— Прямо как у меня. Я сейчас работаю — знаешь, на кого? На тебя.
Тони глубоко вздохнул с таким видом, будто все ему наскучило, — способ показать мне, что ему не нравится, в каком направлении пошел разговор. Но несмотря на мою вызванную лекарством заторможенность, я продолжала злиться. Именно в этот момент я вдруг почувствовала, что меня разрывает от обиды и гнева на всех и вся — и особенно, особенно на этого скрытного, закомплексованного типа, притулившегося на краешке моей кровати. Это он, именно он виноват во всем этом кошмаре — ведь это же из-за него я беременна. Этот эгоистичный урод. Это дерьмецо. Этот…
А мне казалось, что эти таблетки должны успокаивать…
— Спросил бы хоть, все ли в порядке с ребенком, — проговорила я образцовым медикаментозно-ровным голосом.
Тони снова шумно втянул воздух. Никаких сомнений, он считает минуты в надежде скорее улизнуть из этого места и радуется, что избавился от меня на эту ночь. А потом, если повезет, я, может быть, еще раз упаду вниз физиономией и освобожу его еще на пару деньков.
— Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь, — сказал он.
— Конечно, знаю, Тони. Ты прямо-таки излучаешь тревогу.
— Видимо, это называется «посттравматический шок»?
— Ага, конечно. Валяй запиши меня в полоумные и проклинай тот день, когда со мной познакомился.
— Да что, черт побери, они с тобой сделали?
Голос за спиной Тони произнес:
— Ей дали валиум, раз уж вы спросили. И насколько я вижу, препарат не возымел желаемого эффекта.
Возле кровати стоял мистер Десмонд Хьюз собственной персоной, с моей картой в руках, в бифокальных очках на самом кончике носа. Я спросила:
— Доктор, с ребенком все нормально?
— И вам доброго вечера, миссис Гудчайлд. О да, все прекрасно.
Он повернулся к Тони:
— Вы, должно быть, мистер Гудчайлд?
— Тони Хоббс.
— Да, верно, — пробормотал Хьюз, едва кивнув. Затем обратился ко мне с вопросом: — Ну-с, как мы себя чувствуем? Трудные были двадцать четыре часа, полагаю?
— Скажите про ребенка, доктор.
— Насколько я могу судить на основании ультразвукового сканирования, все обошлось, ребенок не пострадал. Вы же, думаю, страдаете от проявлений холестаза.
— Проявлений чего? — переспросила я.
— Я говорю о хроническом зуде. Довольно частое явление у беременных… и нередко появляется в сочетании с преэклампсией, то есть, как вы, может быть, знаете…
— Высоким давлением?
— Прекрасно… хотя мы, клиницисты, предпочитаем называть это артериальной гипертензией. Хорошо, однако, то, что у вас нормальный уровень мочевой кислоты в крови. При преэклампсии уровень мочевой кислоты повышен, следовательно, можно сделать утешительный вывод, что вы преэклампсией не страдаете. Однако давление очень высоко… Если не контролировать его, это может оказаться опасным и для матери, и для ребенка. Поэтому я прописываю вам бета-блокатор, он стабилизирует давление, а также антигистаминный препарат, пиритон, — он снимет зуд. А еще вам следует принимать валиум, по пять миллиграммов три раза в день.
— Я не стану больше пить валиум.
— Почему это?
— Потому что он мне не нравится.
— Есть многое на свете, что нам не нравится, миссис Гудчайлд… а между тем приносит нам пользу.
— Как шпинат?..
Тони нервно кашлянул:
— Гхм… Салли…
— Что?
— Если мистер Хьюз считает, что валиум тебе поможет…
— Поможет? Меня от него просто тошнит.
— Действительно? — спросил мистер Хьюз.
— Не смешно, — ответила я.
— Я не предполагал шутить, миссис Хоббс…
— Я Гудчайлд, — перебила я. — Я не меняла фамилию. Хоббс — он. А я — Гудчайлд.
Тони и врач украдкой переглянулись. О более, почему я так странно себя веду?
