– А если предположить, что мотив просто нам неизвестен? – спросил де Ривера.
– Тогда неизбежно придется признать гангстеризм в системе Юпитера, – ответил врач, разводя руками. – Но это ведь несерьезно – гангстерское гнездо на базе космодесантников!
– Резонно… – пробормотал медиколог. – Вынужден согласиться. Однако что вы предлагаете взамен?
– Я бы рискнул предложить третью гипотезу. И весь ее смысл заключен в одном-единственном слове: недоразумение. Расшифровочка требуется?
– Да, будьте любезны.
– Так вот: никакого «умопомешательства» на базе не было, «умышленной порчи имущества» тоже. Было недоразумение. Кибер-уборщик истолковал как приказ чью-то случайную фразу и выполнил то, о чем его, дурака, никто никогда не просил. Специалисты, правда, считают, что это выходит за рамки возможного. Дескать, логика автомата класса «Стюард» принимает приказ только вместе с произнесенной формулой обращения. Но представьте себе ситуацию: по хозяйственной надобности кто-то сказал эту формулу, кто-то рядом стоящий его перебил, а кто-то проходивший мимо как-нибудь неудачно, к примеру, сострил… Впрочем, можно представить себе ситуацию и посложнее.
– Понимаю… Благодарю вас, коллега. Вы меня убедили…
Удрученный де Ривера полюбопытствовал взглянуть на виновника переполоха. Ничего особенного: новая модель «Стюарда» – помесь механического осьминога с пылесосом и рукомойником. Автомат, поблескивая бусинами глаз, послушно выполнил несколько команд администратора. Затем, уже по собственной инициативе, пустил струю какой-то жидкости медикологу на ботинки, посвистел пылесосом, повращал шаровидными щетками. Такую же процедуру проделал с ботинками администратора.
– Что это с ним? – спросил де Ривера.
– Заметает следы собственного преступления, – задумчиво глядя на ХАУМа, ответил администратор. – На ботинках мы притащили из бункера кварцолитовую пыль от разбитых экранов. Кстати, убрать за собой в бункере он не успел: как раз вчера завершился недельный цикл его работы и семидневная программа автоматически стерлась…
Де Ривера выразил администратору сочувствие, подписал протокол посещения базы и стартовал восвояси…
– Я, – сказал в заключение Роган, – так подробно передал вам исповедь моего бывшего аспиранта не только потому, что это был самый живописный случай «экранной диверсии». Мне хотелось показать вам, во-первых, насколько изобретательно действовали «диверсанты», кстати, «курьез» де Риверы насторожил меня именно этим, – и насколько обманчивы изящные на вид гипотезы, во-вторых.
– О, здесь мы решительно с вами согласны, профессор! – Гэлбрайт кивнул. – В этом плане изящная версия сродни ложному обвинению: она тем опаснее, чем правдоподобнее выглядит.
– Встречаясь с медикологами Внеземелья, – продолжал Роган, – я выяснил, что случаи безжалостного истребления экранов отнюдь не монополия системы Юпитера и даже не монополия баз. Очажки «экраноненавистничества» вспыхивали в самых разных местах от Меркурия до Урана, в том числе на рейдовых спецкораблях. Правда, не в такой эффектной форме, как на «Голубой пантере». Я не мог понять, почему «диверсии» тяготеют к совершенно определенной категории работников Внеземелья, и передал свои материалы вашему Управлению.
– Н-да, проморгали… – с сожалением сказал Никольский. – Отличную возможность проморгали. Там, в Пространстве, мы могли бы на вполне законных основаниях применить к «диверсантам» ответные санкции…
– Боюсь, поводов для этого скоро будет у нас достаточно, – мрачно предположил Гэлбрайт. – Однако вернемся к вопросу о «диверсиях». Извините, профессор, мы перебили вас.
– Разве я еще не насытил вашу… э-э… несколько запоздалую любознательность? – ядовито осведомился Роган.
Гэлбрайт дернул щекой и перенес руки с поверхности стола на подлокотники кресла. Фрэнк следил за ним с любопытством и уважением: несмотря ни на что, лицо шефа являло собой образец хладнокровия. Образец, правда, слегка побелевший, но в скульптурном отношении безупречный. Верно говорят: школа!..
– Отправная точка нашего разговора – упущения в работе комиссии Юхансена, – деловито напомнил Гэлбрайт. – В этой связи, пожалуй, нам будут полезны подробности «экранных диверсий» на «Лунной радуге». Как вы считаете, профессор?
