Взгляд Карраса упал на обложку “Сатаны” и он открыл первую страницу: “Не дай дракону увести меня за собой…” Затем выдохнул дым и закашлялся, закрыл глаза. В горле саднило, глаза слезились, каждая косточка, казалось, налились свинцом. Сил больше не было. Вывесив табличку “Просьба не беспокоить”, он включил свет, задернул шторы, сбросил ботинки и как подкошенный рухнул на кровать. С бешеной скоростью в голове закружились обрывки мыслей. “Риган. Дэннингс. Киндерман. Нужно что-то делать. Но что? Как помочь? Явиться к епископу с тем, что есть? Нет, мало и неубедительно… Раздеться бы, да под простыню… Нет, слишком устал… И этот груз. Как вырваться из-под него? Дай нам жить… Мне, мне дайте жить!..”
Он оторвался от земли и незаметно вплыл в безмолвную гранитную крепость сна.
Разбудил Карраса телефонный звонок. Он долго бил ладонью по выключателю, затем неловко потянулся к трубке. Было начало четвертого. Звонила Шэрон, просила прийти немедленно.
— Сейчас буду. — И снова вокруг тесная и жесткая, безвоздушная ловушка…
Он плеснул холодной водой на лицо и вытерся; натянул свитер и вышел в предрассветный прозрачно-неподвижный мрак; перешел через дорогу, спугнув по пути кошек у мусорного ящика, и направился к дому.
Ему открыла Шэрон. Девушка была в свитере, но куталась зачем-то в плед.
— Простите, святой отец. — Голос ее прозвучал как-то изумленно и испуганно. — Я решила, что вам нужно это видеть.
— Что?
— Пойдемте. Только тихо. А Крис пусть лучше спит. Она не должна этого видеть. — Шэрон жестом предложила ему следовать за собой.
Они поднялись на цыпочках по лестнице и вошли в спальню. Иезуит съежился от ледяного холода.
— Отопление работает, — прошептала девушка, встретив его взгляд; затем обернулась к кровати. Похоже, Риган находилась в состоянии комы. Тускло поблескивали белки при свете ночника. Насогастрическая трубка была на месте, сустаген медленно вливался в тело.
Дрожа от холода, Каррас подошел поближе. Запястья девочки все еще были крепко привязаны ремнями к краям кровати. На лбу мелким бисером поблескивал пот.
Шэрон нагнулась и осторожно раздвинула воротник пижамы. Каррас содрогнулся от боли и жалости: по выпяченным ребрам несчастного ребенка, казалось, можно было сосчитать остаток дней его на этой земле. Он поймал на себе тревожный взгляд.
— Не знаю, может быть, все уже прошло, — прошептала девушка. — Но все равно, смотрите на грудь, только внимательно.
Она отвернулась. Некоторое время они сидели молча. Вдруг с кожей стало происходить что-то странное: на ней проступили какие-то красноватые крючочки. Каррас придвинулся ближе.
— Начинается, — шепнула Шэрон.
По телу священника прошел озноб, но не от холода уже, а от того, что увидел он на костлявой детской груди. Под его взглядом, наливаясь кровью, алым барельефом выступили буквы, связанные в слово: “Помогите”.
— Это ее почерк, — тихо проговорила Шэрон.
В девять часов того же дня Каррас явился к Президенту Джорджтаунского университета с просьбой о предварительном разрешении на проведение экзорсизма. Он получил его очень быстро и тут же направился к главе епархии.
— Вы убеждены в том, что это — случай истинной одержимости? — спросил епископ, внимательно выслушав рассказ священника.
— Я тщательно сверил признаки по “Ритуалу”, — ответил Каррас несколько уклончиво. Он сам все еще отказывался верить в тот вывод, к какому пытался склонить наставника. Не разум привел его сюда, но сердце; жалость и отчаяние; наконец, последняя надежда на крайний шаг — шоковую терапию самовнушением.
— Вы хотели бы сами осуществить экзорсизм? — спросил Епископ.
Каррас почувствовал вдруг неизъяснимое облегчение: будто какая-то дверь распахнулась перед ним, указав выход к бескрайним просторам свободы; вот-вот он выберется отсюда, из-под невыносимо тяжелого груза, ускользнет навсегда от воспоминаний о чистой своей юношеской вере — этого унылого призрака, являющегося каждый раз с наступлением сумерек…
— Да, конечно, — ответил он.
