– Думаю, этим не обманешь даже местного участкового, – обращаясь к повешенному, будто советуясь с ним, рассудительно сказал убийца. – А ты как полагаешь, братишка? А? Не знаешь? То-то, что не знаешь. Я, брат, тоже не знаю, а надо бы знать. Кому же знать, как не нам с тобой?
Оглядевшись, он поднял с земли замасленную кепку и нахлобучил ее на голову мертвому трактористу, надвинув козырек до самой переносицы. Вид у трупа получился донельзя нелепый, что и требовалось доказать.
– Вот так в самый раз будет, – сказал убийца. – А если эти бараны все-таки поведутся, ничего не заметят, в следующий раз придумаем что-нибудь посмешнее. Ну, братан, ты здесь отдыхай, а у меня дела. Без обид, заметано? Все, виси, мне пора.
Он подобрал пакет и, больше не оборачиваясь, стал взбираться по склону, противоположному тому, по которому спустился в овраг. Выбравшись наверх, он остановился, внимательно огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, выкатил из кустов старенький «Ковровец» с густо залепленным грязью регистрационным номером. Мотоцикл завелся с громким треском; облако сизого дыма, путаясь в кустах, поплыло над оврагом. Убийца оседлал мотоцикл, включил скорость и по утоптанной тропинке, что вела наискосок через вспаханное поле, поехал к дороге.
Недалеко от того места, где проселочная дорога выходила на шоссе, она ныряла в березовый перелесок. Здесь убийца остановил мотоцикл, откатил его подальше в лес, снял с багажника спортивную сумку и не спеша переоделся. Завалив сослуживший свою службу мотоцикл сучьями, он вразвалочку двинулся к шоссе. Услышав впереди себя несмолкающий шум большой дороги, похожий на отдаленный рокот прибоя, и увидев в просветах между стволами берез мелькающие цветные пятна проносящихся по шоссе автомобилей, убийца свернул под прямым углом и пошел параллельно трассе. Пройдя лесом километра полтора, он выбрался на дорогу и увидел, что немного ошибся в расчетах: оставленный на обочине автомобиль оказался не прямо перед ним, как он предполагал, а метрах в ста правее.
Убийца перешел дорогу и сел за руль немолодой «восьмерки» с пятнами ржавчины на крыльях. Двигатель завелся с пол-оборота; убийца дисциплинированно включил указатель левого поворота, выбрался с обочины на проезжую часть и дал газ. Простоявшая полдня на солнцепеке машина была раскалена, как духовка; убийца опустил стекло слева от себя, ловко закурил одной рукой и втолкнул кассету в приемную щель магнитолы. «Братва, не стреляйте друг в друга», – запел хрипловатый задушевный баритон. Убийца задумчиво покивал головой, соглашаясь с певцом, поерзал на сиденье, принимая более удобную позу, и погнал машину прочь от Москвы.
Он сделал огромный крюк протяженностью километров в двести и въехал в город совсем с другой стороны, ухитрившись не привлечь к себе ничьего внимания. Недалеко от Центра он остановил машину и вышел, с удовольствием разминая затекшее тело. Заметив поблизости пластиковую раковину таксофона, убийца двинулся туда, закуривая на ходу. Он вставил в прорезь аппарата карточку, по памяти набрал знакомый номер, послушал длинные гудки, беспечно дымя сигаретой и глазея на легко одетых девушек, и, когда на том конце провода сняли трубку, сказал:
– Это я. Первого можешь вычеркнуть.
– Даллас? – после короткой паузы спросили на том конце.
– Ага, – сказал убийца и подмигнул проходившей мимо девушке. Девушка поспешно отвернулась и сделала крюк, чтобы подальше его обойти.
– Ты все сделал, как я велел?
– В лучшем виде, – сказал убийца.
– Хорошо, – сказал голос в трубке. – Пока можешь отдыхать, я тебя найду. А пакет?
– Пока со мной, – ответил убийца. – Ничего, я его сейчас пристрою.
– Аккуратно, – напомнил голос в трубке.
– Аккуратный – это мое детское прозвище, – сказал убийца и, не прощаясь, повесил трубку.
Выходя из телефонной будки, он столкнулся с каким-то пьяным, который брел по тротуару без руля и ветрил, выписывая заплетающимися ногами затейливые кренделя.
– Аккуратнее, братишка, – сказал убийца миролюбиво.
