блистательна.
Только эта девушка является в равной степени моей сабой, которую я жажду связывать,
ломать, трахать и дверью в мою нирвану. Только с ней я готов рискнуть всем.
Сплетая свои пальцы с моими, она сжимает их.
– Ты можешь мне доверять, как я доверяю тебе. Теперь, спроси меня что–нибудь. Для тебя
я открытая книга.
– Мы оба являемся ими. – Я киваю, как будто убеждаю самого себя, как будто все то, что
мы собираемся сделать – это шаг в правильном направлении. Я бы никогда в жизни не
пошел этим путем.
Официантка возвращает с двумя корзинками на подносе. После того, как она ставит их на
стол, я прошу повторить, но не предпринимаю никаких попыток, чтобы заставить Кса
продолжить рассказывать о ее темных тайнах.
– Он огромен, – говорит она о своем бургере, разворачивает салфетку и кладет ее на
колени. – Итак, это одно из твоих любимых местечек?
Я поднимаю свой бургер, сжимая пальцами булочку, и блуждаю взглядом по ресторану,
затем снова смотрю на нее.
– Я прихожу сюда раза два в месяц. Есть несколько других бургерных в Вашингтоне,
которые я посещаю. Зависит от настроения.
– Бургеры и настроение, – отмечает она, улыбаясь пока официантка ставит бутылку соуса
А–1 [Прим. пер. Соус А–1 – традиционный густой английский соус к горячим и холодным
мясным блюдам, твердым сортам сыра, тушеным овощам и морепродуктам] перед ней.
Я откусываю огромный кусок от своего бургера, не осознавая до этого момента, как я
голоден. Пока я пережевываю, она разрезает свой пополам и я издеваюсь, говоря:
– Облегченная версия бургера.
– Что–то вроде этого. Я не собираюсь есть его весь. Расскажи мне о себе, о чем я еще не
знаю, но чего будет достаточно, чтобы составить хорошее впечатление. Меня все больше
и больше спрашивают. Это похоже на какую–то игру с ними.
– То, что произошло недавно? Или я должен просто начать с момента моего рождения и
ввести тебя в курс дела?
Перед тем, как откусить от своего бургера, она произносит:
– Смотри сам. Если честно, журналисты проглотят все и вся.
Мы говорим о нашем детстве. О моем, прошедшем в Атланте с семьей, которая
наслаждалась южными немормонским коктейльными вечеринками субботними вечерами,
посещала долгие церковные службы по воскресеньям, занималась охотой с собаками,
размещала флаги на своих пикапах и пила дешевый виски в километрах от женщин,
которые бы говорили, что это крайне глупо.
– Сенатор Стоун, вы носили камуфляж охотника? – спрашивает она, поднося кружку пива
к своим розовым губкам.
– Я могу обращаться с винтовкой, но я не люблю охоту, если это означает сидеть часами в
темноте, на морозе в ожидании беззащитного животного.
– На кого ты охотишься?
– Тебе обязательно это спрашивать? – Я смеюсь и она ахает.
– У тебя есть оружие?
Я беру картофель–фри и откусываю кусочек.
– Несколько. Когда я был подростком, до того, как перейти в старшие классы я был на
грани одержимости оружием. Огневыми тренировками. Странно, но вовсе не семья моего
отца поддержала меня в этом увлечении.
– Тогда кто?
Мой дядя, Меццо Альдебрандо Денарио. Это единственная дверь, которая будет
оставаться закрытой. Даже с ней, так что я рассказываю ей свою версию правды.
– Мой дед по маминой линии. Тот, о котором я говорил раньше.
– Антонио Альдебрандо, – отвечает она. Я киваю, и она спрашивает: – Ты любишь
соревнования по стрельбе?
