Прикрыв рукой зевок, она с нежностью посмотрела на края сценария. Страницы выглядели обглоданными. Крис тотчас вспомнила про крыс. Эти твари определенно наделены чувством ритма, подумала она и сделала мысленную отметку: утром надо сказать Карлу, чтобы поставил на чердаке мышеловки.
Пальцы разжимаются. Сценарий выскальзывает из рук. Ладно, пусть падает. Глупости, подумала Крис. Просто глупости. Она на ощупь протянула руку к выключателю. Вот он. Вздохнув, женщина какое-то время лежала неподвижно, почти спала. Затем ленивой ногой сбросила одеяло.
Как же жарко! Чертовски жарко! Крис снова подумала о странном холоде в комнате Риган. Тотчас вспомнилось, как однажды она снималась вместе с Эдвардом Робинсоном, легендарной звездой гангстерских фильмов сороковых годов. Крис никак не могла понять, почему в каждой их общей сцене ей было так холодно, что пробирала дрожь. Пока до нее не дошло: ветеран кино всегда ухитрялся стоять в ее основном свете. Теперь это вызывало улыбку – легкую, как капли тумана на оконном стекле.
Крис уснула. Ей приснился сон о смерти, причем не просто о смерти, а о предшествующих ей мгновениях, когда что-то звенело, она ловила ртом воздух, растворяясь, соскальзывая в бездну, все время думая: «Меня больше не будет, я умру, меня не станет навсегда… навсегда. Папа, не позволяй им, не позволяй им это делать, не дай мне навеки превратиться в ничто, растаять, раствориться, звенеть, звенеть…»
Телефон!
Она вскочила с ощущением пустоты в животе и протянула руку к телефону. Сердцевина без веса, и трезвонящий телефон.
– Алло? – Это был ассистент режиссера.
– В шесть часов в гримерной, дорогуша.
– Хорошо.
– Как самочувствие?
– Как будто только легла в постель.
Ассистент режиссера усмехнулся.
– До скорого.
– Да, до скорого.
Крис положила трубку и несколько секунд сидела неподвижно, вспоминая сон. Сон ли? Скорее мысль в состоянии полубодрствования – такая пугающая четкость. Матовый блеск черепа. Небытие. Необратимое. Она не могла себе это представить. Боже, такое невозможно!
Крис грустно покачала головой. Но это так.
Она босиком прошлепала в ванную, надела халат, затем быстро спустилась по старой сосновой лестнице в кухню, к жизни, где есть скворчащий на сковородке бекон.
– Доброе утро, миссис Макнил.
Седая, сутулая Уилли выжимала апельсиновый сок. Под глазами темные мешки. Легкий акцент. Швейцарский. Как и у Карла. Вытерла руки бумажным полотенцем и зашаркала к плите.
– Я сама. – От Крис не ускользнул ее усталый вид.
Уилли что-то проворчала и вернулась к кухонной раковине. Крис налила себе кофе и села за стол. Здесь она опустила глаза и, посмотрев на тарелку, нежно улыбнулась: на белом фарфоре алела роза. Риган. Ее ангел.
Часто по утрам, когда Крис работала, Риган тихонько вылезала из постели и спускалась в кухню, чтобы положить на тарелку матери цветок, после чего со слипающимися глазами возвращалась в кровать. Сегодняшним утром Крис печально встряхнула головой, вспомнив, что подумывала назвать ее Гонерильей. Да-да. Именно так. Готовься к худшему. Крис кисло улыбнулась воспоминанию. Она сделала глоток кофе, и ее взгляд снова упал на розу. На мгновение ее лицо приняло страдальческое выражение – печальные зеленые глаза на неприкаянном детском личике.
Ей вспомнился другой цветок. Сын. Джейми. Он умер давно, в возрасте трех лет, когда Крис была молодой и безвестной хористкой из кордебалета на Бродвее. Она поклялась, что больше никогда не отдаст никому свое сердце так, как когда-то отдала Джейми и его отцу Говарду Макнилу. В конце концов, ее сон о смерти рассеялся вместе с паром, вившимся над кофейной чашкой. Крис оторвала взгляд и мысли от розы. Тем более что Уилли поставила перед ней сок.
И тут она вспомнила про крыс.
– Где Карл?
– Я здесь, мадам.
Мягкой кошачьей походкой Карл вышел из кладовой. Властный и вместе с тем почтительный. На подбородке порез от бритья заклеен кусочком бумажной салфетки.
– Да?
