Темно ещё, только снег искрится, за платок ей забивается, — глаза не открыть, но идёт, пригнувшись. Ей за счастье работа эта. Хоть ходить туда зимой тяжело очень. Зато у них теперь мешки полные крупы дома стоят и пшеницы.
Надя первая встала, как старшей и положено. Молока в кружки налила, картошку, матерью согретую, из печи на стол поставила, и потом только Сашку будить.
— Вставай, лежебока! — да какая ж она лежебока, как и все работает, просто ночь ещё практически, спать хочется.
Поели сёстры и в школу собираться. Сегодня трудно будет идти, но надо. Каждый день почти ходят они теперь, и в снег, и в грязь, и в Солнце. Разве что в ливни пропускают. Потому что нет зонта у них. Два часадорога ранняя заняла. Но добрели. Замёрзли, бедняжки, но будут учиться.
Когда уже день школьный к концу подходил, Ваня в окно всё смотрел и думал, как же подруга его, Сашка, домой добираться будет. С одноклассниками, которые тоже из Жоведя, не пойдёт она, никогда с ними не ходит. И сестра её сегодня дольше задержится. Как назло мать ему сегодня строго-настрого наказала домой сразу после школы идти, не вести сегодня Сашу до Жоведя. Но мать тоже в колхозе занята, она там по бумагам работает. А значит, и не узнает мать, что ослушался сын её. Доведёт он Сашку, не бросит. Иначе, какой же он друг?
Ванька даже и не подумал при этом, как потом один обратно идти будет.
Часто дети в сугробы падали, ни на полчаса в этот день не переставал снег идти. Замёрзли оба, скорей бы до дома добраться. Но не пожалел мальчишка ни разу, что с подругой пошёл. Вот и дом их, а там печь. Быстро дети растопили её и наверх, на спальное место, чтобы согреться поскорее. Но они-то, как дети: совсем немножко дров кинули, так только разгорится чуть, а потом снова лишь тлеть будет в печи. Ну, ничего, всё ж теплее. Одеялом укрылись, дрожат и ждут, когда же печка сама согреется и их согреет. Даже и есть не хочется — только тепла. А когда понемногу пошло оно, не заметили сами, как заснули.
Зимой не так много работы, по скотине только. Потому Паша уже собираться стала. Наверное, думает, девочки вместе сегодня придут. Подождёт в школе Сашенька, когда у старшей сестры занятия закончатся, не пойдёт сама, побоится метели такой. Потому успеет Паша натопить в доме да оладий наколотить, напечь.
Уже почти на выходе из Боровичей Степан, тот, что врачом здесь, догнал её.
— Параскевия! На сани ко мне садись! Довезу, так и быть!
— А, неужто, вам, доктор, в село наше нужно?
— Нет, не нужно. Тебя просто жаль. На санях быстрее будет. Ты сама-то через лес бы шла...
— Конечно, путь короче и не так в лесу наметено.
— ...а недавно дорогу убрали парни наши. Так что быстрее и легче теперь длинной дорогой добираться.
Не стала Параскевия упираться, полезла на сани. Стеганул коня Степан и поскользили по снегу. Знал он заранее, когда домой идти этой женщине. Давно он смотрит на неё. Поначалу стыдно было, но только что-то в ней душу его затронуло, и не отпускает. Уже немного за тридцать ей, рано волосы седеть начали, но коса всё равно ещё тёмная, толстая. Больше всего ему глаза её нравились, светлые с зеленью. Добрые глаза, хоть и уставшие. Никогда кроме жены своей на женщин других Степан не засматривался, но сколько не корил себя, а всё Параскевия не идёт из мыслей.
Быстро они доехали. Степан на чай попросился, отогреться немного.
— Заходи, конечно. Ты мне помог, как же тебя не согреть-то!
Обтрусили снег с себя возле сеней и в комнату. Женщина первым делом к печи кинулась. Дровинок тех несколько, что дети подкинули, уже погасли почти, только тлели остатки и почти совсем остывшая комната была. Не сильно детвора с печкой управляться умеет, но себя хоть немного согрели и ладно. «Неужели с утра ещё тлеет?» — подумала Паша. Не заметила ни она, ни Степан в сенях за вёдрами обувь детскую, а пальтишки детвора с собой на печь уволокла. Тихо спят детки, не слышно их.
Кружку с чаем Степан из рук Пашиных принимает и задержал в своих руках ладошки её.
