Я протянула листок бумаги, на котором Маргарет записала имя Ча и контактный телефон.
— Я ей позвоню и договорюсь, чтобы начала на следующей неделе. За наш счет.
Я ничего не ответила. В конце концов он заговорил опять:
— Главный редактор просил меня съездить завтра в Гаагу. Короткая командировка, на один день, — нужна статья о трибунале по военным преступлениям. Я понимаю, что у тебя все может начаться в любой момент. Но это всего-навсего Гаага. Если что, я через час буду на месте.
— Конечно, — сказала я ровным голосом. — Поезжай.
— Спасибо.
Он заговорил о другом рассказал мне забавную историю о коллеге в редакции, которого поймали На том, что он завышал в отчетах свои расходы. Я с трудом сдерживалась, стараясь не улыбнуться, не показать, что мне интересно и смешно, — потому что еще не пришла в себя после нашей перебранки. А еще мне не нравилось, что Тони, как обычно, прибегает к своему коронному трюку: «насмешишь — и она успокоится». Видя, что я не реагирую на его шутки, он спросил:
— Что с лицом, почему ты такая надутая?
— Тони, а чего ты ждал?
— Не понимаю…
— Да брось ты, после того, как мы только что ссорились…
— Это была не ссора. Скорее я бы назвал это обменом мнениями. Да и в любом случае, все это уже древняя история. — Он нагнулся и поцеловал меня. — Завтра позвоню тебе из Гааги. И не забудь — если что, мой мобильник включен.
После ухода Тони я не меньше часа «доругивалась» с ним, проигрывая в голове весь наш спор, довод за доводом. Будто какой-нибудь литературный критик, я анализировала каждое слово, пыталась извлечь все скрытые смыслы и подтексты разговора — и ломала голову над тем, что бы все это, в конце концов, значило. Было, в общем, очевидно, что весь инцидент вырос на почве преувеличенного самолюбия Тони. Но меня больше волновал другой, куда более серьезный вывод — я постепенно осознавала, что мне не удается найти общего языка с человеком, за которого я вышла замуж. О да, мы оба говорили по-английски. Но речь шла не о тривиальной разнице британской и американской его разновидностей. Здесь было что-то более глубокое, и это всерьез тревожило меня — мне казалось, что между нами никогда не возникнет взаимопонимание, что мы всегда останемся друг для друга чужаками, которых лишь случайно, свела судьба.
— Чужая душа потемки, — высказалась Сэнди во время нашего вечернего разговора. Но когда я ей призналась, что реакции и поступки Тони подчас для меня непостижимы, сестра сказала: — А ты возьми меня. Всегда была уверена, что Дин — простоватый, надежный симпатяга без единой задней мысли. Но мне как раз эта простота и понравилась, я подумала: по крайней мере, всегда сумею его просчитать. Он всегда будет у меня в кулаке.И когда мы познакомились, он именно таким и был. И что случилось? Десять лет жили пристойно, завели троих детей, и тут мой муженек вдруг решает, что городская жизнь его достала. Он встречает девушку своей мечты — тощую лесничиху из национального парка в Мэне — и убегает из дому, чтобы, видите ли, вести с ней жизнь на лоне природы в парке Бакстер. Теперь если он повидается с детьми раз в три месяца, это событие. Так что ты хоть с самого начала знаешь, что тебе попался трудный экземпляр. Мне отсюда кажется, что это преимущество. Да ты и сама это понимаешь.
Может, она была права Возможно, мне просто нужно было набраться терпения и вспомнить, что такое толерантность, а также всякую бодрую ерунду типа «не падай духом», «выше нос» и тому подобное.
Снова и снова я повторяла про себя эти мантры в духе Полианны . Снова и снова я пыталась сделать радостное лицо и улыбаться. Я старалась до тех пор, пока не устала и не выключила свет в палате. Я проваливалась в зыбкий, беспокойный сон, а мозг в это время сверлила странная мысль: «Я проиграла».
А потом появилась другая мысль: «Почему тут так сыро?»