– Любил. Винтовки крупного калибра. Но этого было не достаточно, чтобы
присоединиться Национальной стрелковой ассоциации США. Вот такое мое прошлое. – Я
избегаю разговоров о том, кто были мои инструктора и почему они были
высококвалифицированными. Мой дядя и несколько двоюродных братьев периодически
появлялись в моей жизни тогда и сейчас. Они научили меня стрелять из ружья
двенадцатого калибра для того, что не имело ничего общего с ношением камуфляжа,
поеданием вяленого мяса или хвастовством. К тому времени как я стал подростком, я смог
бросать нож любой рукой и у меня было достаточно опыта использования штурмовых
винтовок и полуавтоматического оружия, чтобы запомнить вес пушки в своей руке.
– На кого была похожа твоя мама? – без предупреждения спрашивает она.
Ее вопрос настиг меня, зарядив прямо промеж глаз.
– Моя мама... она была очень похожа на тебя. Полна энергии. Смелая. Классная. – Я
говорю ей то, что первое приходит на ум. Я не останавливаюсь ни на минуту, а она
слушает, держа меня за руку в то время, как мое прошлое льется из меня рекой. Когда я
заканчиваю, в моей груди пустота. Я ошеломленно глажу пальцами ее пальчики, чувствуя
при этом облегчение.
– Ты знаешь обо мне больше, чем кто–либо другой, – говорю я и встречаюсь с ее глазами
цвета неба. – Расскажи мне о себе... что–то, что я не знаю.
– Не легко иметь дело с прошлым. Я понятия не имею, кто мой отец. – Она удерживает
мой взгляд, не моргая, и улыбается. – Я надеюсь, что это не даст тебе уснуть.
Я слушаю ее, представляя ее жизнь как единственного ребенка, выросшего в окружении
Грейс и Стэна Стиллманов, где эти двое явно стремились контролировать ее жизнь.
Посадили ее в ящик, затем решили, что этот ящик не был достаточно хорош, и попытались
засунуть ее в другой. Я уже выяснил, что она не знает кто ее отец, но я не знаю, хочет ли
она его найти. Она говорит лишь о своей личной истории, предоставляя мне голые факты.
– Разведясь с мужем номер два, моя мать путешествовала и прожила год в Индии и Тибете
и вернулась оттуда беременной. Мои двоюродные братья и сестры разные по возрасту.
Двое самых близких мне по возрасту, осели в Мидлтауне пару лет назад и пытаются
прославиться в мире финансовой аристократии Стилманов на Пятой авеню. Колин – сын
тети по маминой линии, как тебе уже известно, не утруждает себя ничем, кроме как
перетряхиванием грязного белья нашей семьи.
– Ты была одинока? – Спрашиваю я, проводя костяшками пальцев по ее скуле, и,
наблюдая за тем, как ее ноздри слегка раздуваются. – Даже имея сестру, я был одинок.
Проживая в огромном доме, ты не можешь завести друзей, живущих по соседству.
– Вовсе нет. У моей мамы было много знакомых. Иногда, мне хотелось, чтобы меньше
народу приходило и уходило от нас. Было бы неплохо привязаться к кому–нибудь, хотя,
вероятно, это звучит ужасно скучно. Снова и снова я пыталась узнать, кто мой отец, но не
так сильно, чтобы беспокоиться по этому поводу и начать действовать.
Услышав горькие нотки в ее голосе, я почти готов надавить на нее, чтобы она разрешила
мне нанять Арчера для разгадки этой тайны.
– Есть множество частных детективов, которые специализируются на поиске пропавших
родителей. Зависит от того, зачем ты хочешь найти его и готова ли ты услышать всю
правду.
– Что это мне даст? – Оттолкнув свою корзинку с бургером, она стонет: – я сыта.
– Это да или нет? – Я не позволю ей сорваться с крючка.
Она наклоняет голову набок.
– Это означает «Я не знаю».
Я беру ее руку и переплетаю наши пальцы.
– Если захочешь, просто скажи мне. Я могу помочь.
– Если этот день когда–нибудь наступит, ты будешь первым, кого я попрошу. – Ее губы
изгибаются в попытке сдержать улыбку. – Забавно. Находится здесь с тобой. На свидании.
– Мы еще не закончили, – шепчу я, наклоняясь вперед. – Сегодня, я собираюсь заняться с
тобой любовью.
Глава 16
ВЕЛИКОЛЕПНО ЖЕСТОКИЙ.