– Я считаю, вы напрасно меня агитируете. Уж если я пожертвовал для вас драгоценным лекторским временем, значит дело того стоит… Мой интерес к «экранным диверсиям» был до такой степени обострен, что я не поленился подготовить соответствующую звукозапись. Карточка номер пять. И еще я считаю, что «экранные диверсии» – сущий пустяк по сравнению с другими данными. Впрочем, выводы делайте сами.
Гэлбрайт, выбравший в этот момент нужную карточку, настороженно посмотрел на профессора.
– Перевод не потребуется, – предупредил Роган. – Легкий акцент, свойственный медикологу «Лунной радуги» Альбертасу Грижасу, не помешает вам понимать его речь и даже приятен на слух.
Фрэнк опустил карточку в щель лингверсора, и в холле послышался тихий шелест. Купер, не меняя позы, повел рукой с небрежным изяществом утомленного музыканта над клавиатурой пульта, и шелест исчез. Затем откуда-то сверху отчетливо:
– Одну минутку, Альбертас! Затронутая нами тема несколько выходит за рамки частной беседы, что… Короче говоря, вы не станете возражать, если мы сделаем фотокопию вашего рассказа? И не стесняйтесь мне возразить – не в моих правилах обременять приятных гостей хлопотными просьбами.
Фрэнк сразу узнал профессорский баритон и подивился мягкости и теплоте интонаций. Похоже, этот колючий, как высохший кактус, старик умел бывать обаятельным собеседником.
– Помилуйте, профессор, какие могут быть возражения! – прозвучал голос тенорового регистра. – Признаться, ваш интерес к «экранным диверсиям» на «Лунной радуге» меня интригует. Кстати, откуда вы могли узнать?..
– Видите ли, друг мой… Борт «Лунной радуги» не единственное место происшествий подобного рода.
– Ах даже так! Понимаю… С чего я должен начать?
– Вам виднее. Начинайте сначала. Одно пожелание: не скупитесь на подробности. Мне бы хотелось полнее представить себе обстановку на корабле.
Детективная лихорадка
…В общем и целом рейс нашей Четвертой экспедиции к Урану проходил в спокойной деловой обстановке. Команда рейдера, как это ей и положено, исправно несла корабельные вахты. Группа десантников, по настоянию Нортона, бо́льшую часть своего времени отводила спецзанятиям и тренировкам. Члены комиссии – семеро ученых во главе с Юхансеном – вырабатывали тактику изучения оберонской загадки на бесконечных совещаниях. При этом каждый из них очень тактично отстаивал свою позицию и очень доброжелательно, деликатно критиковал позицию оппонента… Я, как положено медикологу корабля, следил за самочувствием экипажа, регламентировал усердие десантников, чересчур увлекавшихся «перегрузочно-силовой» тренировкой, удерживая их от намерения сломать себе шею до прилета на Оберон. Ну, что еще?.. Ах да, пожалуй, следует упомянуть о моем лингвистическом увлечении: в этом рейсе я прилежно осваивал хетто-лувийскую ветвь вымерших языков. На борту «Лунной радуги» я был (как, прочем, и многие здесь) новичком, и невинное увлечение помогало мне коротать свободное время.
Все шло нормально, здоровье экипажа было отменным, языковые крепости сдавались мне одна за другой, цель экспедиции – система Урана – уже просматривалась даже на средних экранах салонного информатора. И, увидев однажды в стройном ряду средних экранов малопривлекательную темную дыру, я, признаться, особого значения этому не придал… Ну, может быть, испытал мимолетное чувство досады по поводу чьей-то небрежности или неосторожности.
Чувство некоторого недоумения я испытал, когда неделю спустя увидел разбитый дисплей, которым я пользовался накануне, копируя текст лидийского манускрипта времен династии Гераклидов…
Для ремонта пришлось вызвать инженера-хозяйственника – порядок есть порядок. Инженер-хозяйственник – он же суперкарго и он же механик по ангарному, палубному… ну и прочим видам вакуум-оборудования нашего корабля – без интереса, мельком взглянул на изуродованный экран дисплея, но зато как-то очень внимательно посмотрел на меня. Мне даже стало не по себе… Припоминаю, в тот момент я невольно подумал, что прозвище Бак прилипло к этому человеку не без причины. Тяжелая, до глянцевого блеска выбритая голова с большим, квадратной формы подбородком и приплюснутым носом… Я поспешил заверить механика, что к повреждению экранов дисплея и салонного информатора не имею никакого отношения. Бритоголовый Бак молча вмонтировал новый экран, ушел. Я вздохнул и продолжал свои языковые упражнения. В этот день без особого, впрочем, успеха.
