— Лучше будет, если вы уйдете, — шепнул священник.
— Нет, я останусь! — Швейцарец угрожающе стиснул кулаки.
— Выйдите, я вас очень прошу, — повторил иезуит твердо и неумолимо. Еще несколько секунд Карл упрямился, затем выскочил из комнаты.
Смех оборвался. Каррас оглянулся. Демон разглядывал его с очень самодовольным видом.
— Итак, ты снова здесь, — квакнул он гулко. — Я удивлен. Почему-то мне казалось, что, опозорившись со своей святой водой, ты сюда больше не сунешь носа. Ан нет, ошибся. Совсем забыл, ведь у святош нет совести.
Каррас попытался взять себя в руки. Нельзя было расслабляться ни на минуту. Лингвистический тест продолжается: он требует полноценной, содержательной беседы. Испытуемый может пользоваться информацией из глубин собственной бессознательной памяти; важно полностью исключить для него такую возможность.
“Спокойно! И не спеши… Вспомни о той девочке!” Юная служанка впала в одержимость. Специалисты выяснили, что она бредит на древнесирийском. Как оказалось позже, девочка работала некогда в доме, где жил, среди прочих квартирантов, студент-богослов. Перед экзаменами он расхаживал по комнате, а иногда и по лестнице, проговаривая свои тексты вслух: они-то и запали каким-то образом в память девочке. “Спокойно! Только не обожгись…”
— Spechen Sie Deutch? — осторожно спросил Каррас.
— Вот как, мы продолжаем наши игры?
— Sprechen Sie Deutch? — повторил он все еще со слабой надеждой.
— Natúrlich, — осклабился демон. — Mirabile dictu, не правда ли?
Священник остолбенел; сердце его едва не выпрыгнуло из груди. Немецкий плюс еще и разговорный латинский!
— Quod nomen mihi est? — быстро спросил он. — Как меня зовут?
— Каррас.
С быстро нарастающим возбуждением иезуит бросился в словесный бой.
— Ubi sum? Где я?
— In cubiculo. В комнате.
— Et ubi est cubiculum? А где комната?
— In domo. В доме.
— Ubi est Burke Dennings? Где Бэрк Дэннингс?
— Mortuus. Он мертв.
— Quomodo mortuus est? Как он умер?
— Inventus est capite reverso. Его нашли с головой, свернутой назад.
— Quis occidit eum? Кто убил его?
— Regan. Риган.
— Quomodo ea occidit ilium? Dio mihi exacte! Как именно она убила его? Расскажи подробно!
— Для начала и этого достаточно, — усмехнулся демон, — даже более, чем достаточно. Хотя, разумеется, ты догадался бы, рано или поздно, что, задавая мне вопросы, сам же мысленно на латыни и отвечал на них. — Он рассмеялся. — Подсознательно, конечно. И что бы делали мы без этого вашего подсознания? Догадываешься, Каррас, к чему я клоню? Вот-вот, не говорю я ни на какой латыни. А попросту читаю твои мысли и изымаю из них все ответы!
Каррас уныло глядел на него. Зернышко сомнения проросло мгновенно, и карточный домик надежды рассыпался.
— Ну вот, ты наконец и догадался, — хихикнул демон. — Как видим, я был прав. Люблю я тебя, Каррас! Обожаю сообразительных людей!
Он откинул голову на подушку и затрясся от хохота. Священник задумался: нужен был такой вопрос, который не имел бы однозначного ответа. “Но что если я мысленно переберу все варианты?.. О’кей, тогда вопрос, ответа на который я не знаю сам. Проверим правильность позже.” Он подождал, пока утихнет смех.
— Quam profundus est imus Oceanus Indicus? Какова глубина Индийского Океана в самом глубоком месте?
— La plume de ma tante! — рявкнул демон, и глаза его злобно сверкнули.
— Responde Latine.
— Bon jour! Bonne nuit!
— Quam…
Kappac не договорил: глаза у Риган закатились и чертами лица вновь овладел загадочный “бормотун”.
— Дай мне договорить с демоном! — воскликнул Каррас. Ответа не было. Слышалось лишь дыхание — как шум прибоя у дальних берегов.
— Quis es tu? — спросил он дрожащим, хриплым голосом. И снова — лишь дыхание в ответ.
— Дай мне поговорить с Бэрком Дэннингсом! — Икота. Шумный вздох. И снова икота.