— Со здоровьем как?
— В порядке.
— Раньше вам ничего подобного делать не приходилось?
— Никогда.
— Ну что ж, подумаем. Лучше бы, конечно, поручить это человеку с опытом. Выбор у нас невелик, но, может быть, кто-нибудь вернулся из зарубежной миссии. Я узнаю и о своем решении сразу вам сообщу.
Каррас ушел, а епископ набрал номер Президента Джорджтаунского университета. О Каррасе они этим утром уже говорили.
— Что ж, по крайней мере, он находился рядом с девочкой все это время, — заметил Президент. — Назначим помощником — думаю, особого вреда от него не будет. В любом случае, присутствие психиатра необходимо.
— А как насчет самого экзорсиста? Есть кто-нибудь на примете? Мне лично никто на ум не приходит.
— В нашем распоряжении Ланкастер Мэррин.
— Мэррин? Разве он не в Ираке? Он, вроде бы, работал на раскопках в Ниневии — помнится, я что-то читал об этом.
— Да, под Мосулом, все верно. Но месяца три назад он вернулся, Майк, и сейчас находится в Вудстоке.
— Преподает?
— Работает над новой книгой.
— Что ж, сам Бог решил нам помочь. Но не слишком ли он стар для такого дела? Как у него со здоровьем?
— Думаю, человек, у которого хватает сил разъезжать по белу свету, да еще и копаться в песках, под развалинами, не вправе жаловаться на здоровье.
— Да, вы, пожалуй, правы.
— Кроме того, Майк, у него был подобный опыт.
— Вот как? Я не знал об этом.
— По крайней мере, такие ходят слухи.
— И давно?
— Лет десять-двенадцать тому назад, если не ошибаюсь, где-то в Африке. Ритуал, говорят, длился несколько месяцев и едва его не доконал.
— Тогда он вряд ли с нетерпением ждет новой встречи.
— У нас тут, Майк, принято слушаться старших. Инакомыслящие — они давно сбежали к вам, в суетный мир.
— Спасибо за напоминание.
— Ну и что вы об этом думаете?
— Решайте вы с настоятелем округа. Как скажете, так и будет.
…Чуть позже тем же вечером по территории Вудстокской семинарии штата Мэриленд долго расхаживал юный послушник. В роще, на тропинке, он встретил наконец высокого, сухощавого старика-иезуита и вручил ему телеграмму.
Старый священник окинул мальчика благосклонным взглядом и поблагодарил очень серьезно. Затем повернулся и продолжил свою неспешную прогулку.
Старик шел и любовался природой, время от времени останавливаясь, чтобы насладиться пением малиновки, полюбоваться яркой бабочкой на стебельке. Он не стал вскрывать телеграмму. Старик знал, что в ней, и знал уже давно. Будущий смысл ее он прочел еще у древних стен Ниневии.
Сегодня вызов не застал его врасплох. Поэтому он просто шел и продолжал свое прощание с природой.
Часть четвертая
“ДА ПРИИДЕТ ВОПЛЬ МОЙ ПРЕД ЛИЦЕ ТВОЕ…”
“Тот, кто остается верным любви, остается верным Богу, а Бог — ему…”
Лейтенант Киндерман чуть поправил настольную лампу. Он сидел, склонившись, над столом, в зыбком сумраке своего кабинета и разглядывал сложную наглядную композицию из множества документов. Здесь были отчеты, сообщения, разного рода вещественные доказательства, несколько папок из полицейского архива, данные лабораторных исследований и россыпь мелких, испещренных каракулями обрывков. Бумажный коллаж этот составлен был в форме розочки; возможно, хотя бы изящной формой детектив надеялся скрасить как-то ужасную, уродливую его суть.
Итак, Энгстрем был невиновен. В момент гибели Дэннингса он находился у дочери: в очередной раз принес ей деньги на наркотики. Он лгал ради того, чтобы не выдать Эльвиру и пощадить жену: все эти годы Уилли была убеждена, что дочери давно нет в живых и что позор ее ужасного падения навсегда остался в далеком прошлом. Киндерман узнал об этом не от Карла: тем вечером, когда они лицом к лицу столкнулись на темной лестничной площадке, упрямый швейцарец так и не заговорил. Сама Эльвира и призналась во всем — когда узнала, в чем подозревается ее отец. Нашлись свидетели, которые подтвердили истинность ее слов. Итак, Энгстрем был невиновен. И упорно молчал — в том числе и обо всем, что происходило за стенами дома Крис Мак-Нил.