Но окончательно хетто-лувийскую ветвь, на которой я так уютно устроился, подрубило новое происшествие. Как-то, зайдя в кухонный отсек, чтобы наполнить свой термос кофейным напитком, я услышал гневное бормотание, а затем и увидел бритую голову Бака, менявшего экран системы аварийного оповещения. На подбородке механика красовалась нашлепка медицинского пластыря.
– Что, третий?.. – осторожно полюбопытствовал я, в ту минуту больше заинтригованный пластырем, нежели разбитым экраном.
Бак обернулся, и я чуть не выронил термос. Механик смотрел одним глазом. Правым. Левый просто не различался на фоне ярко-фиолетового синяка. Мне давно не приходилось видеть таких великолепных «фонарей», и я, растроганный почти до слез, твердо решил устроить своему первому пациенту королевский прием.
– Третий!!! – прорычал Бак, продолжив работу. – А одиннадцатый не хочешь?! – И, пересыпая речь самоцветами рискованных междометий, выразил мнение, что на обратный рейс запасных экранов не хватит. – Пусть тогда глазеют в иллюминаторы! – мстительно прошипел он и грозно добавил: – Поймаю – голову оторву!
Я, сразу заподозрив самую тесную связь между его последним возгласом и левосторонним украшением, сказал, что вполне разделяю его справедливое негодование, и задал несколько наводящих вопросов. Бак не ответил.
Разумеется, я увлек пострадавшего к себе и с помощью врачебной косметологии привел его живописную физиономию в соответствие с современными представлениями о благообразии человеческого лица. Бак повертел головой перед зеркалом, остался доволен. Можно было начинать серьезный разговор. Я вынул заветный сосуд с красочной этикеткой и, будто это было самым обычным делом в космической практике, лихо поставил на медицинский стол. Выражение довольства на лице Бака сменилось вполне понятным смятением.
– Как у вас с аппетитом? – ханжески осведомился я.
– Хуже некуда, – ответил Бак, издали разглядывая этикетку. – Отбили мне аппетит… О, «Сибирская кедровая»! Редкая вещь в космическом рационе.
Со зрением, по крайней мере, у него было благополучно.
– Это лекарство, – сказал я. – Присядьте. Как врач, я разрешаю вам умеренную дозу. Для восстановления аппетита. А главное – для нервной разрядки, в которой вы, я вижу, сегодня нуждаетесь.
– За матушку медицину! – Бак опрокинул стаканчик, помотал головой, выдохнул: – З-забористая, доложу я вам, микстура!.. А насчет нервной разрядки – это вы точно… Нуждаюсь. Сегодня особенно. Ушел ведь, гад!
– Как ушел?
– А вот так и ушел. Треснул меня снизу в челюсть и смылся.
– Кто?
– Да если б знать!.. Темно было, не разглядел.
– Где?
– А там же, в кухонном отсеке.
– Темнота в кухонном отсеке? Странно…
– Чего странного? Освещение он, стервец, вырубил, а экран разбил. Остались розовые цифры на часах – вот все, за что там было глазу уцепиться.
Беседа приняла доверительный оттенок, и Бак поведал мне подробности своих ночных похождений.
– Пошел это я перед сном на вечерний обход. Жилой сектор проверил – порядок. Побродил в секторе отдыха, никого не встретил. Даже в просмотровом зале фильмохранилища было пусто. Рейд серьезный, людям как-то не до веселья…
«Он прав, – подумал я. – Нельзя требовать хорошего настроения от людей, которым предстоит работать на Обероне…»
– Ну так вот, – продолжал он, – вышел я к трамплину шахты пониженной гравитации и не знаю, спускаться туда или нет. Было поздно – около полуночи, и, откровенно говоря, обходить бытовые отсеки мне очень уж не хотелось. Да и не любитель я прыгать на эти гравитационные «подушки» – прямо цирк, честное слово. Или возраст уже не тот?.. Привык, знаете ли, к нормальным эскалаторам на прежних кораблях… Но правило у меня такое с детства: если очень не хочется делать чего-то, надо взять себя в руки и сделать. А детство мое прошло на Нижнем Дунае…
Он задумался и долго молчал. Может быть, вспоминал свое нижнедунайское детство.
– На чем я остановился?
– Вы спрыгнули в шахту. Видимо, на мостик бытового яруса?
