– Парни, вы по–прежнему пьете черный? – спросила она.
– Да, черный.
Она подала им чашки и снова села. Прокашлявшись, Сола сказала:
– Мне очень жаль, но я никогда не вернусь в Колдвелл. – Сейчас она целенаправленно посмотрела на миссис Карвальо. – Вы понимаете. Как бы я ни была… благодарна… вашему кузену, я не могу лезть в его дела…
– Мы пришли к тебе по личному вопросу. – Эрик попробовал кофе, находя его более чем приемлемым. – Он не в порядке. И наша единственная надежда в том, что ты сможешь дать ему…
– Если он болен, то ему стоит отправиться к доктору…
– … причину бороться дальше.
Марисоль напряглась.
– Бороться? О чем вы говорите?
Эрик был готов к этому вопросу.
– Рак. У Эссейла рак.
Ложь вырвалась из его рта легко, в то время как правда застряла бы в горле. Этой женщине ни к чему знать, что ее спас вампир, с которым она впоследствии делила ложе. А если он скажет, что Эссейл сошел с ума от ломки, то это не только с меньшей вероятностью вызовет сострадание, ему также придется объясняться, ведь люди, очевидно, реагируют на отказ от кокаина иным образом.
Рак – другая история. Не важно, что вампиры не болеют раком, это бич человечества.
– О… Боже, – прошептала Марисоль.
– Он слишком гордый, чтобы просить у тебя помощь. – Эрик не мог не отвести взгляд. – Мы – его кровь. Мы сделаем все, чтобы обеспечить ему то будущее, которое у него может быть.
– Я не… я для него никто.
– В этом ты зашиваешься, – сказал Эвейл.
– Ошибаешься, – поправил его Эрик. – Поэтому мы здесь. Мы хотим, чтобы ты навестила его в палате… вдохновила его так, как это сможешь только ты.
Она открыла рот, словно хотела возразить, но он опередил ее протесты, вскинув руку.
– Прошу. Не трать наше время и не притворяйся невеждой, когда ты точно знаешь, что из всех людей значишь для него.
Женщина уступила молчанию, которое, казалось, давило на ее тело, и он чувствовал, что должен дать ей пространство, чтобы разобраться со своими эмоциями: дальнейшие комментарии дадут ей возможность для возражения. Она одна должна принять решение.
Пауза затянулась, и миссис Карвальо поставила тарелки перед ним и его братом, и он закрыл глаза от ароматного запаха, опустил голову и сделал глубокий вдох.
– Это честь для нас, миссис Карвальо. – Он повернулся к бабушке, которая вернулась к плите. – Мы не заслуживаем такой трапезы.
– Кушайте. – Шишковатый палец указал на стол. – Такие худые. Вы отощали. Я приготовлю еще.
О, этот тон. Резкий, с неодобрением и незнакомым акцентом. Но ее глаза блестели, и он знал, что несмотря на физическую дистанцию, посредством своей еды она обнимала их, приветствовала с любовью, которую он никогда не видел в своей жизни.
В конце концов, сироты по определению не знали любви и ласковой руки мамэн.
Взявшись за вилку, Эрик обнаружил, что яйца были приправлены изумительными специями, и когда он начал уплетать их, то почувствовал другой потрясающий запах от плиты.
– Какой рак? – спросила Марисоль.
Эрик потянулся над игрушечным столом и взял салфетку из держателя. Вытерев рот, он сказал:
– Рак крови, развивается стремительно и страшно.
– Где его лечат? В «Святом Франциске»?
– Он пользуется услугами личных терапевтов. – Марисоль вспомнит Дока Джейн и Мэнни, когда до этого дойдет. – Он получает самое лучшее лечение. Лучше не бывает, могу тебя заверить.
– Сколько… – Она прокашлялась. – Сколько ему осталось?
– Сложно сказать. Но он страдает. Сильно.
Повисла пауза, нарушаемая только процессом еды.
– Он перестал звонить мне, – выпалила Марисоль.
– Значит, он поддерживал связь? – Не удивительно. И это обеспокоило Эрика. – Он рассказывал что–нибудь?
– Он не говорил со мной. Просто вешал трубку, но это был он. Я знаю это. А потом звонки прекратились.
– Да.