Киндерман был недоволен своей “розой”. Что-то в его композиции уж очень раздражало глаз. Он сдвинул чуть вниз кончик правого опущенного “лепестка”.
Розы… Эльвира… Он предупредил девушку о том, что замучает ее повестками и добьется-таки ареста, если она не явится в клинику добровольно. Ни в то, ни в другое сам Киндерман, по правде говоря, не верил. Иногда ему нравилось взирать на его величество закон пустым, ослепленным взглядом — так охотник глядит на солнце в надежде расслабиться на секунду и дать уйти из-под выстрела хилому зверю. Энгстрем был невиновен. Что из этого следовало?
Киндерман поудобнее расселся на стуле, закрыл глаза и представил себя в теплой ванне. “Вольно, отбой! — приказал он себе. — Мысли на вынос! Прочь, прочь! Все ушло! Все!” Секунду он будто осмысливал собственный приказ. “Решительно все!”
Детектив открыл глаза и свежим взглядом окинул живой расклад обескураживающе странных фактов.
Первое. Смерть режиссера Бэрка Дэннингса, несомненно, имела отношение к осквернениям в Святой Троице. В обоих случаях прослеживалась связь с практикой дьяволопоклонства: таинственный осквернитель вполне мог оказаться убийцей.
Второе. В дом Крис Мак-Нил, как было замечено, зачастил священник-иезуит, авторитет в области изучения черной магии.
Третье. Двое оставили отпечатки пальцев на молитвенной карточке с машинописным богохульным текстом, найденной в Святой Троице: Дэмиен Каррас и некто с очень маленькими пальцами, возможно, ребенок.
Четвертое. Сравнительный анализ шрифтов показал, что молитвенная карточка и испорченное письмо, которое Шэрон Спенсер, к счастью для лейтенанта Киндермана, недошвырнула до корзины, были отпечатаны на одной машинке. Зато стиль печатания в обоих случаях был, согласно заключению эксперта, совершенно разным. Если Шэрон работала легким, “скорострельным” методом, то неизвестный автор лжемолитвенного текста подолгу разыскивал каждую клавишу и, судя по мощи удара, обладал огромной физической силой.
Пятое. Бэрк Дэннингс — если, конечно, считать доказанным тот факт, что смерть его наступила не вследствие несчастного случая, — был убит именно человеком огромной физической силы.
Шестое. Энгстрем теперь был вне подозрений.
Седьмое. Как показала проверка, проведенная в кассах местных авиалиний, Крис Мак-Нил с дочерью летали в Дейтон, штат Огайо. За несколько дней до этого сама актриса призналась Киндерману в том, что собирается везти больную дочь в клинику. Но в Дейтоне находилась клиника Барринджера, и только она одна. Соответствующий запрос подтвердил подозрения детектива. Там, разумеется, отказались сообщить какие-либо детали, но и без них было ясно: девочка страдает тяжелым психическим заболеванием.
Восьмое. Следствием нарушений такого рода нередко оказывается резкое увеличение мышечного потенциала.
Киндерман глубоко вздохнул и закрыл глаза. Ну вот, опять; как ни переставляй факты, вывод тот же. Он покачал головой и уставился в сердцевину бумажной “розы”. С выцветшей обложки старого журнала ему улыбалась Крис Мак-Нил и ее дочь, Риган, очаровательнейший ребенок с веснушками, с хвостиками и без одного переднего зуба. Детектив отвернулся и погрузился взглядом в кромешный оконный мрак. Начинал накрапывать дождь.
Через несколько минут черный седан Киндермана выехал из гаража и зашуршал по мокрым, ослепительно сияющим от дождя улочкам Джорджтауна. На восточной стороне Проспект-стрит машина остановилась. Четверть часа лейтенант сидел за рулем, то и дело поглядывая на окно второго этажа. Но так и не решился выйти, позвонить и потребовать, чтобы ему показали больную дочь. Наконец он сдался; уронил голову, устало потер лоб. “Уильям Ф. Киндерман, вы больны! Езжайте домой! Примите лекарство — и сразу в постель!”
