Если честно, не помню я ничего… Ну то есть так-то, ошметками, помню – как мы – их, а они – нас, а вот чтобы детали там последовательно или, скажем, как вообще все в целом было – ну ни капельки в памяти не задержалось. Не нужно оно там было, вот и не задержалось. Просто раньше я дрался и убивал, потому что ремесло такое у меня дурацкое, да и весело – когда вместе-то – чего уж скрывать… А теперь… теперь мне весело не было. И ремесло тут было совсем не причем. Просто сейчас у меня появился такой вот заскорузлый смысл жизни. Корявый, занозистый. С гнильцой. Но уж какой есть. И я убиваю. Меня тоже пытаются убить – и почему-то не получается. Хотя я вообще-то без доспеха тут ошивался всю эту бойню. Уж не знаю, как уцелел. Но это после нее, родимой, меня обозвали «крохой-оркустом»… неудержимым оркским чудовищем, только что росточком не удавшимся…
* * *
Я теряю себя. В час по капле. Или даже по ведру. Кровью своей разбрасываюсь, ухо мне одно смахнули за здорово живешь… и душа, да… мертвеет. Даже озлобление прошло, я теперь не буйный, со мной разговаривать можно спокойно… никто, впрочем, не рвется со мной разговаривать. Скучный я стал. Орки тоже как-то… не стремятся. Я уже к концу следующей бойни заметил – избегают они меня. Не хотя. Стрелами усыпали – не помогло. А я что, я пользуюсь… догнал, напал… поубивал тех, до кого дотянулся. И оркуста убил. Очень, оказывается, просто оркуста убить – бояться только перестать, и все. Идешь на него, он – на тебя, пока замахивается (мне раньше казалось, что он это делает очень быстро), подойти и убить. Мне сказали, что так не бывает. Даже эльфы не всегда могут двигаться быстрее оркуста, а уж убить его так запросто… не, не бывает. Я киваю. Не бывает, конечно. Кто я такой, чтобы спорить? На меня махнули рукой. Такой вот я скучный.
Комол говорит, что так нельзя. Нельзя от других прятаться. Я молчу. Я же не прячусь. Я иду к костру, я отвечаю на вопросы – если мне их задают… Вот ты, комендант, не задал мне сейчас вопроса – отчего? Мне даже ответить не на что…
Еще Комол говорит, что если так дальше пойдет, он меня выгонит в вылазку, пусть мол я там сам с орками разбираюсь… А я что? Я не против. Хоть щас. Не, не выгнал. Чего, спрашивается, обещал?
Нога болит. Это уже ничего. Пусть болит. Радует меня, милая… Правда, мне кажется, что это и душа тоже болит… но, может, оно и к лучшему. Вряд ли ты был бы в восторге, брат, если бы оттуда видел меня сейчас…
Иной раз мне кажется, что ты рядом. Вот-вот руку протяну – и коснусь. Бред. Наверное, я действительно спятил, ребята правы. Но я верю, что однажды ты все-таки улучишь минутку-другую, воспользуешься этими своими Прятками и улизнешь ненадолго Оттуда, чтобы проведать меня. Это такие, как я, не могут, не умеют… а ты – сможешь. Даже если к тому моменту меня уже тоже не будет в живых. Я буду ждать, Эдан. Я ведь очень терпеливый, знаешь ли. Я дождался тебя тогда, когда сидел в рабской клетке. Дождусь и в этот раз. Просто… не забудь там обо мне, хорошо?
* * *
Прошло пять дней. Хрен знает, что про них такого сказать… ничем они друг от дружки особенным не отличались, эти дни. Кровь, страх, и боль, и смерть, и гарью пропитан воздух – орки подожгли под стенами телеги с «земной кровью» и подмешали туда много всякой гадости. Кто вот подучил, а? Кому бы кишки отворить да над этими самыми телегами и подкоптить? И ветер в нашу сторону… У нас семеро умерли от отравления за полчаса, еще двенадцать – в последующие сутки. Потом Комол мрачно поднялся на стену и низверг на дымящую дрянь пару тучек с водой. А мы и не знали, что он так умеет. Правда, теперь у нас нет Комола. Точнее, конечно, он есть, но толку с него никакого – лежит мертвым грузом на лежаке у лекарей, только дыханием от трупов и отличается. Он же весь день и всю ночь медитировал, пытаясь наскрести сил на эти чудо-тучки. И выжал из себя все, без остатка. Лекари удивляются, что хоть на дыхание что-то осталось… Впрочем, важно ли это? Невеликая отсрочка, что уж… Лично мне было все равно. Лишь бы побольше орков с собой утащить. И все. Яд меня не взял, значит, еще попляшем с ятаганами… Дышать, правда, трудно. Не больно, нет – просто трудно. Словно на грудь гирю повесили пудов в пять, и с этой гирей мне и приходится вдохи-выдохи делать. И еще гортань вся ровно ободранная – от каждого глотка горит, точно я в нее не воду, а свинец расплавленный заливаю. Но это ничего, от этого я не умру. Голос, конечно, потрескается (уже потрескался), но ведь и мне не скоморохом на площадях зарабатывать, верно?