Высокий и мускулистый, с лысой головой и ястребиным профилем, он остановился возле стола.
– Карл, у нас на чердаке завелись крысы. Будет лучше, если вы купите мышеловки.
– У нас крысы?
– Я только что это сказала.
– Но на чердаке чисто.
– Значит, у нас там чистоплотные крысы.
– Нет крыс.
– Карл, я слышала их прошлой ночью.
– Может, это трубы, – рискнул возразить Карл. – Или половицы.
– Может, это крысы! Может, вы купите чертовы мышеловки и перестанете спорить?
– Да. Пойду прямо сейчас, – ответил Карл, направляясь к входной двери.
– Не сейчас, Карл! Все магазины закрыты, – сказала Крис.
– Они закрыты, – укоризненно проворчала ему вдогонку Уилли.
Но Карла уже след простыл.
Крис и Уилли обменялись взглядами; затем, покачав головой, жена Карла вернулась к жарке бекона. Крис отпила кофе. Странно. Странный человек, подумала она. Как и Уилли, работящий. Преданный, предельно вежливый. И все же было в нем нечто такое, отчего ей становилось слегка не по себе. Что именно? Легкий душок высокомерия? Нет. Что-то другое… У нее никак не получалось найти этому определение.
Энгстрёмы работали у нее вот уже почти шесть лет. И все же Карл оставался этакой маской – говорящим, дышащим, непереводимым иероглифом, на негнущихся ногах выполняющим ее поручения. Впрочем, за этой маской что-то двигалось. Ей было слышно, как тикает некий внутренний механизм – наверное, совесть.
Скрипнула, открывшись, входная дверь. И через секунду захлопнулась.
– Они закрыты, – пробормотала Уилли.
Крис поклевала бекон, затем вернулась к себе в комнату, где надела свитер и юбку. Она критически посмотрела на себя в зеркало. Короткие рыжие волосы – они вечно казались растрепанными, – россыпь веснушек на светлой коже. Затем, скосив глаза и идиотски улыбнувшись, она заговорила:
– Привет, красивая девчонка из соседнего дома! Могу я поговорить с твоим мужем? Твоим любовником? Твоим сутенером? О, твой сутенер в работном доме? Да, не повезло!
Она в зеркало показала себе язык. Затем как будто обмякла. О господи, что за жизнь! Крис взяла коробку с париком, устало спустилась по лестнице вниз и вышла на весеннюю улицу.
На мгновение она остановилась перед домом, вдыхая свежий утренний воздух, вслушиваясь в повседневные звуки просыпающегося мира. Бросила задумчивый взгляд вправо, где рядом с домом крутые каменные ступени резко уходили вниз, к М-стрит. Чуть дальше маячили древние кирпичные башни в стиле рококо и средиземноморская черепичная крыша верхнего входа в старый Трамвайный парк. Прикольно. Забавное соседство, подумала она. Черт побери, может, стоит здесь остаться? Купить дом? Начать новую жизнь? На колокольне Джорджтаунского университета низко загудел колокол. Подрожав мгновение над бурой поверхностью реки, меланхоличное эхо проникло в усталое сердце актрисы. Она зашагала на работу, к зловещей шараде и набитой соломой шутовской имитации праха.
Стоило ей войти в главные ворота кампуса, как ее депрессия пошла на убыль, а затем ослабела еще больше, когда Крис увидела ряд трейлеров – грим-уборных, припаркованных вдоль подъездной дорожки вплотную к южной стене. К восьми часам утра и первым дублям этого дня она почти пришла в себя. И тотчас затеяла спор по сценарию.
– Эй, Бёрк! Взгляни на эту белиберду, хорошо?
– Вижу, у тебя есть сценарий! Как хорошо!
Режиссер Бёрк Деннингс, похожий на тощего проказника-эльфа с подергивающимся левым глазом, с хирургической точностью трясущимися пальцами оторвал от страницы сценария узкую полоску и хихикнул:
– Думаю, это сойдет за еду.
Они стояли на лужайке перед главным административным зданием университета, в самой гуще статистов, актеров и сотрудников съемочной группы. Рядом уже собирались кучки зевак, главным образом студенты иезуитского факультета.
Скучающий кинооператор достал журнал. Деннингс сунул бумажку в рот и хихикнул, дохнув первой утренней порцией джина.
– О, да, я ужасно рад, что тебе дали сценарий.
Пронырливый, худощавый, лет пятидесяти с гаком, он говорил с шикарным британским акцентом, таким отрывистым и идеально точным, что это придавало шарм даже самым грубым скабрезностям. Когда же он бывал пьян, то, похоже, в любой момент был готов разразиться хохотом, и ему стоило немалых усилий сохранять серьезность.