– Займемся любовью? – шепчу я, и слова эхом отдаются у меня в ушах.
Такое ощущение, будто Бен прокричал эти слова. Я сижу, ошалевшая от того, насколько
это произвело на меня впечатление, словно облако тепла растекается под кожей,
начинающееся где–то в районе лопаток и выходящее наружу через нервные окончания.
– Да. На протяжении долгих часов, – отвечает он, переводя взгляд от меня, привлекая
внимание официанта, жестом приглашая подойти и принести счет, прежде чем снова
пристально посмотрит на меня.
– Это не то, что от нас ожидают, – напоминаю я ему.
На протяжении всего ужина, его взгляд был то угрюмый и торжественный, то игривый и
собственнический. А когда он говорил о своей матери, взгляд его был совсем другим. О ее
внезапной смерти. Я была тронута – на меня произвело впечатление, почему он вел себя
так в колледже и почему принял решение стать юристом. Мы словно перешагнули какой–
то порог. Может быть, это мое воображение или на меня так действует пиво, но после
проведенного за разговорами вечера с ним, я чувствую себя ближе к нему, как будто
крошечные нити соединяют и удерживают нас на одной и той же волне.
– Разве? – Он промокает рот салфеткой и кивает головой в сторону окна. – Возможно они
не согласны с тобой.
– Но они не мы, – парирую я, привлекая его внимание. Я перевожу взгляд на окно, потом
обратно так, как сразу мелькает несколько десятков вспышек.
– Пора пересмотреть правила.
– Потому что ты так сказал?
На его губах появляется свирепый оскал.
– Потому что твое тело говорит так. Потому что по натуре ты и я не приверженцы правил.
Честно говоря, неужели ты не хочешь быть вместе больше, чем раз в неделю?
– Это не вопрос, – слабо аргументирую я и он знает это. Я прикладываю свою салфетку к
губам, прикрываясь, чтобы те, кто умеет читать по губам ничего не поняли. – Конечно, я
хочу проводить больше времени с тобой, но это не безопасно.
Бросая наличные на стол, Бен встает спиной к окну, таким образом, закрывая нас и не
давая тем, кто стоит на улице возможности понять о чем мы говорим.
– Мы с тобой разительно отличаемся от всех. Сидя здесь. Это не то, что мы представляли
себе, находясь в Бостоне. Нам надо быть умнее, чтобы выяснить, как это работает в нашем
случае. Я готов продолжать поиски.
Я не заставляю себя ждать и моментально отвечаю ему:
– Не думай, что я не делаю того же самого.
– Ладно. – Он кладет руку на стол, наклоняется вперед и, понизив голос, произносит: –
Пора раскрыть карты. Насколько сильно ты готова выпорхнуть из своей золотой клетки?
Я хмурюсь.
– Ты понимаешь, что мы загоняем себя... – прежде, чем я успеваю закончить, он
вытаскивает меня из кабинки. Мы стоим достаточно близко друг к другу, чтобы я могла
разглядеть золотистые крапинки в его зеленых глазах.
– В еще те отношения. Да, я понял это, когда мы в первый раз поцеловались. Я хочу
больше. Ты говорила, что хочешь секретности, мне жаль, но я не могу тебе ее обеспечить.
Но поскольку мы оба не возражаем против нахождения в тени, давай будем наслаждаться
этими изменениями в наших планах.
Почему все, что он предлагает, звучит невероятно убедительно? Я прислоняюсь к столу,
молча умоляя его. Я, возможно, слегка перебрала, потому что вдруг выпитое пиво
возымело на меня действие.
– Мы с тобой не две пробки, выброшенные на произвол судьбы в океане. У нас был план.
Но он изменился. Но нам все еще нужна опора. Подстраховка.
Он тянет меня за руку, направляя к выходу из ресторана.
– Я не верю, что ты этого хочешь. Если бы это было правдой, ты бы осталась в Бостоне и
позволила Грейс руководить твоей жизнью.
Пастель и жемчуг, мартини и я были бы очередной марионеткой. Он прав.
– Ты заставил меня сделать выбор.