— Вот скажи мне, Паша, если б женат я не был, посмотрела бы ты в мою сторону?
— Бог с тобой, Степан Ильич! Что ты спрашиваешь-то у меня вопросы такие! Постыдился бы!
— Постыдился уже, не переживай. Не могу больше. — громкий голос у Стёпы, грудной. По всей комнате расходится. От родного этого голоса Ваня глаза открыл. Не успел подать знак папке, что и он тут, прислушался — не о том чём-то папенька говорит, о чём можно бы. — Запала ты мне, Параскевия. Во снах даже глаза твои вижу. Стыдно мне говорить такое, но не люба мне после того, как тебя тут встретил, жена моя: так и хочется сбежать из дому в избу твою и тут остаться... Если примешь, конечно.
— Не приму, Степан! И не думай даже!
— Отчего не примешь-то? Скажи мне, что не так? Я тебе не мил или разговоров боишься?
— Наталью твою обидеть не хочу! Не заслужила она такого!
— Да забудь ты про Наталью! — Степан ближе к Паше подошёл, за плечи её к себе притянул, в глаза заглядывает. — Не она первая, не она последняя, от кого муж уходит.
— А про сына подумал, прежде чем городить такое?
— Ванька мне сыном навек останется. Не о том речь сейчас. Паша, голубушка, Пашенька... — нет сил больше сдерживаться у Степана — к губам её прильнул он, силой удержать пытается. Только Параскевия не хочет того, нет, не видит она Степана мужем своим. Только Николаю навек верна останется!
Закричала Параскевия, оттолкнула мужчину от себя:
— Совсем ты совесть потерял, Степан! Уходи отсюда!
— Подожди, красавица, не гони. Прости, что я с силой к тебе, да только я справиться с собою не могу. С каждым днём всё труднее и труднее мне видеть тебя и вид делать, будто всё равно мне. Хочу из губ твоих напиться, отцом дочерям твоим стать готов, не гони только...
Не успел договорить Степан, с печи спрыгнул сын его и бегом из дома. Валенки натянуть — секунда, и по сугробам, по сугробам... За мать обидно и за себя! Слёзы на ветру замерзают, глаза болят вперёд смотреть. Слышно — зовёт его кто-то за спиной. Не обернётся он, не простит! Догнал Степан мальчишку, а тот вырывается. Отец его за шкирку и в сани, стеганул коня опять, и поехали. Молча поехали. Чует сердце Степаново — бесполезно сейчас к сыну за прощением, потому он возле дома только сказал:
— Не расстраивай мать, слышишь? Не уйду я от вас, не примет она меня... Так что матери и не нужно сердце рвать.
С теми словами Степан спешился и сына в дом поволок. Наталья поняла, конечно, откуда отец мальчишку непослушного приволок, — ясно из Жоведя. Не послушался мать, пошёл провожать Сашку свою! От же ж голова отчаянная! Хорошо отец домой довёз, а как бы сам путь этот проделал бы? В темноте, ведь уже день уходит, небо чернеть начинает. Но ругать не стала, заметила, что не такой какой-то Ванька, как обычно. Не весёлый. Сразу он в свою комнату и даже есть, сказал, не будет. Степан пробурчал, что не знает, что с ним. Может, говорит, с Сашкой повздорили...
***
Тяжело ему смотреть на Сашеньку, когда грустит она. Который день уже грустит. Ни с того ни с сего перестал друг её лучший, Иван, разговаривать с ней. Теперь делает вид, что и не замечает её. И не говорит ей, отчего он так.
Ваня вину за слова отца и его желания на всех на них перекинул тоже. Теперь он и Пашу ненавидит, и дочек её презирает. Это он так чувствами своими за мать мстит. Ангел присел на лавку к девочке ближе и тоже в окно засмотрелся. Только Саша на грязь, что из-под снега проглядывает, а он — на небо. И мысли свои у каждого. Нет, не будет он ничего делать, чтоб Ванино сердце смягчить. Не годится это, в детские распри Ангелам встревать! Значит, такой вот друг оказался... Может, оно и к лучшему. Может, потом, в серьёзном чём-то и не обидит её, раз другом уже не будет... Захотят, одумаются — сами общий язык найдут. А он не может каждому на ушко нашёптывать, чтоб к Александре помягче были.
Глава 6
1955 г.
