Мы никогда не грустили бы. Мы смеялись бы или молчали и иногда переживали бы часы, когда на нас серым туманом набрасывалась мировая скорбь; но мы всегда знали бы, что мы вместе, и, окутанные туманом и озадаченные загадками, прямо перед каменным обличьем Медузы разжигали бы костер нашей любви, а потом, не ведая страха и исполненные взаимного доверия, засыпали бы в объятьях друг друга, и когда просыпались бы, все было бы унесено прочь — и туман, и загадки, и бездна вопросов без ответов, и Медуза улыбалась бы нам… Мы никогда не грустили бы.
Любимое лицо! Небесный отблеск пестрой, не с тобой прожитой юности! Зеркало, в котором мои воспоминания собираются и делаются краше! Взгляни, былое приходит вновь, и это ты возвращаешь мне его, благодаря тебе я вновь обретаю его еще более полным, более ярким, чем когда-то, — ибо ко всему прибавилась страстная тоска по тебе, а что есть жизнь без страстного стремления быть с другим, как не пустой исход лет!
Мы так похожи: я всегда знаю наперед, как бы ты мне ответила. Мы живем под одними и теми же звездами. Ты родилась в конце декабря, а я в конце июня. В астрологии полугодовые циклы всегда соотносятся, — январь и июль, июнь и декабрь. У нас одни и те же созвездия — и сходные судьбы. Мы беспокойные питомцы Юпитера, рожденные вблизи тьмы Сатурна.
Сердце сердца моего! В каком-то журнале о кино я видел твою фотографию, которую так люблю. Снимок из «Трокадеро» во время какого-то маскарада. Ты танцуешь «биг-эппл» с неким мерзким толстяком. Если его отрезать, снимок выйдет просто замечательный, в нем есть все: и грусть, и прошлое, и немножко усталости, доброта, долгий, подчас ошибочный путь, мужество, собранность, сосредоточенность, страстность, способность заблуждаться и мечтать, — многое из прошлого и кое-что уже от меня…
Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (после 04.04.1938)
Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, Норт Кресчент Драйв
MDC 499–500
Милая моя, сладкая и очень любимая, так ты хочешь приехать! Далекая и столь невероятная новость! Немыслимая и поразительная, поразительная и слишком поспешная! Разве не поднимается уже волна, мягкая и бесконечная? О ты, туча, ветер и халкионийская весна над стигийскими водами, разве не расцветают уже в моей душе нарциссы, разве не прошлась уже полосами по моему лбу буря чувств, о беспокойный и колеблющийся горизонт, мечта над бухтами, никогда не видевшими снега?
Сладкая моя, нам ни за что нельзя было расставаться! Это было преступление!
Но теперь, когда ты приедешь, все начнется с самого начала! Предвидение и душевная мука извечной неудовлетворенности, и упоительное сомнение в себе, и тот единственный миг, который стоит многих жизней: когда я чувствую тебя, когда благодаря своей бесконечной милости судьба снова бросает тебя ко мне, когда ты оказываешься в моих объятиях и твоя голова касается моего плеча…
О ты, предназначенная мне и моей мятущейся жизни, сколько раз за эти немногие, бесконечной длины месяцы я терял тебя, потому что ты была далеко! Быть далеко — это для меня больше, чем отсутствовать, далеко — это далеко, я не привык что-либо обретать вновь и не способен ждать, потому что живу слишком быстро и у меня осталось слишком мало времени, ах, приезжай, я не хочу больше жить без тебя, я говорю это без стыда, с чувством бесстыдства смертельно-больного, это чувство уже коснулось меня и едва не положило всему конец, ах, приезжай, последний ласковый свет моих глаз, золотая Фата Моргана над пустыней моего бесцельно растраченного бытия, верхушка пальмы и оазис, ах, приезжай!