Детектив выглянул из окошка и покачал головой. Нет, он здесь не случайно; тоненькая, но очень прочная ниточка логических размышлений привела его к этому дому…
К парадному крыльцу подкатило такси. Лейтенант поспешно включил зажигание; на лобовом стекле замелькали дворники. Из автомобиля вышел высокий, очень худой старик в черном пальто и в шляпе, с потрепанным чемоданчиком в руке. Расплатившись с водителем, он повернулся, поднял голову, да так и остался стоять неподвижно, глядя на дом. Такси скрылось за углом Тридцать шестой улицы; в ту же секунду тронулся с места и Киндерман. Уже заворачивая, он успел заметить, что старик не вошел в дом, а так и остался стоять под фонарем, одиноко и растерянно, словно печальный путешественник во времени, застрявший случайно в ловушке пропащего века…
Тем временем в доме Шэрон вводила девочке либриум, а Карл с Каррасом изо всех сил пытались прижать исхудалые руки к кровати. Суммарная доза за последние два часа достигла фантастической цифры — четырехсот миллиграммов. Мера была вынужденной: в противном случае ослабленный организм ребенка мог бы не вынести истязаний демона, после нескольких часов спячки впавшего в приступ бешенства.
Каррас уже едва держался на ногах. После утреннего визита в Администрацию он вернулся в дом, чтобы поделиться новостью с Крис, установил систему внутреннего питания и ушел к себе. С трудом добравшись до постели, он рухнул в нее без чувств. Через полтора часа позвонила Шэрон: Риган все еще без сознания, пульс непрерывно падает. Прихватив чемоданчик с медицинским набором, Каррас бросился в дом. Он уколол девочке ахиллесово сухожилие, надавил на ноготь — реакции не было. Он знал: нечувствительность к боли наблюдается иногда при истерии и в некоторых видах транса; но что если девочка впала в состояние комы? Отсюда до смерти всего один шаг.
Каррас измерил давление: девяносто на шестьдесят; пульс — шестьдесят ударов в минуту. Он остался с Риган и продолжал делать измерения каждые пятнадцать минут на протяжении полутора часов, пока окончательно не убедился в том, что пульс стабилизировался: это означало, что ребенок находится в тяжелом ступоре. Место у постели заняла Шэрон: попросив ее проверять пульс каждый час, священник вернулся к себе. И снова долго спать ему не пришлось: из Администрации сообщили, что экзорсистом назначен Ланкастер Мэррин, а он будет помощником. Новость эта поразила Карраса.
Мэррин, философ и палеонтолог; выдающийся ученый, чьи книги неизменно производят фурор в церковных кругах! Исследуя многообразные философские аспекты веры, он рассматривал их с позиций чистого разума, пользуясь исключительно критериями строгой науки. Основной темой ученого была живая материя и законы ее развития; материя, рождающаяся из Духа и умирающая лишь для того, чтобы вновь, в обновленной форме вознестись к Творцу.
Каррас тут же позвонил Крис, но оказалось, что новость эту успел уже сообщить ей сам епископ. Ожидалось, что Мэррин прибудет завтра.
— Я сказала, что он может остановиться у нас в доме. Потому что… ну сколько это может продлиться? День, может быть, два.
Каррас ответил не сразу.
— Не знаю. — Подумав, добавил: — Не ждите очень многого сразу.
— Я хотела сказать… если получится, — проговорила Крис упавшим голосом.
— Я вовсе не собираюсь убеждать вас в противоположном. Но ритуал изгнания может продолжаться долго.
— Сколько, например?
— В зависимости от обстоятельств…
Каррас знал: экзорсизм может длиться неделю, месяц, а может и вообще закончиться ничем. Этого он больше всего и боялся. Тогда — конец: гранитная глыба вины и боли — та самая, что, может быть, и испортит все дело, — навалится на него и придавит уже навсегда.
— …От нескольких дней до нескольких недель.
— Как вы думаете, отец Каррас, сколько ей осталось?..
Усталый, смертельно измученный, он повесил трубку, вытянулся на кровати и задумался. Мэррин! Первое радостное возбуждение схлынуло, уступив место трусливому беспокойству. Почему, все-таки, его, совершенно очевидного кандидата, предпочли другому? Только ли из-за отсутствия опыта?
Каррас сомкнул веки. Набожность и “высокий моральный дух” — вот два основных критерия в выборе экзорсиста. В Евангелие от Матфея, отвечая ученикам, спрашивавшим его, почему им не удается изгонять бесов, Иисус отвечал: “Потому что мало в вас веры”.