– А теперь скажи мне, детка. В чем дело? Что случилось?
По сценарию в сцене, которая имелась в виду, декан мифического колледжа должен был обратиться к собравшимся студентам и попытаться отговорить их от сидячей забастовки. Тогда Крис должна была взбежать по ступенькам эспланады, вырвать из рук декана мегафон, указать на главное административное здание и прокричать: «Давайте снесем его!»
– Это полная бессмыслица, – сказала ему Крис.
– Неправда, – солгал Деннингс.
– Неужели? Тогда объясни мне, Берки-Верки, какого черта им понадобилось сносить здание? Зачем? Какова тут твоя идея?
– Ты дразнишь меня?
– Нет, я спрашиваю «зачем?».
– Потому что там так написано, киска.
– В сценарии?
– Нет, на земле!
– Ой, ну ладно, Бёрк, это же не она. Это не в ее характере. Совсем не в ее. Она бы так не поступила.
– Поступила бы.
– Нет, не поступила бы.
– Вызовем сценариста? По-моему, он сейчас в Париже.
– Прячется?
– Трахает девок!
Бёрк произнес это с безупречной дикцией, и в его лисьих глазках на похожем на тесто лице блеснул лукавый огонек. Выпущенная же им реплика взмыла ввысь, к готическим шпилям. Крис повисла на его плечах. Ноги подкашивались от смеха.
– О Бёрк, ты просто невозможен, черт побери!
– Да, – согласился он, словно цезарь, скромно подтверждающий, что трижды отказался от короны. – Ну так что, теперь мы поладим?
Крис его не слышала. Мысли ее были заняты другим. Интересно, кто-то услышал непристойность? Она тайком бросила взгляд на иезуита лет сорока, стоявшего в толпе зевак. Смуглый, с грубыми чертами лица. Похож на боксера. В глазах что-то печальное, даже страдальческое и вместе с тем теплое и ободряющее. Встретившись с ней взглядом, он еле заметно кивнул. Он услышал. Затем посмотрел на часы и отошел.
– Так я спрашиваю – мы поладим?
Крис обернулась, думая о своем.
– Да, конечно, Бёрк. Будем работать.
– Слава богу.
– Нет, погоди!
– О господи!
Она пожаловалась на концовку сцены. Ей казалось, что кульминацией была ее реплика, а вовсе не то, что она сразу после нее выбегает в дверь.
– Это ничего не добавляет, – пояснила Крис. – Это глупо.
– Да, киска, все правильно, – искренне согласился Бёрк. – Но вот монтажер настаивает, чтобы мы это сняли, – продолжил он. – Так что будем снимать. Ты понимаешь?
– Нет. Не понимаю.
– Конечно, ты не понимаешь, дорогая, потому что ты абсолютно права. Это чушь собачья. Просто поскольку следующий эпизод… – Деннингс хихикнул. – Поскольку эпизод начинается с того, как Джед входит в дверь, монтажер уверен в номинации, если предыдущий эпизод закончится тем, что ты в эту дверь выйдешь.
– Шутишь?
– Согласен, киска. Это просто гребаный позор. Поэтому давай, так и быть, его снимем, и потом, во время окончательного монтажа, я втихаря его вырежу. Думаю, это будет лакомый кусочек.
Крис рассмеялась. И согласилась. Бёрк посмотрел на монтажера. Тот слыл вспыльчивым эгоистом, склонным к долгим, отнимающим массу времени спорам. Монтажер был занят разговором с кинооператором. Режиссер облегченно вздохнул.
Ожидая на лужайке перед ступеньками, пока нагревалась осветительная аппаратура, Крис наблюдала за Деннингсом: тот с руганью набросился на одного из рабочих сцены, после чего просиял от удовольствия. Похоже, он наслаждался своей эксцентричностью. Но Крис знала: в какой-то момент попойки он мог внезапно вспылить, и, если такое случалось в три или четыре часа утра, чаще всего звонил сильным мира сего и злобно оскорблял их из-за не сто́ящих и выеденного яйца поводов.
Крис вспомнился директор студии, чье прегрешение состояло лишь в том, что на просмотре он беззлобно заметил, что, дескать, у Деннингса слегка потрепаны манжеты рубашки. В отместку тот разбудил его в три часа утра и обозвал «гребаным хамом», добавив, что его отец, основатель студии, «был явный психопат» и во время съемок фильма «Волшебник страны Оз» постоянно «лапал Джуди Гарленд». Затем, на следующий день, он притворился, будто ничего не помнит, хотя и светился удовольствием, когда те, кого он оскорбил, в мельчайших подробностях описывали ему, что он натворил.