Я дрожу и так смотрю на мою руку, что и она дрожит! Я едва способен дышать, я выражаю свои мысли руками, я подбрасываю дров в камин и сижу, уставившись на огонь: что это там народилось и уносит меня прочь, и кто развяжет побыстрее во мне все узлы, милая, любимая моя, кто бросит меня от меня самого куда-нибудь в темную бушующую стихию, ах, брось, брось меня туда! я хочу прыгнуть прямо в тебя, с утеса отчаяния, с трамплина равнодушия, безнадежности и тяжкого горя, я хочу сжечь мое прошлое, милое мое лицо, возлюбленная. Твои глаза совсем близко от меня, и ничего больше нет, кроме темени, и твоих глаз, и дождя твоих поцелуев!
Разве я не погиб? Разве меня не носило где-то, как безвольную куклу со светлыми видящими глазами и неумолимым мозгом? Разве я не был мертв все то время, что тебя не было рядом? Ах, мне нечем утешить и нечем оглушить себя, ножи утерянного времени взрезают меня: тебя не было рядом, тебя не было рядом, вот и все, о чем я в состоянии был думать!
Апассионата! Ты не знаешь, сколько раз я терял и снова находил тебя! Я целыми днями был не в силах писать, потому что кровь во мне ревела, как Мальстрим, и потому что слова от этого ломались, как утлые суденышки в тайфуне, я силился утишить ход крови, огородить дамбами, плотинами и насыпями до твоего появления, но от этих нескольких слов, которые ты телеграфировала, все рушилось, ах, приезжай, неумолимое копье, направленное в мое сердце!
Слышала ты, как часто я с тобой говорил? По-настоящему говорить с тобой я могу, только оставаясь один! Тогда я усаживаюсь где-то в углу на ковре перед горящим огнем и смотрю на него, и звезды снаружи падают в мою руку, и тучи нежно укладываются на мое плечо, и я несу всякий вздор, и потом не могу больше этого выдержать, и беру собак, и выбегаю из дома, и завожу машину, и мы несемся на ней вдоль берега озера, сквозь мертвую тишину итальянских городов; но ни разу это не завершилось хрустом гравия под колесами от неожиданно-резкой остановки, о которой я без устали мечтал, резкого торможения от крика: это ты, это твои руки и твое дыхание, и это чудо, разливающееся окрест, — потому что здесь, на этой чужой дороге, появилась ты, потому что ты ждала нас здесь, потому что ты найдена здесь, ах, драгоценная моя, ты жизнь моего нежелания жить, ангел, молния Предвозвещения, мадонна моей крови, ах, я хочу выйти из дома и ехать в машине, и искать тебя на всех улицах, тебя, Никогда-не-представимую, и, может быть…
Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (18.04.1938)
Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, Норт Кресчент Драйв
[Телеграмма] MDC 610
Ты действительно приезжаешь
Ты действительно приезжаешь
Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (до 20.04.1938)
Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, Норт Кресчент Драйв
MDC 196
Милая, любимая, как подумаю, что ты, может быть, не получишь это письмо — потому что ты уже уехала, потому что ты уже в пути… — разве можно в это поверить?
Порой мне кажется, что я более не способен на это, ибо тьма вокруг сгущается, а запах пороха становится ощутимее, и иногда по ночам из-за горизонта слышатся глухие раскаты…
Иногда все это немножко напоминает последний отпуск — эти неестественно отлетающие дни с последним надеванием солдатских ранцев и беззвучным спускам по каменным ступеням в утренних сумерках…
Это вовсе не страх, любимая. От страха мы все давно отвыкли. И это ни в коем случае не неутолимая жажда и ни в коем случае не печаль. Ведь мы ко всему с такой ужасающей естественностью привыкли! Пожалуй, это, скорее, удивление: приподняли голову и удивились, что все еще не разрушено, что оно еще не убито, что оно еще существует — в дальней дали, правда, но светясь, блестя и переливаясь, как северное сияние тысячи обещаний…
У нас опять мало тепла в наших сердцах для самих себя, у нас, детей смутных времен, столь мало веры в себя — чересчур много храбрости и чересчур мало надежды, и все мы лишь бедные маленькие солдаты, марширующие и марширующие и не знающие, что есть еще помимо маршей…
Глупые маленькие солдаты жизни, дети смутных времен, которым иногда по ночам снится некий сон…
Не грусти оттого, что я пишу тебе такое, — я не хочу, чтобы ты грустила, тебе это чувство знакомо с избытком. Я тоже не буду, я никогда не грущу. Мне слишком много известно о конечном исходе, чтобы грустить.
