Мой дед Лю был большим мастером «бочонка» – и когда он метался по турнирной площадке с «мертвецки пьяным» мечом в руке, успевая упасть лицом вперед – плашмя! – и мгновенно перейти к «Фениксу, взмывающему в грозовое небо», то на это стоило посмотреть.
Но и не меньше стоило посмотреть на его сына Янга, чей «Феникс» был вдвое тяжеловеснее, и, прежде чем взмыть в «грозовое небо» сперва «расправлял крылья», затем «бил клювом на четыре стороны света» и лишь после...
Собственно, взмывать зачастую уже не приходилось, поскольку у со-Беседников, попавших под клюв могучего феникса Янга, возникали большие неприятности.
Вот такие-то дела... Просто-напросто сыну и внуку Чэну Анкору, надевшему доспех аль-Мутанабби, пришлось стать меньше похожим на своего деда и больше – на отца. Ладно, запомним – в доспехе мне больше жбана не выпить.
Ну и не больно-то хотелось... я ж не божественный предок Хэн, мне лозу не поливать.
4
...Мы замерли, и некоторое время я стоял, не двигаясь, и прислушиваясь к самому себе. Дыхание сбилось лишь самую малость и почти сразу же восстановилось, тяжести доспеха не ощущалось вовсе, словно он стал второй кожей и прирос к телу; само тело от ног до кончика клинка Единорога было легким и послушным.
– Ну? – бросил я в сторону мрака по имени Кос. – Как?
– Ничего, – ответила темнота. – Вполне.
В устах ан-Таньи – тем более нового, независимого ан-Таньи – это было невероятной похвалой. Впрочем, я мог и не интересоваться его мнением. Я и сам знал, что – вполне.
Мы знали. Я-Единорог.
Наступала очередь Дзюттэ. Я аккуратно и бережно опустил возбужденного Дан Гьена в ножны и вынул из-за пояса подозрительно тихого шута.
И вновь стал ходить по двору кругами, помахивая Дзюттэ в воздухе, привыкая к его балансу и рельефу рукояти. Правую, железную руку я намеренно держал подальше от Единорога – мне хотелось поближе познакомиться с шутом-Блистающим без посредничества моего меча.
Работая Единорогом, я обычно держал пальцы левой руки собранными в незамкнутое кольцо, то есть сжимая воображаемую пиалу, или смыкал прямые указательный и средний, собрав остальные пальцы к центру ладони – отчего ладонь начинала походить на своеобразный меч.
Так, держа Дзю в левой, я смогу одновременно «взять пиалу»... это хорошо. Это привычно. Поехали дальше... баланс, вроде, пойман... интересное дело – Обломок в два с лишним раза короче Единорога, а весит, почитай, столько же! Колоть им бессмысленно – он тупой; рубить тоже глупо – разве что по голове кому-нибудь попадешь...
Что ж это выходит, шут? Оказывается, ты для нападения совсем-совсем неприспособленный?! И переучивай тебя или не переучивай – ты все равно для убийства не годен? Все Блистающие могут в принципе переучиться и убивать людей, да не хотят, – а ты даже если и захочешь, то все равно не сможешь!
Вот и Друдл, пусть и с Детским Учителем в руке – хотел, да не смог... а вот их обоих – и захотели, и смогли!
Так, не будем погонять коня ненависти... не ко времени. Как же тебя перехватывать, Обломок ты этакий, чтоб ты из прямого хвата в обратный лег? А если...
И тут я отчетливо почувствовал, как Дзюттэ дрогнул в моей руке, пытаясь помочь, подтолкнуть, подсказать...
– Нет уж, погоди, – вслух сказал я, прекрасно понимая, что без помощи Единорога Обломок меня не услышит, а услышав – не поймет. – Дай-ка я сам сперва разберусь, что к чему... сам.
В общем, при определенной сноровке дело оказалось не очень сложным. Я еще раз мысленно представил, как увесистый Обломок вращается вокруг моего запястья, как после четверти круга я прихватываю большим пальцем его гарду-лепесток, удобная у тебя гарда, шут, зря над ней Кабир смеялся, дураки они все! – и к концу оборота Дзю уже...
– Ну, теперь давай, шут! – выкрикнул я.
...и через мгновение лихо крутанувшийся Дзю уже лежал вдоль моего предплечья, лязгнув о металл поручня... или наруча, или как там этот железный нарукавник называется.
– Молодец, – прошептал я, имея в виду то ли себя, то ли Обломка, то ли нас обоих вместе.