— Простите меня, миссис Гудчайлд. И разумеется, я не могу принуждать вас принимать какие-либо препараты против воли. Однако, как клиницист, я могу диагностировать, что вы в настоящий момент переживаете стресс…
— А я, как объект ваших наблюдений, могу диагностировать, что валиум играет неприятные шутки с моей головой. Поэтому, нет… к этим таблеткам я больше не прикоснусь.
— Это ваше право — но прошу понять, по-моему, это неразумно.
— Приняла к сведению, — хладнокровно ответила я.
— Но пиритон-то вы будете принимать?
Я кивнула.
— Ну хоть что-то, — произнес Хьюз. — И продолжим лечить зуд каламиновой мазью.
— Отлично, — согласилась я.
— Ну-с, и, наконец, последнее, — сказал Хьюз. — Вы должны понимать, что высокое давление очень опасно — из-за этого вы и впрямь может лишиться ребенка. Поэтому до конца беременности вы должны избегать любых физических и психологических нагрузок. Это непременное условие.
— То есть вы хотите сказать?.. — начала я.
— Я хочу сказать, что вам не следует ходить на службу, пока…
Я не дала ему договорить:
— Не работать! А как вы себе это представляете? Я журналист — корреспондент. У меня есть обязательства…
— Да, у вас есть обязательства, — перебил меня Хьюз. — Обязательства перед собой и ребенком. И хотя частично мы способны нормализовать ваше состояние химическими препаратами, в первую очередь вам требуется покой. По сути дела, только постельный режим может обеспечить нормальное вынашивание. И именно по этой причине мы подержим вас в стационаре до окончания…
Я не верила собственным ушам.
— До окончания беременности? — спросила я робко.
— Боюсь, что так.
— Но это же еще три недели. Не могу же я вот так бросить работу…
Тони твердо опустил мне руку на плечо, призывая замолчать.
— Увидимся завтра на утреннем обходе, миссис Гудчайлд, — сказал Хьюз. Кивнув Тони, он перешел к следующей пациентке.
— Поверить не могу, — прошептала я.
Тони только пожал плечами.
— Мы с этим справимся. — С этими словами он посмотрел на часы и сообщил, что ему необходимо возвращаться в редакцию.
— Но разве ты не сказал, что уже сдал свои полосы в печать?
— Я такого не говорил. К тому же, пока ты была без сознания, оказалось, что заместитель премьер-министра замешан в скандале с детским порно, а в Сьерра-Леоне вспыхнул вооруженный конфликт между враждующими группировками…
— У тебя во Фритауне есть человек?
— Есть, внештатник. Дженкинс. Неплох для всякой мелочи. Но раз речь о настоящей войне, думаю, придется посылать кого-то из наших.
— Может, сам поедешь?
— Только в мечтах.
— Если хочешь, езжай. Я тебя не задерживаю.
— Я никуда не поеду, поверь.
Он говорил ласково, но твердо. В первый раз он высказал вслух свое желание вырваться на волю. Или, по крайней мере, мне так показалось.
— Ну что ж, все ясно, — сказала я.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
— Нет, если честно, не очень.
— Я заведую внешнеполитическим отделом — а заведующие отделом не срываются с места, чтобы писать материал о какой-то паршивой перестрелке в Сьерра-Леоне. Но им приходится сидеть в отделе, чтобы готовить свои полосы к печати.
— Так иди. Я тебя не задерживаю.
— Ты уже второй раз это говоришь.
Он сложил на прикроватный столик свои гостинцы — газеты и поникшие цветы. Потом еще раз торопливо поцеловал меня в лоб:
— Завтра приду.
— Я надеюсь.
— Я позвоню тебе прямо с утра, а может, даже сумею заскочить к тебе до работы.
Но утром он не позвонил. Когда я позвонила домой в половине девятого, Тони не ответил. Я набрала номер его мобильника, но абонент был недоступен и меня переключили на его голосовую почту. Я оставила короткое сообщение: «Сижу тут, все уже надоело до чертиков, и только думаю — где же ты? И почему не отвечаешь на звонки? Пожалуйста, позвони скорее, мне ведь и впрямь небезразлично, где же мой муж».
Только через два часа зазвонил телефон в палате. Голос Тони звучал нейтрально, как Швейцария:
— Привет. Извини, что до меня нельзя было дозвониться.
— Понимаешь, я позвонила домой в полдевятого, а там никого не было.