Мне известно также, каково это — протянуть руку… — при том, что можно разглядывать цветы магнолии в старой вазе эпохи Хань… можно одарить какого-нибудь ребенка шоколадом… — быстро взять твое одеяло из шерсти викуньи и укрыться им перед сном, зажав в ладони твою маленькую статуэтку св. Христофора; она была при мне, когда моя машина перелетела через придорожный снежный вал…
Самая терпимая изо всех разновидностей тоски — спать под твоим одеялом…
Эрих Мария Ремарк в Париже (03.07.1938)
[Ресторанное меню с автографами нескольких посетителей] MDC 193–195
<Ремарк>
<Марлен Дитрих> Откуда у меня ощущение того, что зовется прощаньем
Это ужасно — тебе еще раз показываю нечто, красиво переплетенное воедино, как бы протягивает тебе — и разрывают.
<автограф неизвестного> «What is this, is it beautiful or ugly (blakness) The soft touch of the air is my only gide» R.
<автограф неизвестного> It is but an amature-player who trutts and Fretts upon the sky saying his lines, signefying nothing. W.S.
Эрих Мария Ремарк из Парижа (предположительно 09.09.1938)
Марлен Дитрих в Париж, отель «Пренс де Галль»
[Штамп на бумаге: «Отель „Пренс де Галль“»] MDC 305
Такой, представляешь себе, совсем тихий сад перед рестораном с высокими старыми деревьями, весь в сентябрьском солнце; время от времени на теплую землю с глухим стуком падают и лопаются каштаны, блеск их кожицы, смесь янтаря с красным деревом, ни с чем в мире не сравнишь; на столах пестрые скатерти, с дерев опадают первые коричневато-золотые листья, между столиками бродит несколько хозяйских кур, а ты испытываешь умиротворенность знания и нежелания ведать о разлуке и невозвращении…
…а еще пироги со сливами, и пироги с черникой, и воспоминания, и прошлое, и молодость, и Вестфалия, и Берлин, голубые горы и бесконечные горизонты, звучащая буря и звучащее сердце… я хотел привезти тебе кое-что из этого, но, может быть, оно невкусное или испортилось, — тогда только посмотри на него и вспомни о последнем, вкусном, и о том, где и когда это было…
Эрих Мария Ремарк из Парижа (10.09.1938)
Марлен Дитрих в Париж, отель «Пренс де Галль»
[Штамп на бумаге: «Отель „Пренс де Галль“»] MDC 315–316
Ангел западного окна, кроткая дриада в темнеющем хоре — я пока оставлю отдельный лист с персидскими верблюдами у себя, потому что хочу написать тебе кое-что по этому поводу — об этом бесконечно трогательном телодвижении, полном тоски и преданности, когда их длинные искривленные шеи приподнимают голову и поворачивают ее в сторону того, кому они очень преданны и кто хочет к ней прикоснуться, — это похоже на лебедей, на птиц, пьющих воду и вдруг вскидывающих голову…
у тебя этот лист все равно есть в дубликате, в большом пестром каталоге…
но, нежная и околдованная сумерками, когда будешь перелистывать каталог, обрати внимание на три фотографии на последних страницах; на одной из них — грудь, глядя на которую познаешь смысл выражения, что это небесное удовольствие — ходить по грудям; на другой — рельеф, изображающий всего-навсего листопад, жалобу Антиноя, молчание, призыв и смирение; а на третьей — лошади на фоне вечернего неба с тучами…
и прими это, чтобы руки мои были полны мечтами, и тоской, и молодостью, и любовью…
потому что уже вечер, о чаша моего сердца…
Эрих Мария Ремарк из Парижа (предположительно 13.09.1938)
Марлен Дитрих в Париж, отель «Пренс де Галль»
[Штамп на бумаге: «Отель „Пренс де Галль“»] MDC 320–321
Абсолютно бодрый и выспавшийся на рассвете в Буа; с деревьев капает, поднимается туман, и пахнет октябрем, и листьями, и землей.