— Дай мне поговорить с Бэрком Дэннингсом! — Мучительная, ритмичная икота не прекращалась. Каррас сгорбился на краю стула в напряженном ожидании. Прошло еще несколько минут. Он клюнул носом; рывком поднял голову. “Не спать!..” Риган лежала безмолвно и неподвижно. Икота прекратилась. “Спит?”
Он подошел к кровати. Глаза у девочки были закрыты. Она тяжело дышала.
Каррас нагнулся и измерил пульс, затем взглянул на сухие, растрескавшиеся губы. Он выпрямился, постоял еще немного, наконец, вышел из комнаты и спустился в кухню. За столом сидела Шэрон и заедала суп сэндвичами.
— Перекусить не хотите, отец Каррас? Проголодались ведь.
— Нет, спасибо. — Он присел и взял со стола блокнот с карандашом. — Только что у девочки была сильная икота. Вам прописывали компазин?
— Да, и немного еще осталось.
Он записал что-то на листке.
— Дайте ей на ночь двадцать пять миллиграммов в суппозитории.
— Хорошо.
— Начался процесс обезвоживания организма, поэтому я перевожу ее на внутривенное питание. Завтра с утра позвоните в магазин медицинского оборудования, и пусть они все это срочно доставят в дом. — Он подтолкнул по столу блокнот в ее направлении. — Сейчас девочка заснула. Можете начинать вводить сустаген.
— Ладно, сейчас. — Шэрон кивнула и заглянула в блокнот, не прекращая орудовать ложкой. Несколько секунд Каррас молча наблюдал за ней. Потом нахмурился.
— Вы ведь ее учительница?
— Да.
— Латыни вы ее случайно не учили?
— Нет, — удивилась Шэрон.
— А немецкому?
— Только французскому.
— В каком объеме? “La plume de ma Tante?”
— Да, в общем-то.
— Но ни латыни, ни немецкому.
— Ну что вы, нет, конечно.
— А Энгстремы, между собой они, очевидно, говорят по-немецки?
— Конечно.
— Должно быть, и в присутствии Риган говорили?
— Наверное. — Девушка пожала плечами и поднялась, чтобы отнести в раковину тарелки. — То есть наверняка говорили.
— А вы сами латынь изучали когда-нибудь?
— Нет, никогда.
— Но на слух ее распознали бы?
— Конечно. — Она ополоснула тарелку и поставила ее сушиться на стойку.
— Как она говорит на латыни, вам не приходилось слышать?
— Риган?
— Да. Уже после начала болезни.
— Никогда такого не было.
— А на каком-нибудь другом языке?
Шэрон задумалась, медленно закрутила кран.
— Не знаю, может быть, мне это и показалось, но… Кажется, я слышала, как она говорила по-русски.
В горле у Карраса пересохло.
— А сами вы по-русски говорите?
— Кое-как, — пожала плечами девушка и сложила кухонное полотенце. — Немного в колледже изучала.
Каррас расслабленно обмяк на стуле. “Ну конечно, она и мои мысли так же читала…” Подперев лоб ладонью, он тускло уставился в пустоту. Телепатия вообще характерна для лиц, находящихся в состоянии крайнего нервного напряжения; такие люди нередко изъясняются на незнакомом языке, однако всегда лишь на том, который известен кому-нибудь из присутствующих. “…Мысли сходятся… Bon jour… La plume de ma tante… Bonne nuit… Н-да. С такими сомнениями как бы собственную кровь не превратить в вино…”
Итак, что делать? “Сначала — спать. Потом — сюда. Не оставлять попыток, снова и снова.”
Он поднялся, задумчиво поглядел на Шэрон. Девушка стояла у раковины и задумчиво наблюдала за ним, скрестив руки на груди.
— Я возвращаюсь к себе. Позвоните, как только проснется Риган.
— Хорошо, позвоню.
— Про компазин не забудете?
— Нет-нет, займусь этим сейчас же.
Каррас кивнул; сунув руки в карманы, постоял еще немного, пытаясь вспомнить, не забыл ли чего-то важного. “Всегда так. Что-то обязательно ускользнет от внимания, когда, казалось бы, сделано уже все…”
— Скажите, святой отец, что же все-таки случилось? — услышал он печальный голос. — Что с нашей Рэгс?
Каррас поднял взгляд; в глазах ее застыл мучительный вопрос.