— Какой сегодня день?
— Среда.
— А что я делаю каждую среду?
Отвечать было необязательно, потому что он знал, что мне известен ответ: по средам он завтракал с главным редактором. Завтрак в «Савое» всегда начинался в девять. А это означало, что Тони выходил из дому ровно в восемь. Идиотка, идиотка… что ж ты нарываешься на неприятности?
— Прости, — сказала я.
— Ничего страшного. — Его голос звучал холодно, отстраненно. — Как ты себя чувствуешь?
— По-прежнему довольно хреново. Но хотя бы зуд удалось снять, спасибо каламиновой мази.
— Это уже облегчение, полагаю. Когда у вас часы посещения?
— Как раз сейчас.
— Сейчас я должен встретиться с парнем, который отвечает у нас за Африку. Но я могу это отменить.
Тут я подумала: почему же он не сказал мне об этом вчера? И о завтраке с редактором, и об этой встрече? Может, просто не хотел говорить заранее, что не сумеет приехать сегодня утром? Может, эта встреча была только что назначена, учитывая ситуацию в Сьерра-Леоне. А может… о, господи, я не знаю. В этом и состояла все усугубляющаяся проблема с Тони: я не знала. Казалось, он живет за занавесом. Или это меня выводят из равновесия усталость и давление, не говоря уже о холестазе и прочих прелестях, неотделимых отныне от моей дивной беременности? Как бы то ни было, я решила не нагнетать атмосферу из-за того, что он не приедет ко мне прямо сейчас. В конце концов, спешить мне было некуда.
— Не нужно, — ответила я. — Увидимся завтра.
— Ты уверена? — переспросил Тони.
— Я позвоню Маргарет, может, она сумеет ко мне забежать во второй половине дня.
— Тебе что-нибудь принести?
— Возьми чего-нибудь вкусного в «Марксе и Спенсере».
— Я постараюсь прийти пораньше.
— Вот и хорошо.
Разумеется, Маргарет была в больнице уже через полчаса после моего звонка. Увидев меня, она постаралась скрыть свои чувства, но это ей не удалось.
— Я задам только один вопрос, — начала Маргарет.
— Нет, Тони этого не делал.
— Только не вздумай его покрывать.
— Да нет же, честно.
И я рассказала ей всю свою историю, описала нашу чудную перепалку с Хьюзом и то, что я отказалась примкнуть к дружной армии пользователей валиума.
— Вот и молодец, что отказалась от этой дряни, — заявила она. — Если от нее у тебя крыша едет.
— Можешь мне поверить, от этого валиума я стала злобной, как фурия.
— А Тони — как он со всем этим управляется?
— Сугубо по-английски, с полной невозмутимостью. А я тем временем начинаю тихонько паниковать… и не только при мысли о том, что придется три недели валяться на больничной койке: моей газете вряд ли понравится, что я выбыла из строя.
— Но ведь тебя, конечно, не уволят?
— Хочешь, побьемся об заклад? У газеты сейчас туго с деньгами, как и у всех кругом. Ходят упорные слухи о сокращении штатов в зарубежных офисах. И я не сомневаюсь: как только я выйду из строя на несколько месяцев, меня вычеркнут из списков и глазом не моргнут.
— Но, по крайней мере, тебе обязаны выплатить выходное пособие…
— Только не в случае, если я останусь жить в Лондоне.
— Ты торопишься с выводами.
— Да нет, просто, будучи типичной американкой, я реалистично смотрю на вещи. И еще я думаю о том, что после окончания ремонта и выплаты ипотечного кредита денег останется совсем немного.
— Ну хорошо, тогда позволь мне немного облегчить тебе больничную жизнь. Давай-ка я оплачу одноместную палату на ближайшие пару недель.
— А здесь это возможно?
— Я так делала, когда рожала своих детей. Это даже не очень дорого. Не больше сорока фунтов за ночь.
— Ой, за три недели получается очень дорого.
— Брось, пусть тебя это не беспокоит. Важно только одно: тебе нужен максимальный покой — и не когда-то, а прямо сейчас. И одноместная палата тебе, несомненно, пойдет на пользу.
— Да, но моя гордыня не позволяет принимать твою благотворительность, да еще в таких размерах.