Я вынырнула из сна не сразу. В первые мгновения я рассеянно подумала: а я вроде и не хотела в туалет. Потом глянув в сторону окна, заметила, что на улице светло. На часах было 6:48 утра. Только после это вернулась первая мысль: «Почему же тут так сыро?»
Я села в постели, резко откинула одеяло. Кровать была совершенно мокрой.
У меня отошли воды.
Глава 5
Я не впала в панику, даже не особо испугалась. Просто нажала кнопку вызова. Потом дотянулась до телефона и набрала номер мобильника Тони. Номер был занят, поэтому я позвонила на его прямой номер в редакции и оставила сообщение на автоответчике.
— Привет, это я, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Началось… так что, когда вернешься в Лондон, приезжай, пожалуйста, в Мэттингли.
Едва я успела положить трубку, ко мне подошла дежурная сестра. Бросив взгляд на мокрую постель, она позвонила. Два санитара прибыли очень скоро. Встав по обе стороны моей кровати, они опустили колесики и выкатили меня из палаты, обсуждая, по какому коридору лучше доставить меня в родильное отделение. По дороге у меня начались схватки, сначала слабые, но все усиливающиеся. К тому моменту, когда за мной закрылись двери, боль стала нестерпимой. Казалось, кто-то сжимает мои внутренности железной хваткой, взявшись показать мне новые пучины страдания. Акушерка — крохотная, тщедушная азиатка — была уже на месте. Схватив с тележки пакет хирургических перчаток, она вскрыла его, натянула перчатки и сообщила, что собирается осмотреть шейку матки. Хотя я понимала, что она старается орудовать как можно аккуратнее, прикосновение пальцев в перчатке показалось мне хваткой стальных щипцов. Я и отреагировала соответственно.
— У вас очень сильные боли, да? — спросила акушерка.
Я кивнула.
— Доктор подойдет с минуты на минуту…
— С ребенком все в порядке?
— Да, я уверена, что все…
— Новая безумная схватка. Я громко вскрикнула, потом собралась, спросила:
— Нельзя ли сделать обезболивание?
— Пока вас не осмотрел доктор…
— Пожалуйста…
Она погладила меня по плечу:
— Сейчас что-нибудь придумаем.
Но прошло не меньше десяти минут, пока она вернулась с санитаром. К этому времени у меня было темно в глазах. Боль была такая, что я признала бы себя виновной в совершении любых злодеяний, от Французской революции до глобального потепления, лишь бы от нее избавиться.
— Где вы были? — громко и сипло вопросила я.
— Потерпите, пожалуйста. Там еще три роженицы в очереди на ультразвук.
— Не хочу я ультразвук. Я хочу обезболивание.
Но меня все-таки повезли в кабинет УЗИ, намазали живот гелем и положили на кожу два плоских щупа, комнату вошел полный мужчина в белой куртке, Под ней были клетчатая рубашка фирмы «Вайелла» и плетеный галстук. На ногах красовались зеленые резиновые сапоги. Убрать форменную куртку — и перед вами типичный помещик. Если не считать того, что сапоги этого эсквайра были забрызганы кровью.
— Я мистер Керр, — отрывисто сообщил он. — Замещаю сегодня мистера Хьюза. Небольшие неприятности у нас, так?
На этом месте его неожиданно прервала ассистентка, проводившая исследование. Она произнесла фразу, которую любому из нас меньше всего хотелось бы услышать в подобной ситуации: «Мне кажется, сэр, вам нужно на это взглянуть».
Мистер Керр посмотрел на экран, глаза у него непроизвольно расширились, потом он повернулся и начал готовить какие-то инструменты. Он торопливо переговаривался с сестрой — к своему ужасу, я различила слова: «Приготовьте детский респиратор».
— Что происходит? — спросила я.
Мистер Керр подошел ко мне:
— Я должен вас осмотреть. Может быть не очень приятно.
Он засунул в меня пальцы, надавливал, ощупывал, уже собиралась приступить к нему с расспросами о том, что же он там нашел, как началась новая схватка, от которой я закричала.
— Анестезиолога уже вызвали, — доложил мистер Керр. — Нам придется сделать вам экстренное кесарево сечение.
Прежде чем я успела отреагировать, он пояснил, что, как показал ультразвук, пуповина обмотала шею младенца.