Хотя, если было нужно, он помнил. Крис с улыбкой покачала головой, вспомнив, как Деннингс, напившись джина, крушил в ярости свои апартаменты на киностудии, как позднее, когда его припер к стенке глава кинопроизводства с подробным счетом и полароидными снимками устроенного им разгрома, Бёрк насмешливо отверг эти обвинения как «явную фальшивку», заявив, что «ущерб был гораздо, гораздо большим!». Крис не верила, что Бёрк алкоголик или запойный пьяница. Скорее он пил и буйствовал, потому что этого от него ожидали. Он должен был соответствовать стандартам легенды. Своего рода бессмертие, подумала она.
Крис обернулась через плечо, выискивая взглядом иезуита, который улыбнулся, когда Бёрк ляпнул непристойность. Он прогуливался вдалеке, печально опустив голову, одинокое черное облачко в поисках дождя. Она никогда не любила священников. Такие уверенные. Такие самонадеянные. И все же этот…
– Все готово, Крис?
– Готово.
– Отлично. Полная тишина! – выкрикнул ассистент режиссера.
– Начали! – скомандовал Бёрк.
– Начали!
– Быстрее!
– Мотор!
Крис взбежала по ступенькам. Статисты разразились одобрительными возгласами. Деннингс же не сводил с нее глаз, гадая, что с ней такое. Она слишком быстро уступала в спорах. Он многозначительно посмотрел на ассистента, отвечающего за диалоги. Тот моментально подскочил к нему и предложил свой открытый экземпляр сценария, словно этакий престарелый церковный служка, передающий на мессе священнику свой служебник.
Они работали лишь при переменной облачности, а в четыре часа небо затянуло плотными, темными тучами.
– Бёрк, свет уходит, – обеспокоенно заметил ассистент режиссера.
– Да он уходит во всем этом гребаном мире.
По распоряжению Деннингса ассистент режиссера отпустил всю съемочную группу, сказав, что на сегодня работа закончена. Крис пешком отправилась домой. Она шла, опустив голову и чувствуя себя совершенно разбитой. На углу Тридцать шестой улицы и О-стрит остановилась, чтобы дать автограф пожилому итальянцу из бакалейной лавки, который поздоровался с ней, стоя в дверях своего заведения. На коричневом бумажном пакете Крис написала его имя и добавила «с теплыми пожеланиями». Пропустив машину, прежде чем перейти улицу, посмотрела на католическую церковь на другой стороне. Церковь какого-то там святого. Служили в ней иезуиты.
Она слышала, что здесь Джон Ф. Кеннеди сочетался браком с Джеки. Сюда же он ходил исповедоваться. Крис попыталась представить Кеннеди среди свечей и набожных морщинистых женщин. Кеннеди, под щелканье перебираемых четок склонивший голову в молитве. Я верую… разрядка в отношениях с русскими, я верую, я верую… «Аполлон-4»… Я верую в воскресение и жизнь вечную…
Ага. Вот он. Главный крючок.
Мимо Крис по брусчатке мостовой продребезжал своим теплым, дрожащим грузом фургон с логотипом пива «Гюнтер».
Она перешла улицу, и, когда шагала по О-стрит мимо здания начальной школы Святой Троицы, из-за ее спины выскочил священник. Сунув руки в карманы нейлоновой ветровки, он явно куда-то спешил. Молодой. Сосредоточенный. Небритый. Обогнав ее, свернул направо, в проход, который вел во двор позади церкви.
Крис остановилась в проходе, с любопытством глядя ему в спину. Судя по всему, священник направлялся к белому домику. Старая дверь с экраном-сеткой со скрипом распахнулась. Из дома вышел еще один священник. Коротко кивнув молодому коллеге, он опустил глаза и быстро зашагал ко входу в церковь. И вновь дверь белого домика открылась изнутри. На пороге вырос еще один священник. Ой, да ведь это же тот самый, который улыбнулся, когда Бёрк произнес слово «трахается». Только теперь он был мрачен. Он молча поприветствовал новоприбывшего, нежно и даже как будто по-отечески обняв за плечи, после чего повел его внутрь. Дверь с тихим скрипом закрылась. Крис посмотрела на свои туфли. Она была озадачена. Что же будет дальше?