Комол в отключке, командовать и запрещать делать глупости практически некому, поэтому мы пошли на вылазку. Меня тоже взяли… ну, точнее, не смогли отказать. Ух, мы и порубились! Знатно! Увлекательно! Укрылись за воротами, только когда в крови уже поскальзываться стали, да и то не сразу…
Хотя если честно, никакого восторга я не испытывал. Ни во время боя, ни после… Больше всего я напоминал себе гномью махину. Точно то же самое получается – равнодушное стремление сделать свое дело. Словно меня давно уже задумали и создали исключительно для уменьшения оркского поголовья. Ну вот я и… уменьшаю. Прореживаю. Хорошо выходит. Устал только.
Сплю без снов. И мало. Все больше на стене пропадаю. Поэтому и к сигналу тревоги давно уже не опаздываю. Я, правда, и раньше этим не особо грешил, но раньше я и не каждую смену на стенах стоял. Раньше вообще все было иначе. И Эдан был жив… раньше.
Я стоял у стены и смотрел на орочьи отряды, потягивающиеся к Крепости. Они шли уверенно и безнаказанно, знали, падлы, что у нас стрел уже почти нет. То есть наших совсем уже нет, а то, что имеется – это орочьи стрелы, которые мы из трупов понаковыряли. А их не так уж много наковырялось, этих стрел. На всех гостей не хватит, придется мечами угощать.
Как же я устал… даже мстить устал, хотя – казалось бы! уж это-то мне точно никогда уже не надоест. А вот поди ж ты… Впрочем, мне и не надоело. Просто устал.
Я смотрел на орков и знал, знал без тени сомнения, что это последний штурм. Сегодня все закончится. Откуда я это взял? Понятия не имею. Просто вот знал, и все.
Вот она какая, оказывается, обреченность. Мы думали, что раньше была она – нет… то было лишь предчувствие ее. Настоящая обреченность – вот такая. Без вкуса, без запаха, полна покоя и уверенности. Мы все – смертники. Единственное, что мы можем изменить – это наша смерть. С честью или с позором. Так, чтобы орки потом ржали над нами и плевали на наши кости. Или так, чтобы орочьи мамаши своим отродьям рассказывали о нас самые страшные, самые кровавые сказки. Память – вот в чем мы еще вольны. Память, которая останется о нас.
Не знаю, как про остальных, а про меня уже, наверное, анекдоты у орков ходят. Страшные.
Мы ждем. Каждый из нас знает о приближающемся конце. Каждый. Поэтому мы молчим. Мы сейчас все здесь, на стенах и у ворот. Все. Даже раненые и лекари. Лекарям больше нечего делать. Уже два дня как. Болеутоляющие и прочие снадобья кончились. Магические целительские амулеты и цацки – израсходованы. Сами лекари – те, которые магичить умели – пусты. У нас не осталось ничего, чем можно было бы облегчить страдания раненых. Ничего, кроме смерти. А она уже близко, так что какой смысл сидеть в лазарете и ждать, когда ворвутся орки? Никакого. А тут хоть повеселиться можно напоследок. И не сдохнуть собакой подзаборной, а погибнуть с честью и достоинством. Я бы и сам на их месте так же решил.
Ты видишь, Эдан? Там осталось всего два оркуста. И если боги даруют мне удачу, одного из них я сегодня уложу. Или даже обоих. А вон отряд кирсари, заморских орков, приземистых и вертких. Свеженький, почти не участвовавший в сражениях. Надеюсь, я доберусь и до них, братец. Говорят, эти говнюки знатно управляются со своими короткими мечами… что ж, проверим.
Штурм начался.