— Ребенок умрет? — перебила я.
— На мониторе мы наблюдаем хорошее сердцебиение. Но надо пошевеливаться, пока…
Он не закончил фразу, потому что двери растворились и появились два санитара с каталками. Одну из них подкатили прямо ко мне. Следом вошла индианка в белом халате и тоже устремилась к моей кровати:
— Я доктор Чатерджи, анестезиолог. Расслабьтесь немного.
Ватным тампоном она протерла мне левую руку выше локтя.
— Сейчас сделаем укол, — говорила она, вводя иглу мне в руку, — а теперь начинайте считать от десяти до одного.
Я послушно забормотала: « Десять, девять, восемь…». После чего мир померк.
Это так странно — искусственно выключиться из жизни на какое-то время. Это не сон, ты даже не можешь отследить течение времени. Просто выпадаешь в никуда, и никакие мысли, страхи, боль не способны вторгнуться в твою душу. Сон проницаем, его легко нарушить, а здесь все находится под строгим контролем химических веществ. И это — учитывая целый час непрерывных мучений — меня вполне устраивало.
Пока я не проснулась.
Мне потребовалось время, чтобы понять, где я, поскольку первым, что я увидела, были мерцающие светящиеся трубки, висящие прямо надо мной. Я с трудом разлепила глаза, все растекалось и плыло. Голова была как в тумане, все звуки были приглушенными, доносились как то сквозь вату — мне стало не по себе. Это было страшновато, к тому же я не сразу смогла сообразить, что же, черт возьми, происходит. Постепенно кусочки головоломки складывались в картинку: больница, палата, кровать, болит голова, болит все тело, ребенок…
— Сестра! — заорала я, одновременно нажимая на кнопку вызова. При этом я сообразила, что трубки — это капельницы, торчащие из обеих рук, и поняла что совсем не чувствую нижнюю часть тела, — Сестра!
Спустя некоторое время ко мне подошла изящная мулатка.
— С возвращением, — сказала она.
— Мой ребенок…
— У вас мальчик. Восемь фунтов, две унции . Поздравляю.
— Можно мне на него посмотреть?
— Он в отделении интенсивной терапии. Это обычное дело, после осложненных родов такой порядок.
— Мне необходимо его увидеть. Прямо сейчас… — И умоляющим голосом я добавила: — Прошу вас.
Сестра внимательно посмотрела на меня:
— Я узнаю, можно ли что-нибудь сделать.
Она вернулась через несколько минут:
— Сейчас к вам подойдет мистер Керр.
— А ребенка мне покажут?
— Поговорите с мистером Керром.
В эту минуту появился врач. Та же белая куртка, та же рубашка, только сапоги окровавлены сильнее прежнего — видно, не без моего участия.
— Как самочувствие?
— Скажите, что с моим сыном?
— Вам сделали обычное кесарево сечение. Петля вокруг шея была не такой тугой, как я опасался. Так что, в общем и целом…
— Почему тогда он в реанимации?
— В палате интенсивной терапии. Обычная процедура для новорожденных после операции, особенно в случае осложненных родов. Нам пришлось произвести вентиляцию…
— Какую вентиляцию?
— Дали ему кислород. Он был немного вяловат, но на вентиляцию отреагировал хорошо.
— Значит, что же, петля на шее могла привести к поражению мозга?
— Как я уже говорил, к счастью, петля пуповины не была туго затянута вокруг шеи вашего сына. Но на всякий случай мы сделали ему ультразвук, чтобы убедиться, что у него нет кровоизлияний в мозг.
— Были?
— Нет, все в полном порядке. А главное, по шкале Апгар все совершенно нормально.
— По какой шкале?
— Шкала Апгар — это такая табличка, которую мы заполняем для каждого новорожденного. Туда заносятся некоторые показатели: пульс, рефлексы, дыхание, внешний вид. Как я уже сказал, ваш сын без труда набрал нормальное количество баллов. А через денек-другой сделаем еще электроэнцефалограмму и томографию, чтобы уж наверняка убедиться, что нервная система работает в нормальном режиме. Но я вам советую даже не переживать по этому поводу.