– Смотри, куда прешь, рожа, – одновременно с ним прорычал пьяный.
Язык у него заплетался, широкая физиономия пламенела нездоровым румянцем, усы стояли торчком, волосы были всклокочены, а подол рубашки с одной стороны выбился из-за пояса брюк. Судя по одежде, внешнему виду и манерам, это был типичный лох, серая законопослушная скотинка, в честь неизвестного праздника налакавшаяся до полного беспамятства среди бела дня. Это глупое животное находилось в той стадии опьянения, когда любой кролик начинает чувствовать себя львом и всячески стремится это доказать. Словом, явление было вполне обыденное, и убийца наверняка не счел бы его достойным внимания, но пьяный придерживался на этот счет несколько иного мнения. Похоже было на то, что он счел себя оскорбленным или ущемленным в каких-то своих, одному ему ведомых правах. Как бы то ни было, он ловко заступил пытавшемуся обойти его убийце дорогу, довольно сильно толкнул его в плечо открытой ладонью, покачнулся на нетвердых ногах, вцепился обеими руками в куртку своего оппонента и, дыша на него парами неусвоенного алкоголя, агрессивно поинтересовался:
– Че те надо, педрила? Че ты тут ползаешь, петушина безглазая?
На миг убийце показалось, что это неспроста, что заказчик решил рассчитаться с ним не деньгами, а засунутым под ребро перышком. В следующее мгновение он прогнал эту мысль: пьяный был пьян по-настоящему, без дураков, и то, что он сейчас вытворял, было следствием обычного пьяного куража. Умнее всего было бы отцепить его от себя и спокойно уйти, однако убийца совсем недавно вернулся в Москву из мест, где намеки на нетрадиционную сексуальную ориентацию не принято было оставлять без внимания. Реакция на такие намеки вошла у него в плоть и кровь, сделавшись неотъемлемой частью натуры, и его костлявый кулак вошел в плотное соприкосновение со слюнявыми губами пьяного раньше, чем убийца успел подумать, стоит ли связываться с дураком.
Удар был силен; пьяный покачнулся, но не упал и даже не разжал пальцев, по-прежнему сжимавших куртку убийцы.
– Ах ты пидорюга! – взревел он. – Ах ты туз дырявый! Ты драться?! Ну, получай!
Он широко размахнулся правой рукой; убийца небрежно блокировал удар и ткнул его кулаком в солнечное сплетение. Пьяница ему попался крепкий, хорошо откормленный, да и алкогольная анестезия, видимо, давала себя знать: коротко охнув, пьяный с неожиданной силой заехал убийце кулаком в ухо. Убийца, которому долгое пребывание на нарах не пошло на пользу, с трудом устоял на ногах.
– Нравится?! – на всю улицу орал пьяный. Губы у него были расквашены в лепешку, по подбородку текло и во все стороны летели красные брызги. – Тогда получи еще!
Убийце удалось уклониться от нацеленного в подбородок прямого удара; черный полиэтиленовый пакет, который он все еще держал в руке, ударился об угол телефонной кабинки, ручки оборвались, и пакет упал на асфальт. Пьяный попытался нанести удар ногой; убийца снова уклонился, дал ему в глаз и тут заметил, что издали, ускоряя шаг и на ходу отстегивая прикрепленные к ремням дубинки, к ним торопятся трое патрульных ментов.
Пьяный вновь перешел в атаку, вложив в удар весь свой немалый вес. Убийца посторонился, подставив ногу, пьяный споткнулся и плашмя рухнул на асфальт, накрыв собой пакет. Убийца посмотрел на него, потом на приближающихся ментов, которые уже не шли, а бежали, негромко выругался сквозь зубы и покинул поле боя, юркнув в ближайшую подворотню.
Некоторое время за ним гнались, потом отстали, потому что в этих играх убийца был опытнее. Он хорошо знал тактику ментов, и ему много раз удавалось оставлять их с носом. Удалось и сегодня; спустя полтора часа он спустился с чердака, где отсиживался, пока не стихнет шум, и вернулся на место драки.
Здесь все было спокойно. Пьяного увезли. Черного полиэтиленового пакета тоже нигде не было видно. Здесь вообще ничто не напоминало о недавней драке, если не считать подсохшего бурого пятна на тротуаре там, где пьяный впечатался в асфальт разбитой мордой. Убийца озадаченно почесал в затылке, пожал костлявыми плечами и пошел к своей машине.