— Я не знаю, — произнес он тихо и опустошенно, повернулся и вышел из кухни. Уже в прихожей он услышал за спиной быстрые шаги.
— Отец Каррас!
Священник обернулся: Карл протягивал ему свитер, чистый и чем-то надушенный.
— Простите. Хотел раньше. Все забывал.
— Вы очень заботливы, — проговорил Каррас растроганно. — Большое спасибо.
— Вам спасибо, отец Каррас. — Голос у швейцарца дрожал, в глазах стояли слезы. — Спасибо за все, что вы делаете для мисс Риган.
Он отвел смущенно взгляд, затем отвернулся и быстро вышел из прихожей. Несколько секунд Каррас стоял, глядя ему вслед. “Карл и Киндерман… Еще одна загадка. Как все здесь запутано…” Он бессильно толкнул дверь; шагнул — из одного мрака в другой; пошатываясь, побрел через дорогу в предвкушении долгожданного сна.
На полу комнаты, у самой двери, лежала розовая бумажка. Записка от Фрэнка. Домашний номер. “Просьба позвонить…”
Каррас поднял трубку, назвал цифры и стал ждать. Руки его дрожали — то ли от отчаяния, то ли от обнадеживающего предчувствия.
— Алло? — мелодично пропел на другом конце провода звонкий мальчишеский голос.
— Папу позови, пожалуйста.
— Одну минуту, — раздался стук, — трубку положили на стол. Потом еще один. — Простите, а кто спрашивает? — снова пискнуло в ухе.
— Отец Каррас.
— Отец Каритц?
— Каррас, — ровным тоном повторил священник, слыша уже лишь гулкие удары собственного сердца. — Отец Каррас.
Снова шум. Напрягшиеся пальцы сдавили лоб. Трубку подняли.
— Отец Каррас?
— Привет, Фрэнк. Так и не смог до вас дозвониться.
— Да, простите, я дома сидел — работал с вашими пленками.
— Закончили?
— Да. Случай, скажу я вам, очень странный.
— Не сомневаюсь. — Каррас попытался унять дрожь в голосе. — Ну и что же, Фрэнк, к какому выводу вы пришли?
— Ну, во-первых, этот наш метод знакотипового подсчета…
— Да?
— Для ответа со стопроцентной точностью материала у меня, как вы сами понимаете, было недостаточно, но в целом вывод ясен. Голоса эти, по-видимому, принадлежат двум разным людям.
— По-видимому?
— Ну, под присягой я бы этого утверждать не стал. Кроме того, расхождение в конечном итоге оказалось минимальным.
— Минимальным, — механически повторил Каррас. “Туда-сюда, как мячиком в игре…” — Ну а бормотание? — спросил он безо всякой надежды. — Это язык или нет?
В трубке хмыкнули.
— Что смешного? — мрачно отозвался священник.
— Это у вас, случайно, не какой-нибудь мудреный психологический тест, а, святой отец?
— Фрэнк, я вас не понимаю.
— Нет, конечно. Скорее всего, пленку не так заправили.
— Фрэнк, язык это или не язык?
— Ну, в конечном счете, — да, язык.
Каррас остолбенел.
— Вы шутите?.. И что это за язык? — спросил он, все еще не веря собственным ушам.
— Английский.
Несколько секунд священник молчал.
— Фрэнк, у нас тут, может быть, что-то со связью, — проговорил он колючим голосом. — Или вы действительно шутить вздумали?
— У вас магнитофона нет поблизости? — спросил Фрэнк.
— Есть. — Магнитофон стоял на столе.
— В режиме обратного воспроизведения работает?
— При чем тут…
— Работает или нет?
— Погодите. — Поборов раздражение, Каррас снял крышку. — Да, Фрэнк. Ну, так в чем дело?
— Поставьте пленку и послушайте ее в обратном направлении.
— Что?
— Домовых, что ли, своих случайно записали? — рассмеялся лингвист. — В общем, послушайте сами, а завтра мы все это с вами обсудим. Спокойной ночи, святой отец.
— Счастливо, Фрэнк.
— Не скучайте.
Каррас повесил трубку в полной растерянности, нашел кассету и запустил ее в обычном режиме. Ничего нового. Полный звуковой абсурд.
Он промотал пленку до конца и нажал кнопку обратного воспроизведения. Сначала раздался его искаженный голос — несколько квакающих, вывернутых наизнанку фраз. Внезапно кто-то… заговорил по-английски!