О, бога ради…
— Мне необходимо на него взглянуть.
— Конечно. Только будьте готовы и не пугайтесь, он сейчас выглядит не лучшим образом Детская интенсивная терапия, знаете ли, не самое приятное место.
— Ничего, я выдержу.
— Вот и славно. Но помните, любые нагрузки для вас исключены. Вы перенесли серьезное хирургическое вмешательство.
Он было пошел к двери, но с полпути вернулся:
— Кстати, чуть не забыл — примите поздравления, Счастливый отец пока не появлялся?
— Он не звонил в больницу? — спросила я сестру.
— Не знаю, — ответила она. — Но я спрошу других сотрудников. А вы дайте мне его номер, я ему сама позвоню.
Я взглянула на часы. Шесть пятнадцать.
— Может, я сама попробую?..
Но тут появились санитары с креслом-каталкой. На сей раз это было особое кресло, приспособленное для пациентов с капельницами: у него имелась специальная рамка для бутылок с плазмой и физраствором.
— Давайте я позвоню вашему супругу, — напомнила сестра. — А то кресло нельзя занимать надолго, оно может понадобиться кому-нибудь еще.
— Такие классные кресла всегда нарасхват, — вступил в разговор санитар и добавил: — Поехали, дорогая. Мы отвезем тебя к малышу.
Сестра дала мне бумагу и ручку, и я быстро написала номера рабочего телефона Тони, его мобильного и нашего домашнего. Она пообещала оставить сообщения на всех трех, если не сумеет дозвониться и поговорить. Санитары стали перемещать меня с кровати в кресло. Я заранее напряглась, думая, что меня начнут отсоединять от многочисленных трубок, а затем опять будут тыкать иглами в вены. Но парни — они оба напоминали членов сборной команды по армрестлингу — невероятно бережно подняли меня и усадили в кресло, при этом ловко управляясь с трубками. Когда наконец меня разместили в кресле, я была в полном изнеможении: видно, послеоперационный шок еще не прошел. Сердце бешено колотилось, желудок схватывали спазмы, стены палаты ходили ходуном. Но после нескольких рвотных спазмов я немного пришла в себя, только во рту было мерзко, а глаза слезились.
Большим ватным тампоном сестра очистила мне лицо.
— Вы уверены, что хотите ехать прямо сейчас? — спросила она.
Я только кивнула. Пожав плечами, сестра сделала знак санитарам, чтобы трогались.
Проезжая по палате для рожениц, мы миновали кровати пяти или шести женщин, около каждой из которых стояла кроватка с младенцем. Мы выехали в длинный коридор и долго двигались по нему, пока не остановились у лифта. Двери открылись, и я увидела, что у нас есть компания: в лифте была пожилая женщина на каталке, вся обвешанная капельницами, мешками, мониторами. Дыхание ее больше напоминало предсмертные хрипы. На мгновение наши взгляды встретились, и в глазах старушки я прочитала ужас и тоску. В голову пришла банальная мысль: одна жизнь кончается, другая начинается. Если, конечно, моему сынишке удастся выкарабкаться.
Лифт поднялся на два этажа Выехав из него, мы оказались прямо перед широкими створками двери с надписью «Педиатрическое отделение интенсивной терапии». Один из санитаров, более общительный, шепнул мне в ухо: «Советую, лапуля, закрой глаза и не открывай, пока не доберемся до твоего малыша. Лично у меня тут настроение портится, это место не для меня».
Я последовала его совету и, пока мы ехали по палате, не отрывала взгляд от пола. Меня, хотя глаза и были опущены, сразу же неприятно удивило освещение — помещение заливал мертвенный темно-синий свет (позднее мне объяснили, что необходимо для новорожденных, страдающих от желтухи). Тревожное ощущение усиливалось из-за полного отсутствия человеческих голосов. Единственным звуком было ритмичное, как метроном, попискивание электронных приборов — обнадеживающее напоминание о том, что маленькие сердца бьются.
Спустя какое-то время коляска остановилась. К этому времени глаза у меня плотно сомкнулись. Но тут санитар потряс меня за плечо: «Приехали, лапуля».