– Сам виноват, дурак, – ни к кому не обращаясь, промолвил он, сел за руль и уехал.
Глава 4
Место для встречи выбирал Кастет, как наиболее опытный в такого рода делах человек. Место это было странным, но, с другой стороны, положение, в котором они оказались, тоже трудно было назвать привычным или хотя бы нормальным. Да и подслушать их здесь не представлялось возможным, если только они не находились под колпаком у ФСБ или тот, кто за ними охотился, не располагал самыми последними разработками в области шпионской техники.
Под колпаком у ФСБ они не находились – за это Кастет, главный специалист по связям с ментовкой, ручался головой, – а у Тучи, который, судя по всему, заочно вынес им всем смертный приговор, не было и не могло быть денег на дорогую аппаратуру прослушивания. Так что место, выбранное Кастетом для короткого рабочего совещания, можно было с чистой совестью назвать идеальным.
Анатолий Шполянский включил пониженную передачу и осторожно съехал по разбитой тяжелыми самосвалами дороге на дно заброшенного песчаного карьера. До сих пор ему не приходилось бывать в подобных местах, и, ведя тяжело переваливающийся на ухабах джип, он с интересом оглядывался по сторонам.
Впрочем, смотреть было особенно не на что. Карьер напоминал огромную пустую чашу с плоским дном и неровными краями, над которой раскинулось бездонное синее небо. Справа от дороги, увязнув в песке по катки гусениц, тихо ржавел древний экскаватор. Его стрела бессильно уткнулась в откос, ковш почти целиком зарылся в песок, в кабине не было ни одного целого стекла, правая гусеница отсутствовала. Впереди, на исчерченном следами колес песке, нос к носу застыли джипы Кастета и Косолапого. Далеко в стороне от них Шполянский увидел две темные человеческие фигурки, которые неподвижно стояли в метре друг от друга и, кажется, смотрели в его сторону. У него возникло инстинктивное желание, съехав в карьер, сразу же развернуть машину на сто восемьдесят градусов и укатить подальше от этого места и, главное, от этих людей. Находиться в их компании сейчас было крайне вредно для здоровья. Впрочем, Шполянский хорошо понимал, что это теперь не имеет ровным счетом никакого значения: его уже включили в круг избранных, и вырваться из этого круга было не так-то просто.
Ведя машину по плоскому дну карьера, он снова попытался просчитать возможные варианты. На самом деле уйти из-под удара ничего не стоило, нужно было только купить билет на ближайший рейс и улететь из Москвы куда-нибудь подальше – желательно за границу, куда Туча, не имевший теперь не только паспорта, но даже и справки об освобождении, наверняка не сумеет дотянуться своими костлявыми лапами. Но тогда пришлось бы слишком многое бросить, пустить на самотек, оставить на произвол судьбы. Бросать дело, которое создавалось долгие восемь лет практически на пустом месте, Анатолию Шполянскому было жаль. И еще одно соображение не давало ему просто махнуть на все рукой и пуститься наутек: Туча изменился, и никто из них не знал, насколько велики были произошедшие с ним изменения. За восемь лет, проведенных в колонии особого режима, в компании отпетых воров и убийц, он мог обзавестись навыками и знакомствами, о которых все они, и даже многоопытный по части криминала Кастет, имели лишь самое смутное представление. Как знать, не обеспечили ли его новые знакомые целым чемоданом поддельных документов? Как знать, не помогает ли ему какая-нибудь крупная группировка из тех, о которых Кастет обыкновенно рассказывает вполголоса, все время оглядываясь при этом через плечо? Так что сбежать за границу еще не означало спастись...
«Какая чепуха, – с тоской подумал Шполянский, подгоняя свой джип к тем двум, что стояли посреди карьера. – Что стало с моими мозгами, о чем я думаю? Туча... Да плевать на него! Если я брошу банк и сбегу за бугор вот эти двое, что стоят сейчас в сторонке и смотрят то на меня, то на часы, сами меня разыщут и закопают в лучшем виде. Не имею я права бежать, вот в чем беда! Я не имею, и они тоже не имеют... А как было бы славно – просто улететь и ни о чем не думать!»