Перед ними поставили еще тарелки, в этот раз с чем–то из кукурузы. И другое блюдо из картофеля – такое миссис Карвальо заморозила для них перед отъездом. Бабушка не присоединилась к ним. Она начала мыть тарелки в раковине, и он знал, что не стоит предлагать ей помощь. В Колдвелле, во время их совместного проживания, они с Эвейлом однажды предложили свою помощь на кухне, и женщина оскорбилась так, будто они использовали бранные слова в ее присутствии.
Марисоль заговорила лишь после того, как они с братом закончили второе и третье блюда.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Но я не могу вернуться. Вы должны понять. Даже ради него. Нам небезопасно находиться в Колдвелле…
Миссис Карвальо перебила ее чередой резких слов на ее родном языке, и внучка склонила голову, чтобы не оскорбить свою бабушку несогласием. Тем не менее, Эрик видел по жесткой линии ее подбородка, что она не уступит.
– Мы обеспечим вашу безопасность, – предложил он. – Вам обеим. Слово чести, что с вами ничего не случиться.
Бабушка снова заговорила, уперев руки в бедра, морщинистое лицо выражало неодобрение.
Марисоль поднялась на ноги.
– Нет. Это опасно. Может, я могу связаться с ним через FaceTime, или как–то еще. Поговорить по телефону или…
Эрик встал, Эвейл последовал за ним.
– Я понимаю. Прошу простить за беспокойство.
– Я бы хотела помочь. – Марисоль скрестила руки на груди. – Правда, при иных обстоятельствах я…
– Мадам, – он обратился к ее бабушке. – Вы несказанно одарили нас своей трапезой. Она придаст нам сил, которые мы направим в нужное русло.
Эвейл согласился с его словами, и они оба поклонились пожилой женщине.
Когда они выпрямились, миссис Карвальо спрятала руки под передник. Она, казалось, была рада их словам и расстроена поведением своей внучки.
Повернувшись к Марисоль, Эрик также поклонился.
– Мы здесь не задержимся и более не побеспокоим вас.
Марисоль открыла рот, словно собиралась заговорить, но он уже ушел, направляясь к двери. И выходя наружу, он придержал панель для близнеца.
– Не говори ничего, – пробормотал он, когда Эвейл пересек порог. – Молчи.
Как и всегда, его близнец не возражал против молчания.
Глава 7
Вишес резко вскинул голову, почувствовав присутствие Джейн. Там, в темноте, на холодном ветру. Она пришла.
Он вскочил со станка, сердце гулко забилось в груди. Он чувствовал ее эмоции даже не видя ее… и понял, что каким–то образом она все выяснила.
– Джейн, – рявкнул он, зашагав по голым половицам.
Она была на террасе в своей призрачной форме, всего лишь нечеткая голограмма самой себя в белом халате, униформе и «Кроксах». С ее светлыми волосами и широко распахнутыми темно–зелеными глазами, она казалась до боли знакомой… и чем–то из другой, более ранней стадии его жизни.
Когда между ними закралось отчуждение? – гадал он.
– Что ты наделал? – прошептала она.
Резкая боль, угрожающая его равновесию, вспорола грудину.
– Я не трахал ее. Я не прикоснулся к ней.
– Почему… – Она накрыла рот рукой. – Вишес, почему?
Когда порыв ветра пронесся в пространстве между ними, он услышал свой ответ:
– Я не знаю.
– Ты не… ты не знаешь?! – Ее гнев прорывался наружу, брови низко опустились, он принял ее жесткий взгляд – как кинжал в грудь, который он заслужил. – Ты встречаешься с другой женщиной… вампиршей, неважно… за моей спиной и ты не знаешь, зачем это делаешь? Ты – самый умный человек, которого я когда–либо встречала, и даже полная бестолочь знает, почему он изменяет.
Вишес покачал головой.
– Я не изменял.
– Где твоя майка?
– Я не собирался этого делать…
– Разумеется собирался. Ты попросил Фритца принести сюда выпивку, и кто–то явно пришел сюда.
– Я сказал тебе, что не прикоснулся к ней…
– Чушь собачья! И прошу, избавь меня от своих отговорок. Я не поверю тебе. С какой стати… – она указала на зажжённые свечи. – Когда я запомню эту чудесную картину до конца своих дней? Вишес, это так романтично. Надеюсь, она впечатлилась…
– Ты бросила нас.