Продолжая крутить Дзюттэ, то и дело меняя хват, я прикидывал, как можно на Обломка – вернее, на руку, защищенную им, – ловить чужой клинок. Получалось, что ловить можно по-всякому и довольно неплохо. На такой толстый брусок (прости, Дзю!) и Гвениля поймать не страшно, если вовремя спружинить.
Главное – чуть проскальзывать во время столкновения, и тогда бьющий клинок вполне способен застрять между Дзю и лепестком его гарды. А там – резкий рывок с поворотом, и Блистающий вылетает из рук, его держащих, или...
Или одним Блистающим в мире становится меньше. Был бы жив Шото, он бы со мной согласился.
...Я поймал себя на том, что понятия мои и Единорога так тесно переплелись в моей голове, что я сам путаю их и не замечаю этого. Говорю «Гвениль», а представляю себе Фальгрима, и Беловолосый настолько сливается в моем мозгу со своим двуручным эспадоном, что мне, в общем-то, уже все равно – как называть получившееся двойное существо.
Опять же Кос с его Заррахидом... наши отставные дворецкие. И не только они...
Я отругал себя за посторонние мысли – думать о чем угодно я могу позволить себе только с Единорогом, да и то не всегда – и продолжил изучать Дзюттэ. Нет, не изучать – знакомиться; и не я с ним, а мы друг с другом. На равных. Это я чувствовал и без Единорога.
М-да, если со-Беседник вовсе не со-Беседник, а враг, и не имеет никакого желания останавливать свой удар – то такой вот Обломок для человека с незащищенными руками просто находка! Чуть ли не отец родной, благодетель и спаситель...
И при этом палач для Блистающих!
А ведь ты не мог не знать этого, шут... Ты обязан был это знать. В какие ж времена тебя ковали, для чьих рук?! Сколько тебе лет, Дзю?
«Сколько тебе лет, Дзю? – эхом отдался у меня в сознании голос Единорога, очень похожий на мой собственный, и я ощутил, что стальные пальцы крепко сжимают рукоять. – Сколько?»
– Много, – глухо буркнул Дзюттэ, и его ответ был подобен скрежету клинка о наруч. – Много мне лет. Слушай, Единорог, а ты действительно... ну, ты и вправду с ним, со своим... разговариваешь?
По-моему, он хотел сказать «со своим Придатком», но поостерегся.
– Да, – коротко отозвался Единорог-Я.
– А сейчас... кто из вас спрашивал, сколько мне лет?
– Не знаю, – задумчиво прошелестел Единорог-Я. – Кажется, оба. А какая разница, Дзю?
– Разница? – медленно протянул Обломок. – Не в разнице дело... А он один – Чэн твой – может мне что-нибудь сказать? Пусть через тебя, но – один?
«Скажешь? – беззвучно обратился ко мне мой меч и с готовностью расслабился, пропуская меня вперед. – Давай!..»
– Я... – начал было я и почувствовал, как шорох клинка в ножнах, еле заметное покачивание, трепет кисточек – как все это становится речью, словами, понятными и доступными нам: Единорогу, Обломку и мне.
– Я... мне... очень жаль, Дзю, что Наставника убили. Честное слово, просто очень жаль. Если б мы с Единорогом знали тогда... если б мы понимали!..
Ну вот, как с покойным Друдлом говорю! Косноязычным становлюсь, слова все куда-то разбегаются, и чувствую себя уже и не дураком, а полным недоумком. До каких пор это будет продолжаться?!
– Спасибо, – очень тихо и серьезно произнес Дзюттэ Обломок, и еще раз провернулся у меня в руке. – Спасибо и... завидую. От души.
А потом добавил более привычным тоном:
– Везет же дуракам! Правда, не всем. Ну тогда не вцепляйся в меня на перехвате со всей дури, я ж тебе не кебаб недожаренный...
5
И я кивнул, вняв дельному совету. Действительно, теперь перехват получался куда легче (я бы даже сказал – изящнее), и Дзю почти без лязга сам ложился вдоль предплечья, а когда было надо – стремительно бросался вперед, заклинивая невидимого Блистающего, уводя его в сторону, вырывая из чужих пальцев...
Я и сам не заметил, как в правой, железной руке у меня оказался Единорог, и в свете выкарабкавшейся наконец из-за облака луны тусклым маревом развернулись «Иглы дикобраза»; длинные уколы и кистевые удары Единорога сменялись короткими и азартными всплесками Дзюттэ, и все получалось само собой – хотя в каноне ничего подобного и близко не было.