Он выключил двигатель, бросил на сиденье мобильный телефон и вылез из машины. Песок мягко подался под его обутыми в сверкающие черные туфли ногами. От него вверх поднимался сухой пыльный жар, и Шполянский подумал, что карьер больше похож на сковородку, чем на чашу. Еще ему подумалось, что на закате, когда небо окрашивается в багровые тона, это уютное местечко должно напоминать уголок ада – там, наверное, такие же бесплодные, безрадостные ландшафты, и дела среди этих ландшафтов творятся ничуть не более веселые, чем то, ради которого они здесь собрались.
– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, – вторя его мыслям, мрачно продекламировал Кастет, когда Шполянский подошел к ним и обменялся с ними рукопожатиями.
– Ты можешь не паясничать? – негромко спросил Косолапый. Он выглядел бледным и осунувшимся, широкие плечи непривычно сутулились, сигарета в руке мелко дрожала. – Нашел время дурака валять!
– Ну, другого времени у нас может просто не быть, – заметил Кастет. – Наш приятель не шутит. Если не веришь мне, спроси у Далласа.
– Прекрати, Константин, – сказал Шполянский. – Ей-богу, без тебя тошно. Слушайте, братцы, я вот тут по дороге подумал... А не рвануть ли нам в самом деле в разные стороны? Черт с ними, с делами, своя шкура дороже!
– Я тебя не узнаю, – мрачно сказал Медведев, характерным жестом потирая подбородок. – Признаться, я рассчитывал, что ты со своими хвалеными мозгами предложишь что-нибудь более конструктивное.
– Совсем ополоумел с перепугу, – поддержал его Кастет. – Что ты, Толя, что ты, родной? Куда мы побежим? Куда ты побежишь, чудак? Ты что, забыл, чьи бабки в твоем банке крутятся, как в стиральной машине? Если мы разбежимся, все остановится, бабки накроются медным тазом, и знаешь, что тогда с нами сделают? От этих людей, Толя, не спрячешься, они нас и на том свете достанут.
– Да знаю я, – с огромной досадой процедил Шполянский, – можешь не напоминать. Черт, знал ведь я, что нельзя с тобой связываться!
– Почему со мной? – удивился Кастет. – С нами! Каждый из нас, Толик, имеет с этой схемы свой кусок хлеба с маслом. Если бы ты со мной когда-то не связался, тебя бы сожрали в самом начале твоего славного трудового пути. И косточек бы не выплюнули, поверь. Рука руку моет, Толик, и не плюй в колодец, а паче того – не мочись против ветра. Соскакивать нам нельзя, ехать надо, пока везет. И потом, от кого ты бегать собрался? Тоже мне, всадник без головы... Было бы кого бояться!
– Ты это и раньше говорил, – напомнил Шполянский. – Кричал, что закопаешь Тучу раньше, чем он приблизится к кому-нибудь из нас на пушечный выстрел. Вот иди теперь, расскажи об этом Далласу, ему должно понравиться.
Кастет зашипел сквозь зубы, как от сильной боли, и трясущимися от злости руками полез в пачку за сигаретой.
– Кончайте, – брезгливо кривя лицо, сказал Косолапый. – Срамно вас слушать, ей-богу. Расскажи лучше, что ты узнал, – обратился он к Кастету.
Кастет несколько раз глубоко вдохнул и резко выдохнул, успокаиваясь, закурил и покачал головой.
– Ничего нового, – сказал он. – О том, что его убили, второй день кричат и по телевизору, и по радио. Убили зверски, вместе с женой... Вы все это знаете.
– Ты обещал узнать подробности, – напомнил Косолапый.
– Подробности... – Кастет нехорошо усмехнулся. – А ты уверен, что хочешь их знать? Впрочем, как прикажешь.
– Так вот, подробности. – Он говорил, глядя исподлобья прямо в глаза Косолапому. Некоторое время тот крепился, а потом не выдержал и отвел взгляд. – Подробности, – повторил Кастет, будто собираясь с духом. – Изволь. Его забили монтировкой – лупили, пока голова не превратилась в фарш. Потом взялись за жену. Ее сначала изнасиловали, а потом тоже забили. И еще... Еще, Косолапый, она была беременна. На третьем месяце, понял?
– Что?!
– То, что слышал, – беременна. Изнасилована и забита насмерть грязной железякой посреди того вонючего проселка, что ведет к Далласу на его дурацкое ранчо. Прямо на переднем сиденье этого его корыта с рогами... Этот подонок оставил нам письмо. Похоже, макал палец в ее кровь и писал прямо на ветровом стекле. Знаешь, Косолапый, что там написано? «До седьмого колена».