— Мэрин, Мэрин, Каррас, жить, нам, дай…
“Несомненно, английский! Довольно-таки бессмысленный, но английский!.. Но как ей удалось такое?”
Каррас прослушал этот набор слов до конца, вернулся к началу и запустил пленку вновь. Лишь после третьего раза он догадался, что нужно изменить еще и порядок слов в каждом предложении. Остановил магнитофон, перемотал пленку, взял карандаш с бумагой и скрупулезно, ежесекундно щелкая ручкой, начал выписывать слова, одно за другим. Затем, меняя порядок слов, перенес все это на другой лист и, наконец, откинувшись на спинку стула, прочел следующее:
“…Опасность. Нет еще. (неразборчиво) умрет. Мало времени. Сейчас (…) пусть умирает. Нет, нет, в теле приятно. Я чувствую здесь (…) лучше (…) чем в пустоте. Я боюсь священника. Дай нам время. Боюсь священника. Он (…) Нет, не этот (…) а тот (…) тот, который (…) Он болен. Ах, кровь, чувствуешь кровь, как она (поет?..)”
На вопрос Карраса: “Кто ты?” — последовал ответ: “Я никто. Я никто.” “Это твое имя?” — спросил он. И теперь только увидел ответ:
“У меня нет имени. Я никто. Много. Дай нам жить. Дай нам. Тепло в теле. Не (…) из тела в пустоту, в (…) Оставь нас здесь. Дай нам жить, Каррас (Мэрин, Мэрин?)”
Снова и снова священник перечитывал написанное, а странные голоса все еще звучали в ушах. Они явно принадлежали разным существам, и мысль эта не давала ему покоя. От бесконечного перечитывания у Карраса зарябило в глазах, выписанные слова окончательно утратили всякий смысл. Он отложил листок в сторону, растер лицо и попытался собраться с мыслями. Феномен “обратного письма” не считается даже паранормальным, но вот обратная речь… Эта головокружительная фонетическая акробатика — разве не находится она далеко за пределами возможностей даже сверхвозбужденного интеллекта? Что это, ускоренная реакция подсознания, о которой, кажется, писал что-то Юнг? Нет. Что-то другое…
Он вспомнил; снял с полки юнговскую “Психологию и патологию так называемых оккультных явлений”. Что-то было тут в том же духе… Ну вот же: отчет об эксперименте с автоматическим письмом, в ходе которого подсознание испытуемого стало вдруг отвечать на вопросы психиатра анаграммами.
“Анаграммы?”
Он склонился над книгой и стал читать:
“— Что есть человек?
— Ензи ееанс сво посенвж.
— Это анаграмма? — Да.
— Сколько в ней слов? — Четыре.
— Выпиши первое слово. — Смотри.
— Выпиши второе слово. — Ииии.
— Смотри? Ты предлагаешь мне самому разгадать анаграмму?
— Попробуй.”
Анаграмма, как выяснилось, расшифровывалась так: “Жизнь все менее способна.” Испытуемый, сам же ее разгадавший, был поражен. Столь странная мысль, по его твердому убеждению, могла исходить лишь от постороннего, независимого от его разума источника. Он продолжал задавать себе вопросы:
“— Кто ты? — Клелия.
— Ты женщина? — Да.
— Ты жила когда-нибудь на Земле? — Нет.
— Но будешь жить? — Да.
— Когда? — Через шесть лет.
— Почему ты решила заговорить со мной? — Я в стуч Клелия Твую.”
Испытуемый расшифровал анаграмму так: “Я, Клелия, чувствую”. На четвертый день произошел следующий диалог:
“— Кто отвечает сейчас на мои вопросы, я? — Да.
— Клелия здесь? — Нет.
— Тогда кто же здесь? — Никого.
— Клелия существует? — Нет.
— Тогда с кем я говорил вчера? — С никем.”
Дальше Каррас читать не стал. Абсолютно ничего сверхъестественного — всего лишь разум человеческий с его поистине неограниченными возможностями. Он достал сигарету, закурил. “Я никто. Много… Что, все-таки, могло подсказать ей столь ненормальную, жуткую мысль?.. С никем. Может быть, и это существо оттуда же, откуда Клелия? Из мира сущностей, время от времени выныривающих здесь, в нас?.. Мэрин, Мэрин… Ах, эта кровь… Он болен…”