В Украине стояло жаркое лето, дышать нечем было. Александра бесцельно брела босиком по дороге, что проходила меж двух рядов домиков. Все они были в деревне из дерева построены — такие раньше были традиции. Предоставленная сама себе, хотела дойти до Козла — вдруг девчонки там какие знакомые, поболтает с ними.
Надя, та вся в заботах нынче — свадьба у неё скоро. Жених решил, что жить они потом в Надином доме будут, потому теперь, ещё до события, он комнату ещё одну к дому достраивает. Надя раздражительная слишком стала — не поймёт никак Александра, в чём дело. То ли перед замужеством нервничает, то ли просто возраст такой? Потому и ушла сейчас из дому, чтоб с Надеждой лишний раз не ругаться. Паша каждый раз в последнее время на сторону старшей дочери встаёт, а ей, Сашке, потом приговаривает: «Потерпи, не злись на сестру. Вот увидишь, скоро снова она как прежде станет». И терпит Саша, что Надя за всё ей выговаривает.
В селе несколько новых домов достроено, разрастается Жоведь понемногу. Возле одного из них и увидела девочка друга старого — Ваню. Давно уже свыклась она с тем, что больше не заговаривает он с ней. Не смотрит в её сторону. Столько лет прошло, а так и не узнала она, что же сделала такого, что друг от неё отвернулся. Но сердечко всё также бьётся сильнее при виде парнишки этого. С ним вместе и друг его здешний — тоже Иваном зовут. Два Ваньки, два друга — не разлей вода. Завидно Сашке стало, что у них получилась дружба крепкая. Третьей Алёнка с ними была. На год младше Александры девчушка, а уж красавица — первая на всю деревню. Хоть и мала ещё, а парни ко двору её часто сходятся. Кто на гармошке для неё играет, кто шутки весёлые отпускает. Всё горазды делать мальчишки, чтоб Алёнке понравиться.
Это на самом деле другой Иван, местный, к Алёнушке неровно дышит. А тот, о котором Сашино сердце стучит, так, от нечего делать за компанию тут стоит. Но Саша об этом не знает, идёт, на них смотрит и так тоска сердечко юное сжала, — забыла Сашка на дорогу смотреть. А Алёна хорошо к ней относится, часто с ней заговаривает, и Саша Алёну любит.
— Эй, Саша! — машет рукой девчушка. — Иди к нам давай!
Тот Ванька, что в Алёнку влюблён, тоже к Саше хорошо настроен, а друг его — нахмурился, отвернулся. Сашка же возможность любую использовать готова, чтоб с ним рядом постоять, авось и оттает он. И не заметила, к ним заспешив, как ногой своей босою в лепёшку коровью вступила. И после — не заметила, что с ногою не то что-то. Ангел её только глаза к небу поднял, вздохнул. Нет, думает, не вернёт она Ванькино расположение. Он, конечно, как и всегда, рядышком.
Сквозь зубы Иван с Александрой поздоровался и сразу в сторону лицо воротит. У него в мыслях уже закрутилось: какой предлог найти теперь, чтоб свалить отсюда? Не хочется ему рядом с нею стоять, не простил он ещё чувства отцовские к Параскевии, мамке её.
Но что-то такое заметил Ангел Сашенькин за спиной у Ивана, чего раньше не видел он. Как мерцание какое-то. Словно искрится воздух за Иваном и что-то там виднеется в пространстве за ним, нечёткое что-то, но доброе. Оно будто голову Ванину к Александре повернуть пытается, а тот — противится. Ангел уловил намерения и присел к ногам девочки. Он крылом своим ноги её прикрыл, чтоб мальчишка не заметил девчачьей оплошности. Так и вышло, Ванька ведь сопротивляется, не хочет сердце своё слушать, голову-то он повернул к подруге бывшей, а глаза вниз опустил, на ноги Сашкины босые смотрит, но ничего, никакой грязи на них не видит он, — только кожу загорелую и щиколотку тонкую. И всё равно бунт внутри поднялся, сплюнул через левое плечо и один на дорогу вышел, другу своему «Покедова» крикнув. Он домой пошёл, в Боровичи. А за ним, голову печально понурив, его собственный Ангел шёл, никем больше не видимый.
***
Александра голову всё ломает, как же доказать другу милому, что она — лучшая. Семилетняя школа закончилась, теперь каждый волен свой дальнейший путь выбирать. Ванька, тот отца просит, чтоб в медицинский его отправили, путь отца он продолжить хочет. А ей куда? У неё одна дорога — в колхоз, где матушка с Надей работают. Но не хочется, ой, как не хочется! Не добьётся она этим внимания Ванькиного.