Меня единодушно бросили против оркустов, рассудив, что уж мне-то должно с ними повезти. Мне и повезло. Почти. Уже издыхающее чудище так приложило меня своим ревом, что я временно оглох и не услышал, как ко мне подкрался орк с дубиной. Результат – еще один дохлый орк и выбитый напрочь сустав левой руки. Если вообще не размозженный. Это значит, что я очень скоро окончательно выйду из строя. Понимая, что надолго меня просто не хватит, я кидаюсь в рубку, плюнув на щит и на свою левую клешню и вообще на все…
Слышу чей-то – кажется, кого-то из наших – крик, но не разбираю ни словечка, сказывается еще моя оглушенность. Хочу оглядеться – уж очень крик был какой-то… радостный, что ли…. – и… пропускаю удар. Знатный удар. В самую грудину. Рот моментально наполняется кровью, я еще успеваю сплюнуть ее, чтобы не захлебнуться, и тут же падаю на спину. Так и остался лежать под зубцом, наполовину оглохший, не в состоянии ни пошевелиться, ни крикнуть даже…
Когда, в какой момент до меня вдруг дошло, что битва рядом уже не кипит, не знаю. Я даже не понял, захватили ли орки стену, или мы опять их отбросили. Эдан, может, ты подскажешь? Нет? ну извини, братец… я ж не знаю, чего вам, мертвым, можно, а чего нельзя. Надо мной чье-то тело. Точнее, чья-то туша, орка какого-то… хорошо, что на мне не валяется, что-то еще его держит, но обзор он мне закрывает, заррраза… Впрочем, моя удача изменяет мне окончательно, то, что держит эту тушу, обламывается под ее тяжестью, и дохлый орк падает на мою голову и грудь, вышибая дух. Вот и все. Кажется… Ох, тяжко-то как… Эдан, слышишь? Я уже… скоро… воздуху бы… хоть глоточек… напоследок…
Глава 8
- Тю, вы поглядите-ка!
Звонкий такой голос. Женский. Надо же, ерунда какая… почудится же. Откуда тут женщина? Я брежу… опять бред, только приятный. И не больно… почти не больно.. потому что лошадь стоит, и не отдается в теле каждый ее шаг.
Что же это такое! Мне ехать надо, я не могу так… отдыхать.
- Ты откуда такой покоцанный едешь, красавчик?! Кто это с тобой делал? – с состраданием спрашивает голос. А вот это уже непохоже на бред. Голос звучит рядом совсем, даже, кажется, шаги, и шорох, и позвякивание – много разных звуков.
Я открываю глаза. Рассвет… Или день уже, только пасмурный… Лес…
И женщина. Девушка. Волосы приятные такие, орехового цвета… ушки острые – но не эльфийка. Может, такая же полукровка, как я? И не орчанка, конечно же… Голубые глаза…
Она подходит ближе, я всматриваюсь, а вот выпрямиться не получается, я так и повис на шее доброй гнедой кобылки.
Меч, ножи, самострел – ого, воительница… Но ведь это…
У орков женщины не воюют. Редко. И если воюют, то они от мужчин мало чем отличаются – но эта девушка, она совсем не такая! Неужели это наши, наша разведка?!
Я хочу улыбнуться и что-то ей сказать, но так трудно разлепить губы, и слов нет. Один хрип.
- Эээ, да ты, брат, совсем плох, - протянула девушка и подъехала поближе. – Ребята, давайте его кто-нибудь до наших подкинет… пусть его лекари попользуют, что ли…
- Да вези, вези, вижу же, что теперь об нем только думать и будешь! – фыркнул кто-то из-за моей спины.
- А ты уверен, что она его к лекарям повезет? – заржал кто-то другой… слева.
- И впрямь! Натка, ты его хоть перевяжи сначала! – это справа… да сколько ж их тут?
- А ну цыц всем! – рявкнул тот, кто говорил позади меня. – Энатали, вези свою добычу в лагерь, пусть там его посмотрят. И…
- И?
- Покажи его Миррусу. Моя интуиция говорит мне, что… Миррус должен его увидеть.
- Конечно, командир, - серьезно кивнула голубоглазая Натка… Энатали то есть… - Мне тоже кажется, что он тут неспроста в таком виде на орочьей кобыле разъезжает.
Миррус… Миррус-полукровка. Но я же к нему ехал! Я должен добраться до Мирруса… Только не терять сознание. Как хорошо, что они всё понимают. Как же люблю… их всех…
Я чуть приподнял голову – как это было трудно, черт меня возьми! И выдавил чем-то, непохожим на мой голос:
- Миррус. Полковник Миррус… прошу вас… Мне к нему. Скорее. Это важно!
Слова произносились с трудом, но, кажется, внятно… Сухо было во рту. Попить бы!
Очень хотелось соскользнуть в гостеприимную мягкую черноту, но нельзя, самое главное – Миррус-полукровка… пусть к нему сначала, а потом пусть делают, что хотят… попить бы ещё… и всё.
- Мне… ему сказать, - попытался я объяснить Энатэли. Но вышло косноязычно. Впрочем, она поняла, наверное?