Отшатнувшись, Джейн посмотрела на него.
– Прошу прощения?
– Ты бросила меня, хотя физически никуда не уходила.
– О чем, черт возьми, ты говоришь? – резко спросила она.
– Я тебя не вижу. Мы не бываем вместе. Ты больше занята своими пациентами, чем…
– Погоди. – Она вскинула руку перед его лицом. – Ты серьезно сейчас выставляешь меня виноватой? Не веди себя как ребенок…
Голос Ви вырвался из его груди.
– После сражения на складе, я был в жопе в твоей клинике с раной головы, и ты сказала, что вернешься! Ты собиралась принести мне медикаменты… но когда ты вышла за дверь моей палаты, знаешь, что я себе сказал? Она не вернется…
– Я сидела возле тебя, пока ты был без сознания! Два часа!
– … и ты не вернулась.
– Ты самовольно покинул клинику! Когда я вернулась, Элена сказал, что ты ушел!
Они подались навстречу друг другу, крича на ветру, их лица были искажены, кулаки сжаты… и на задворках сознания его накрыла печаль от того, что они дошли до этого: предательство. Боль. Гнев. Оборотная сторона того, что у них – как он считал – было. Того, кем они были.
Такая ссора стирала все хорошее, что было раньше, – подумал он. Безвозвратно.
Джейн резко провела рукой по холодному воздуху, на который никто из них не обращал внимания.
– Я обеспечила тебе превосходный уход…
– Через сколько? – выдавил он.
– Что?
– Через какое время ты вернулась в мою палату. – Когда она отвела взгляд и скрестила руки на груди, Вишес кивнул. – Час, все верно. Может, больше. А пока ты сидела у моей койки, пока я был без сознания, то продолжала раздавать указания Элене? Консультировалась с Мэнни? Скажи, сколько пациентов ты обработала и лечила за те два часа, что должна была заботиться обо мне?
Темно–зеленый взгляд снова обратился на него.
– Не смей переводить на меня стрелки. Это не я побежала на свидание с другим.
– То, что я сделал, было неправильно, признаю. Но я не довел все до логического конца. Я не смог. И даже если это не оправдывает меня…
– Чертовски верно, не оправдывает! Сейчас ты – лжец. Для меня ты навсегда останешься лжецом…
На него внезапно и без предупреждения обрушилась правда.
– Моя мать умерла. Ты вообще заметила это? Остановилась на мгновенье, чтобы подумать об этом?
Она казалась ошеломленной.
– Какое отношение к происходящему имеет Дева–Летописеца?
Вишес медленно покачал головой.
– Ты ни разу не спросила, что я чувствую. Не спросила, как я выяснил, что она умерла.
Джейн снова отвела взгляд. Посмотрела на него.
– Я не думала, что это тревожило тебя. Ты вел себя так, будто ничего не произошло. Ты ненавидел ее.
– Ключевой момент: ты не спросила.
Джейн потерла лицо с, вроде как, раздражением. Терла и терла.
– Вишес, послушай, тебя не так легко прочесть, ты не эмоционален. Такое ощущение, что ты винишь меня в том, что составляет твою суть. Как я могла узнать…
– Я был на том складе с моими братьями и Ублюдками. Я побывал в гребаной резне, которая могла закончиться вообще иным образом. Ты так и не спросила, как это было. Ты не села рядом со мной…
– Это дела Братства! Вы не говорите о своих делах, никогда! – Она вскинула руки. – Ты должен посмотреть на все с моей стороны. Ты обвиняешь меня в том, что я бросила тебя, в то время как все я всего лишь следовала твоему примеру. Ты никогда не обсуждаешь со мной сражения. Не рассказываешь мне о войне. Ты исчезаешь за своими компьютерами, используя их вместо камуфляжа. Что мне оставалось? Сидеть на диване напротив тебя и вышивать, пока ты удостоишь меня возможностью спросить, что тебя гложет? На хрен это дерьмо из пятидесятых. Если ты хотел домашнего питомца, стоило завести кота.