– Да, сдуло меня с «подушки» на мостик третьего яруса, и пошел я осматривать бытовые отсеки. Тоже безлюдно… Правда, в бане обнаружил трех парней, сменившихся с вечерней вахты. Сидят, голубчики, в чем мать родила и вдумчиво так играют за одной доской в трехсторонние шахматы. Позиция у них сложилась интересная, я постоял немного, понаблюдал. Потом побрел себе дальше вдоль коридора. Тихо везде, порядок. Иду и кляну свой беспокойный характер: нормальные люди спят давно, а я вот шастаю по кораблю, как полуночное привидение… Только миновал кухонный отсек, вдруг отчетливо слышу: лопнуло что-то с хрустом, посыпалось!.. У меня сердце так и упало. Одиннадцатый, думаю, не иначе!.. Вижу: дверь отсека потихоньку съехала в сторону и тут же задвинулась – стало быть, заметил меня, стервец! Ах, думаю, чтоб тебе пусто было!.. Кровь мне в голову ударила, вскипел я и опрометью к двери. Боялся: уйдет через люк в холодильный отсек, а оттуда на склады и поминай как звали… Только он, должно быть, не знал дороги на склад и просто стоял рядом с дверью, прижавшись к стене. Бросился я в темноту, а он мне ногу подставил и дверь задвинуть успел. Это чтоб, значит, не выдать себя силуэтом. Рухнул я на пол, вскочил и, пока он раздумывал, что предпринять, попытался нашарить панель освещения. И что бы вы думали? Сцапал он меня сзади за воротник, да так ловко, будто видел! А темнотища – глаз выколи!.. Ну, схватились мы в обнимку. Я по-медвежьи было насел на него. Попался, думаю, голубчик!.. Так он, дьявол, сильный и гибкий, как леопард, сбросил меня и снова за воротник – толкает зачем-то к двери. Я даже опешил – за что боролись? Мне ведь только того и надо: вытащить его на свет в коридор! Хитрость этого молодца я потом раскусил, да поздно. Он правильно все рассчитал: видел по часам над дверью, что это полночь, ноль-ноль, и сейчас по всему кораблю, кроме жилого яруса и коридорных дорожек, вырубят поле искусственного тяготения. Короче говоря, на этом он меня и подловил: отсчитал, стервец, пять первых сигналов, а на последний, шестой, ка-ак саданет мне в челюсть!.. Спасибо, ровно в ноль-ноль тяготение сняли, иначе я бы затылком треснулся. И пока я медленно переворачивался в воздухе, он спокойно дверь приоткрыл и был таков. Я даже его силуэта не видел. А если бы и увидел, то вряд ли узнал: в коридорах среднего яруса после полуночи освещение тоже ведь вырубают, и только дорожки светятся синим… Ну пришел я в себя, побарахтался в невесомости, кое-как выбрался в коридор на дорожку. На ноги вскочил, а куда бежать за ним, представления не имею… – Бак тяжело вздохнул, насупился, почесал левую бровь.
– Бровь не трогать! – предупредил я поспешно. – Терпите! К вечеру заживет. Ловко он вам глаз подбил.
– Нет, «фонарь» мне уж потом подвесили… Я туда-сюда по коридору пометался и вспомнил про трех парней. Ну, которые в бане. Думал, может, они заметили кого. Кинулся туда да второпях из виду упустил, что ведь и в бане теперь невесомость!.. А они все так же сидят, вернее, висят голышом у доски под потолочным светильником, сосредоточенно мыслят. Махровые простыни плавают в воздухе, словно ковры-самолеты, и шар горячей воды качается у потолка, паром исходит… Вот и вышло, что, как соскочил я с дорожки предбанника в невесомость, так по инерции со всего маху в голую компанию и влетел на манер пушечного ядра. Да еще по пути головой в простыню попал, запутался. Компания, конечно, вверх тормашками – крики, ругань, переполох! Вдобавок мы всей кучей на шар проклятый наткнулись, нас немного ошпарило, и в суматохе мне в глаз кто-то пяткой так звезданул, что у меня дыхание перехватило… Барахтаюсь под мокрой простыней, вода в рот лезет – захлебнуться недолго, кричу-булькаю: «Помогите!..» Парни меня распутывают, смеются: получили, дескать, срочную бандероль без обратного адреса, любопытно, что тут внутри. Меня увидели, ахнули: «Братцы, да это же Бак! Откуда ты к нам, орел, залетел?!» – «Цыц, – говорю, – черти! Я к вам по делу…» – «Видим, – говорят, – что по делу, да боимся гадать, по какому!» И пошло у них веселье – едва от смеха не лопаются. Спрашиваю: «Кроме вас, был здесь кто-нибудь или нет?» – «Ну был, – отвечают. – Незадолго до невесомости. Постоял, посмотрел, ушел. Кто был, мы и внимания не обратили. А что?..» – «Да так, – говорю, – ничего. Никого другого, значит, не видели?..» Пожали они голыми плечами. На том и расстались…