– До тех пор, пока я не получу тебя голой, не противоречащей мне, наш разговор не будет
считаться оконченным.
На тротуаре группа репортеров и фотографов зовут его по имени. Несколько не громких
вопросов и Беннетт входит в свой привычный, умеющий общаться с прессой, образ. Он
очаровательный, улыбается и смеется, ведя с ними беседу. Он учитывает мое мнение и
вопросы вращаются вокруг нас, начиная с того, как долго мы знаем друг друга и
заканчивая тем, что мы ели на ужин. Спустя пятнадцать минут – а это целая вечность для
подобного рода общения с прессой – мы направляемся к парковке. Так как он уделил
прессе частичку своего времени, за нами никто не следует.
– Ты научился избегать ситуаций с преследованием.
– Надо было позаботиться об этом заранее. Там в офисе, когда мы смылись от прессы. –
Он снимает машину с охраны и открывает пассажирскую дверь. – Мы не собираемся
давать Дому править нами. Договорились? – Его голос звучит резко, и я замираю, перед
тем, как ответить ему.
Когда он садится на водительское место, я поворачиваюсь к нему и начинаю разговор,
касающийся изменения наших правил. Снова.
– На самом деле, между нами есть соглашение. Как насчет него?
Выезжая со стоянки, он смотрит в зеркало заднего вида, потом на меня, прежде чем
включить передачу.
– Я владелец. Я могу разорвать это соглашение сегодня же вечером, если ты этого хочешь.
– Все происходит слишком быстро, – отвечаю я, не зная, чего я хочу. – Я не понимаю, что
изменилось за последние двадцать четыре часа.
Вместо моментального ответа мне, он смотрит на меня. Я почти чувствую, что он
собирается сказать. Я не знаю, услышала ли я сначала слова, прежде чем он произносит
их или это произошло после.
– Ты доверяешь мне, – шепчет он и его слова отдаются во мне.
Он не спрашивает меня. На этот раз, это утверждение. Это моя просьба и он дает мне
выбор. Я могу отказать ему. Скажу ему, что ничего не выйдет. Заставлю его действовать в
соответствии с нашим измененным договором.
Хотя, он прав. Я доверяю ему и хочу его далеко за передами Дома. Но я не могу отрицать,
что то, что я получаю от его клуба – это не только секс. Это все я и моя укоренившаяся
нужда, которую я чувствую к нему и это похоже на безумие. Я знаю, что это действует
именно так.
Я нервно выдыхаю, взглянув вниз на свою руку, там, где он держит ее. Запинаясь, я
произношу:
– Мне все еще необходимо то, что ты можешь делать в своем клубе.
– Мы не должны прекращать. Я рад тому, чем мы занимаемся в Доме. Но я жаден и
жуткий собственник, и я хочу заполучить тебя всю. Всю в мое полное распоряжение.
Сегодня я намерен показать тебе, что это не на один раз, когда дело касается нас. Разве ты
не согласна с этим? – Его дымчато–зеленые глаза темнеют.
Мне вовсе не надо обдумывать свой ответ.
– Согласна.
Его глаза постепенно расширяются и он усиливает свою хватку на моей руке.
– Что бы ты сказала, если бы мы встретились в отеле...в том, откуда тебя забирал
водитель?
– Это уже более личное, – говорю я. – Но не будет таким, если за нами будут следовать по
пятам.
– Эти уроды журналисты не смогут получить доступ в него. И мы можем провести
несколько часов, а то и дней там. Только ты и я и больше никого. Выяснить, кто мы друг
для друга, за пределами, отведенным для нас ролей. Ты понимаешь?
Ключевые слова: личное, ты, я и отведенные роли.
– Ты говоришь мне о чем–то. Как раз то, чего я не понимаю. – Пальцами свободной руки я
слегка касаюсь его руки. – И потому, что я доверяю тебе, может быть, мне не нужно знать
больше ничего.
Он смеется.
– Итак, ты – за, – чтобы добавить для нас больше ночей? Больше времени, проведенного
голыми? – Выражение его лица превращается из самодовольного к любопытному, а затем