- Что он там бормочет? – это не она… кто-то другой. Слева.
- Про Мирруса и бормочет, - буркнула девушка, оказавшаяся совсем рядом со мной. – Эй, доходяга, может, попьешь? Как тебя зовут?
- Пить… прошептал я, только тут, кажется, сообразив, что они ведь и вправду могут дать мне попить! А как зовут… даже и целое свое имя выговаривать не хочется, как будто это требует отдельного расхода сил.
- Эдан… - говорю я имя, которым зовет меня Боонр. И воспоминание о друге придает сил. Я пытаюсь улыбнуться девушке и говорю то главное, что им надо знать про меня:
- Из крепости Ахсна.
Энатали даже не пытается поднять меня с лошадиной шеи. Только чуть приподнимает мне голову. Глотать так неудобно, но… плевать я хотел на неудобство! Вода! Чистая, тепловатая, пахнущая кожей и металлом, она льется мне в рот из фляги, которую держит эта добрая девушка… Я обливаюсь, давлюсь, но глотаю, глотаю из последних сил…
Остальные о чем-то переговариваются неподалеку.
Наконец, питье заканчивается. Совсем. Во всяком случае, в этой фляге.
- Держись, Эдан из Ахсны, - Энатали смотрит на меня с жалостью и тревогой. – Скоро приедем, там тебе помогут. Впрочем… парни, помогите-ка! Пересадите его ко мне! так быстрее выйдет, а то мне догляд этот – не сверзился ли с седла? – только помешает. А так быстро домчу. Видно, что-то неладно у них там, в Ахсне.
- Да уж по всему видать. Из ладного места в таком виде не бегут, - ворчливо отзывается кто-то, и меня пересаживают с орочьей кобылы на роскошного вороного жеребца. В седло к Энатали. Это очень больно, и я теряю сознание. Два раза. Или три. Быстро прихожу в себя – и снова отключаюсь.
Снова пришел в себя. От боли, между прочим. Это потому что галоп… вот черт… да что ж! такая тряска – я же сдохну тут и сказать не успею ничего, а мне надо…
- Держись, герой! – жаркий шепот прямо в ухо… - Держись! Уж чуть-чуть… вот там, за холмом… Держись же!
- Я… держусь… - говорю ей между скачками лошади.
Подумал, что когда Цэгэн бил, было всё же хуже. А главное, я тогда был один! Совсем один… только бедное дерево… и ещё Кошка, про которую я ещё не знал.
«Ты здесь?» - спрашиваю я у нее.
«Куда же я от тебя, дурачок, денусь!»
Голос в голове всё тот же – немного ворчливый, живой такой и покровительственный.
- Мне бы… только успеть, - шепчу я – не знаю, себе, Кошке или Энатали.
Когда я очнулся в следующий раз, мы уже не скакали. И вообще я уже лежал. Вокруг гудели голоса, кто-то кого-то отчитывал за медлительность, неподобающую помощнику знахаря, еще кто-то торопливо и без особого почтения извинялся… Пахло травами, микстурами какими-то…
А потом все вдруг стихло. Я повернул голову и увидел невысокого дядьку… да какого, к черту, дядьку? Он был немногим старше меня самого… А может, даже и младше, не знаю…
Походный доспех, простой, без изысков и украшений… Тонкие, правильные черты лица – а через всю скулу шрам, уродливый, некрасивый, видно, зашили плохо… или вообще не зашивали… Взгляд темных чуть прищуренных глаз холоден и цепок.
Он подошел близко-близко – так, что мне было слышно его дыхание – опустился на корточки и посмотрел мне в глаза.
- Ты – из Ахсны, парень?
- Да. Вчера… или позавчера…
Я не мог вспомнить.
- Полковник Миррус, - проговорил я – Пожалуйста. Позвольте сказать ему… несколько слов…
Я говорил очень тихо – и чувствовал благодарность к неведомому мне воину, что приблизился ко мне так, что не надо было напрягать голос… Голоса-то не было. Как будто вчера я выкричал его под ударами Цэгэна, и неважно что я молчал – голоса всё равно не было.
Он смотрел все так же – испытующе, внимательно… Услышав мой почти шепот, он кивнул и приблизился еще немного.
- Я – Миррус, - сказал он. – Я слушаю тебя. Очень внимательно слушаю. Говори.
- Ты – Миррус? – удивленно прошептал я.
А я ожидал увидеть командира Темных полков – суровым воином, по возрасту годящимся мне в отцы, и больше похожим на человека, чем на эльфа… Хотя – если он полуэльф, он и будет выглядеть молодым. Мне вон тоже говорили, что я через двадцать лет таким же останусь…