, готово.
— Отлично, полная тишина! — подал голос помощник режиссера.
— Камеры! — приказал Бэрк. — Начинаем!
Крис бежала вверх по ступенькам под дружный вопль массовки, а Дэннингс глядел на актрису и все не мог понять, что у нее на уме: почему она так быстро прекратила спор. Но к нему уже приближался один из сценаристов: почтительно и торжественно он нес перед собой открытый сценарий — как священное писание к алтарю.
Пока шли съемки, солнце то и дело скрывалось за облаками, но к четырем часам тучи сгустились, и помощник режиссера распустил труппу до завтра.
Крис устало поплелась к дому. На углу Тридцать Шестой из дверей своей бакалеи ее окликнул итальянец; она поставила подпись на коричневом бумажном пакете и дописала: “С наилучшими пожеланиями”.
Стоя у светофора, она невольно засмотрелась на католическую церковь, еще одно логово иезуитов. Именно здесь, вроде бы, Джон Ф. Кеннеди обвенчался с Джекки; сюда же не раз приходил потом помолиться. Крис попыталась представить его себе в полумраке, при свечах, среди сморщенных набожных физиономий. Джона Кеннеди в молитвенном поклоне: Верую… улучшение отношений с русскими. Верую… “Аполло-4”, журчанье перебираемых четок; верую в воскресение и жизнь вечную…
Ах, вот оно что. Понятно. Как привязалось-то, а?
Она пропустила грузовик, судя по аппетитному мягкому клацанью, груженный пивом, и перешла дорогу. У здания начальной школы ее стремительно обогнал небритый молодой священник в нейлоновой куртке; он прошел еще немного вперед, свернул вправо и с тылу вошел в церковный дворик.
Крис от нечего делать остановилась у входа и стала наблюдать: молодой человек направлялся к небольшому белому коттеджу. Скрипнула старая дверь, и оттуда появился еще один священник, совсем уж мрачного вида; он поздоровался с коллегой нервным, резким кивком и, опустив голову, поспешил в церковь. Вслед за ним из коттеджа вышел еще один; этот был очень похож на… Э, да ведь это он! Тот самый, что улыбнулся, когда Бэрг выругался! Только теперь иезуит был необычайно серьезен; мягким, покровительственным жестом обняв парня в куртке за плечи, он ввел его в дом. Дверь закрылась за ними с протяжным скрипом.
Крис молча разглядывала носки собственных туфель. Ей не давал покоя один странный вопрос. Ну теперь-то что за ерунда такая? Интересно, а исповедуются ли иезуиты?
Послышался отдаленный раскат грома. Крис подняла голову: дождь будет или нет?.. воскресение для жизни… Да. Да, точно. В следующий вторник. Где-то вдали сверкнула молния. Не звони нам, детка, мы сами найдем тебя.
Она подняла воротник и медленно пошла к дому. Больше всего на свете ей хотелось сейчас, чтобы хлынул ливень.
Через минуту Крис была у себя. Первым делом она бросилась в ванную, оттуда зашла на кухню.
— Привет, Крис, как поработали?
Симпатичная блондинка лет двадцати с небольшим восседала за столом. Шэрон Спенсер из Орегона три последних года успешно совмещала две роли: домашней учительницы Риган и личного секретаря Крис.
— А, все как обычно, — Крис лениво подошла к столу и принялась перебирать почту. — Есть что-нибудь интересное?
— Не желаете ли отобедать на следующей неделе в Белом Доме?