— Это не благотворительность. Это подарок. Подарок на память перед тем, как я попрощаюсь с этим городом.
Я оторопела.
— О чем ты говоришь? — только и удалось мне выдавить.
— Мы возвращаемся в Нью-Иорк. Александр только вчера узнал о переводе.
— А когда вы едете?
— Через две-три недели. В фирме прошла серьезная реорганизация, в результате Александра сделали старшим партнером, и он должен возглавить отдел судопроизводства. Нам организуют переезд по-быстрому, пока в школе каникулы.
Меня снова охватила тревога. Маргарет — моя единственная подруга в Лондоне.
— Черт, — пробормотала я.
— Самое правильное слово, — отреагировала она. — Потому что, как я ни жаловалась на Лондон, как ни ворчала, а теперь понимаю, что буду страшно по нему скучать, когда мы вернемся в свою дыру, я стану домоседкой, буду возить деток на футбол, раздражаться на соседей по Чаппакуа и удивляться, почему все вокруг такие зануды.
— А не может Александр попросить, чтобы ему разрешили задержаться подольше?
— Никаких шансов. Если фирма чего-то хочет, она это получает. Верь мне, через три недели я буду тебе отчаянно завидовать. Хоть этот город порой и способен свести с ума, зато здесь всегда так интересно.
— К тому времени, как Тони добрался до больницы в тот вечер, меня уже перевели в уютную и удобную одноместную палату. Но когда мой муж спросил о причинах этого внезапного улучшения условий — и я рассказала ему о великодушии Маргарет, — его реакцией было полное неприятие, резкое и решительное.
— И какого черта она это устроила?
— Это ее подарок. Мне.
— Ты что, выпрашивала у нее подачки?
Я уставилась на него круглыми от удивления глазами:
— Тони, что ты…
— Признайся, пела Лазаря, била на жалость?
— Ты действительно думаешь, что я на такое способна? По-твоему, это на меня похоже?
— Ну, ей же явно стало так жалко тебя, бедняжку…
— Я повторяю: это подарок. И ее искреннее желание помочь мне…
— Мы его не принимаем.
— Но почему?
— Потому что я не принимаю подачек от богатеньких американок.
— Это не подачка. Она мой друг и…
— Я сам за все заплачу.
— Тони, но счет уже оплачен. И вообще, не вижу проблемы!
Молчание. Я, конечно, понимала, что проблема есть: это гордыня Тони. Он, разумеется, никогда бы этого не признал. Поэтому он только пробормотал:
— Лучше бы ты сначала посоветовалась со мной.
— Понимаешь, это было сложно — ты весь день не звонил. А пока меня не перевели сюда, где есть телефон прямо у кровати, мне трудновато было стоять и дозваниваться тебе самой. Учитывая, что мне велели как можно меньше двигаться.
— Как ты себя чувствуешь?
— Кожа зудит поменьше. И я даже передать не могу, как рада, что выбралась из той богом забытой палаты.
Пауза. Тони не смотрел на меня.
— На какой срок Маргарет оплатила палату?
— На три недели.
— Хорошо, я буду оплачивать ее дальше, сколько потребуется.
— Отлично, — сказала я спокойно, преодолев искушение сказать: «Лишь бы тыбыл доволен, Тони». Вместо этого я показала на пакет из универсама «Маркс и Спенсер», который он не выпускал из рук, и спросила: — Неужели, прибыл ужин?
Тони пробыл у меня целый час — наблюдая, как я поедаю принесенные им сэндвичи и салат. Рассказал, что звонил в «Пост», разговаривал с Э. Д. Гамильтоном и сообщил ему, что я внезапно попала в больницу.
— Уверена, он был безутешен, — отозвалась я.
— Да уж, безумного участия я в его голосе не уловил.
— Ты что-нибудь сказал ему о том, что я вышла из строя на несколько недель?
— Я не такой тупой.
— Мне бы хотелось самой сообщить об этом главному.
— Подожди пару деньков, отлежись, приди немного в себя. А то сейчас ты совсем никакая.
— Да, ты прав. И больше всего мне сейчас хочется отключиться на три недели, отоспаться, а потом проснуться и обнаружить, что я уже не беременна.