И решила Сашка на шахты податься. До сих пор ещё женщин много там работает. Как с войны повелось, так и идут они в подземелья, и девиз у них тот же: «Девчата, в забой!» О том, каково это — в шахте молотком отбойным махать десять-двенадцать часов кряду — ничего не известно девчонке, зато на слуху была Мария Гришутина, что одиннадцать с половиною мужских норм за смену сделать смогла. Сам Стаханов двенадцать давал, а она — женщина. Или Вера Логвинова... Да много имён называли те, кто агитировал на шахты идти по разным областям, и по Черниговской в том числе. Крепких звали парней и девчат, а разве ж Саша не крепкая? Нет, конечно, не такая она, только славы ей очень хочется. Чтобы имя её с гордостью за советский народ все говорили, и чтобы Ваня тоже ею гордиться стал.
У матери выпросила денег на дорогу уже после свадьбы Надькиной. Та в слёзы, но и тут доля не лучшая дочку ждёт. Что она, Паша, в жизни своей видела? Только дорогу пешком до Боровичей вот уже сколько лет кряду... Пусть едет, пусть добивается.
***
Вот и станция Рутченково. Кировский район при областном центре Сталино. Вот где начало её новой жизни. Где жить будет — не знает ещё, а чемоданчик картонный, дерматином обшитый, на шахту номер девятнадцать за собой тащит.
Сначала её шпыняли отовсюду, никто не хотел ребёнка брать. К женщинам уже привыкли здесь, и к мальчишкам тоже. Но чтоб девчонку четырнадцатилетнюю... никто так рисковать не хотел. Сашка целый день пробегала от одного к другому, наконец, у одной женщины сердце дрогнуло. Горный мастер, передовичка, Орлова Катерина взяла Александру под своё крыло.
— Ну-ну, не реви! Будешь у нас работать! Другое дело, что пока мала ещё и о работе в шахте ты и знать особо ничего не знаешь, лампоносом у меня в бригаде будешь.
И к начальнику участка повернувшись, строго так:
— Иваныч! Ты забыл? Я ж просила Вальку мне заменить!
Катерина Львовна со всеми на «ты» здесь. Она дочь шахтёра и сама уже бригадир. Поэтому быстро Сашку оформила.
— Иди, — Катерина говорит, — с соседками пока знакомься, завтра с самого утра уже с нами вниз пойдёшь. Пока ещё с Валькой, — поучишься у него, а через пару деньков, чтоб сама могла. Ясно?
— Ага, — кивнула Сашка. — А Вальку этого — за что?
— Курит, зараза такая! Два раза уже ловила его! Никакие слова на него не действуют. Вот, если б только его бабахнуло — другое дело, может, и поумнел бы. Так плохо, что с ним вместе и девчатам моим достанется.
Комнату Саше с другими такими же девушками выделили, в одном из трёхэтажных домов жилого массива Стандарт, что отстроили для горняков Рутченовских и Вознесеновских рудников ещё в конце двадцатых годов. Старый дом, серый. Кирпичный. Три кровати узкие в комнате стоят. И шкаф один на троих. Стол, а стула два, почему-то. Вера и Люба соседками Сашке будут. Они старше, обеим по двадцать уже. Смешливые такие, хохотушки. Недавно сюда приехали, тоже им славы горняцкой хочется. Героями труда стать хочется.
Первый раз спускаться было страшно. Что-то дрожало внутри, «Душа, наверное», думала Сашка. И уходило в пятки. Лампы, что Вальке одному тащить раньше доводилось, на двоих теперь поделили.
— Лампа Вольфа! — гордо просветил парнишка.
Не понравился он совсем девушке, наверное, оттого, что возле самого входа в шахту с цигаркой во рту стоял. И не испугался даже, как цикнула на него Катерина.
Теперь уже поуменьшилось у Сашки энтузиазма, когда увидела, как полулёжа, на боку, махали женщины увесистой балдой, заполняя пространство вокруг добытой породой. Шумно, грязно, что-то давит на грудь и так тяжело дышать... Только крутится в голове: «Нельзя обратно! Засмеют!» На других она смотрит, — те привыкли уже, спокойно работу выполняют. «И я привыкну», обещает себе Александра. И старается: лампы внимательно и аккуратно развешивает, чтоб девчатам всё освещали.