Похоже, все в порядке. Ну, не то чтобы совсем в порядке – воду из этого колодца можно еще черпать и черпать, добраться до дна, пробить его и черпать снова – но для первого раза все складывалось достаточно неплохо. А о том, что на мне доспех, я вообще напрочь успел забыть...
Закончив, я посмотрел туда, где все это время сидел Кос – и обнаружил, что ан-Танья под дувалом отсутствует. Впрочем, как тут же выяснилось, отсутствовал он только под дувалом. А во всех остальных местах двора Кос присутствовал – причем, по-моему, во всех местах сразу. Ан-Танья творил что-то невероятное, став удивительно похожим на моего собственного дедушку – ну просто зависть брала, до чего ловко, хотя и не совсем привычно для моего взгляда, он орудовал почти неразличимым из-за скорости и скудного освещения эстоком!
Через мгновение я заметил, что во второй руке Коса со свистом вертится Сай Второй. Оставалось только диву даваться, как быстро наши бывшие дворецкие сумели найти общий язык с этим неприятным трехрогим нахалом!..
А потом Кос закончил свою невообразимую импровизацию, крутнул напоследок Сая, взвизгнувшего от удовольствия – и оказался напротив меня с двумя клинками в руках. Я посмотрел на ан-Танью, сделав чрезвычайно серьезное выражение лица, и мы подчеркнуто церемонно поклонились друг другу.
Поклонились, выпрямились и... застыли. Потому что я – Единорог-Я или Я-Единорог?.. неважно! – потому что мы видели, понимали, чувствовали – сейчас двигаться нельзя. Вот мы и стояли, а мгновения растягивались, сливались, их уже нельзя было отличить одно от другого – и никто не смог бы определить, когда именно моя передняя нога поползла чуть в сторону, и слегка изменился наклон Дан Гьена, а Дзюттэ приподнялся вверх самую малость...
Мы не осознавали этого. Просто Я-Единорог-Дзюттэ чуть-чуть изменился – и в ответ, уловив это, начал меняться Кос-Заррахид-Сай, но промедлил, и тогда мы поняли-увидели-почувствовали, что теперь – можно.
Можно.
Во имя Ушастого демона У, как же это было здорово! Не было врага, не было язвительного Дзюттэ и противного Сая, не было злобы, и ненависти не было – была Беседа, Беседа Людей и Блистающих, и все в ней были равны, и думать было некогда, ненавидеть некогда, и лишь где-то на самой окраине сознания пульсировало удивленное восхищение...
Вот как это было.
А слова – это такая бесполезная вещь... бесполезная, но, к сожалению, необходимая.
6
– Смотрю я на вас, молодые господа, и давно уже, надо заметить, смотрю, давно-давненько и пристально-пристально смотрю, в оба глаза и... так о чем это я? Ах да... – смотрю я на вас, молодые господа, и прям-таки сердце радуется...
Ну понятное дело, это была неугомонная Матушка Ци! Я остановился на половине фразы, переводя дух, и мысленно еще раз обозвал ее «старой любопытной урючиной». Даже если это и было невежливо. А подсматривать за людьми по ночам (да хоть бы и днем!) вежливо?! И откуда она взялась на нашу голову?
Тем временем Матушка Ци соизволила подойти поближе. В руках у нее был все тот же странный предмет, виденный нами в харчевне и по-прежнему аккуратно замотанный в тряпки.
– Сколько на белом свете живу, – продолжала меж тем старуха, – отродясь такой изысканной Беседы не видела! Даже самой захотелось молодость вспомнить, кости старые поразмять! Не соблаговолит ли кто из молодых господ снизойти к старушке, по-Беседовать с ней по-свойски?.. а то бессонница бабку вконец замучила...
Мы с Косом переглянулись. Было совершенно ясно, что просто так старуха от нас не отвяжется. Да и вообще – отказывать женщине, предлагающей Беседу... неловко как-то.
Кос чуть заметно кивнул и выступил вперед.
– Отчего же? – проникновенно сказал ан-Танья, склоняя голову. – Я с огромным удовольствием по-Беседую с вами, Матушка Ци.
– Вот и спасибо, молодой господин, – мигом засуетилась старуха, – вот уж спасибо так спасибо, всем спасибам спасибо, вы только обождите минуточку, я сейчас...
И принялась с изрядным проворством разматывать тряпки, под которыми скрывался ее загадочный Блистающий.