Совсем один, поплотнее запахнувшись в пальто, сижу на скамейке; а напротив, запахнувшись в свое серо-коричневое пальто, прислонилась к небу осень с ее спокойными глазами…
Спящие лебеди, потом первое движение птиц — тишина и вдох накануне дня; буковые орешки и каштаны, и влажно поблескивающие желуди, а вот вверх по дереву метнулась блестящая тень — это белочка, с ее нежнейшим топотком в мире, а потом — капающее золото, омывающий мир мерцающий поток, накатывающиеся волны света, лучистые софитные огни дня…
И твое нежное и преданное лицо проявилось из кобальта и пурпурной тьмы теней, как цветок, забытый месяцем в твоих лесах, оно проявилось из холодного утреннего ветра и чужбины, и ты трепетно и смело выступаешь из-за деревьев, уже во весь рост, прислушиваясь к далекому зову, Диана из голубых лесов…
…между прочим, цветы у осени более пестрые и светящиеся, чем у лета, и умирают они раньше…
Эрих Мария Ремарк из Парижа (23.09.1938)
Марлен Дитрих в Париж, отель «Пренс де Галль»
[Штамп на бумаге: «Отель „Пренс де Галль“»] MDC 299
Любимая пума, спасибо тебе за цветы, граммофонные пластинки и за тебя…
я звонил тебе, — но ты уже уехала…
похоже, теперь действительно начнется война, я сидел до сих пор у радио, а сейчас отправляюсь в город…
если будет еще не поздно, мне, наверное, завтра придется подумать, что стоит спасать из Порто-Ронко…
Целую тебя, мое сентябрьское небо, адье…
Если я уеду завтра утром, я тебе еще позвоню, — надеюсь, этого не потребуется, — все зависит от развития событий в ближайшие часы…
Эрих Мария Ремарк из Парижа (предположительно 25.09.1938)
Марлен Дитрих в Париж, отель «Пренс де Галль»
[Штамп на бумаге: «Отель „Пренс де Галль“»] MDC 324
Люксембургский парк под дождем… на могилах Шопена и Гейне влажные листья… sombre dimanche…
В маленьком бистро я обнаружил вино из Вьенна, которое ты любила, — вот оно, — выпейте его, только не слишком холодным, пока на улицах идет дождь, а за окнами стоят маленькие разлуки…
Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко, Парижа, Антиба или Беверли-Хиллз (после сентября 1937 г.)
Марлен Дитрих
MDC 2d
Давай пойдем домой — к тебе и ко мне. Мы всегда жили в отелях…
Эрих Мария Ремарк из Парижа (23.11.1938)
Марлен Дитрих на теплоход «Нормандия»
[Телеграмма] MDC 189
Альфред еще в постели первый приступ ишиаса погода омерзительная тчк Веселясь по этой причине купил от отчаяния Домье для нашей коллекции тчк Счастлив что у тебя хорошее настроение это надолго у тебя много сил и энергии про запас как в начале пути их больше чем ты догадываешься тчк Ты Твой Да Тебя Тебе Единственный
Эрих Мария Ремарк из Парижа (24–26.11.1938)
Марлен Дитрих в Нью-Йорк, отель «Уолдорф Астория»
[Штамп на бумаге: «Отель „Пренс де Галль“»] MDC 486–488
Нежная и любимая, ты говорила по телефону, и сквозь шум океана твой голос иногда доносился совершенно отчетливо, подобно ударам колокола — колокола с другого края Земли…