– Джейн, да пофиг. Ты возвращаешься домой спустя пятнадцать–восемнадцать часов работы. Убитая, едва волоча ноги, с глазами «в кучку». Ты и не вспомнишь, сколько раз я укладывал тебя в кровать после того, как ты вырубалась на том диване…
– Мои пациенты – не чужие люди. Я лечу твою семью.
– Ты – моя супруга. Была, по крайней мере. В последнее время тебя даже не назовешь соседкой по комнате.
Джейн сузила глаза.
– Ты хотя бы на мгновение можешь предположить, если прервешь свою эпическую тираду, каково это будет для меня – потерять кого–то из братьев и солдат в свою смену? Не заботиться о них должным образом? Принять неверное решение, хотя я не всегда владею нужной информацией или всеми ответами? Ты снаружи сражаешься с Обществом Лессенинг, я же занимаюсь зачисткой последствий, и уж лучше я буду хреновой женой для тебя, чем плохим врачом, когда они умирают.
Ви скрестил руки на груди и кивнул.
– Ты вполне четко обозначила свои приоритеты. Я знаком с ними.
– И не получив желаемого, справляешься с этим просто шикарно, достойно уважения. Если тебе есть, о чем поговорить, почему бы просто не завести разговор?
– Проверь сообщения.
– Я никогда не игнорирую твои сообщения.
– Уверена в этом?
– Да. Я всегда отвечаю тебе.
Уставившись на нее, он совсем не узнавал себя. Он не понимал, как превратился в эту выгребную яму сумбура и гнева, он всегда был стальным кинжалом, а сейчас представлял собой пластмассовый ножик для масла. Одно он знал точно – он так больше не может.
Он не был попрошайкой. Он – не тряпка. И в этой ситуации он – не жертва… Джейн – тоже. Они – двое людей, которые пошли раздельными путями, сотня последовательно принятых решений все сильнее отдаляла их от их отношений, вместо того, чтобы сближать.
Его глупый поступок просто осветил ситуацию, и чувства, которые они испытывали и сейчас выговаривали, – результат того, что они наконец–то осознали масштаб проблем.
– Я кричу, Джейн. – Он указал на свою голову. – Вот здесь, я кричу и схожу с ума. Мне столько не вынести, и в прошлом я знал, что поможет мне пережить происходящее, пока все не утихнет. И это сто процентов не разговоры, и знаешь что? Ты – единственный человек, кому я могу сказать об этом. Я судорожно пытаюсь взять себя в руки и не горжусь этим… я это ненавижу, черт подери. Но я должен функционировать, понимаешь? Я не могу подвести Рофа и Братство. Я должен выходить на поле боя, быть начеку, делать свою работу и это… – он указал пальцем на свой череп, – должно вернуться в строй. Я не тронул ее. Когда дошло до этого, я не смог, но не потому, что это неправильно с точки зрения морали, а потому, что я хочу быть с тобой. Ненавидь меня за неверное решение, принятое в приступе отчаяния, если так тебе будет проще, но я не трахал ее и никогда не сделаю это снова.
Джейн долгое время изучала его.
– Мне все равно, что ты сделал, а чего не сделал. Насколько я понимаю, с этого момента ты – свободный мужчина.
* * *
Когда Джейн услышала свои слова, то сама испытала частичный шок. Она не думала, что зайдет так далеко, но ее чувства заняли эфирное место в голове, гнев, злость, боль были настолько сильны, что захватили контроль.
– Ты несерьезно, – отстраненно сказал Вишес.
В последовавшем молчании она изучала его лицо и обнаружила, что совсем не узнавала знакомые черты, словно расстройство вызвало у нее амнезию. Его коротко стриженные черные волосы, белые радужки с темной каймой, татуировки на виске, бородка, все было прежним… и все же она его не узнавала.
Я тебя не узнаю, – подумала Джейн.
– Я возвращаюсь на работу, – сказала она.
– Ну разумеется.
Она направила в его сторону палец.
– Я в этом – не главный косячник.
– Аналогично.
– Тогда почему здесь горят свечи? И, кстати, клевая майка. – Она окинула взглядом его голый торс, круговой шрам на груди указывал на его членство в Братстве. – В следующий раз, когда попытаешься убедить меня, что не спал с другой, оденься ради приличия.
– Джейн. Нам нужно проговорить это.
– Уже поговорили. Больше нечего добавить.