— А на что ты рассчитывала, давая ему бутылочку? Ему нужно твое молоко, а не…
— Все-то ты знаешь, доктор Спок хренов!
— Это знает каждый дурак.
— У меня опять грудь закупорило.
— Так раскупорь, кто тебе мешает?
— Слушай, советчик, шел бы ты на свой чердак.
— С удовольствием, — И Тони громко захлопнул за собой дверь.
Никогда прежде Тони не хлопал дверьми, но сейчас ударил с такой силой, что испугал не только меня, но и Джека. В ответ на хлопок он заплакал с удвоенной силой. А я вдруг почувствовала сильнейшую потребность выбить окно кулаком, прямо сейчас. Вместо этого я скинула испачканную молочной жижей футболку, расстегнула лифчик и, вытащив Джека из колыбели, приложила его к правому соску. Он с силой стал сосать, а у меня было чувство, что голова вот-вот лопнет. Боль в груди показалась незначительной по сравнению с диким, все нарастающим давлением между ушами. А когда, неожиданно, грудь раскупорилась и Джек начал жадно есть, то я ощутила не облегчение. Скорее я ступила в новую, неизведанную область… в место, где я еще не бывала доселе. Государство под названием «истерия».
— Или, по крайней мере, так я это воспринимала. По щекам у меня безостановочно текли слезы, а внутри нарастал крик. Ощущение было очень странным, невероятным: беззвучный вопль. Я будто забилась в уголок собственного черепа и оттуда слышала собственный — очень-очень отдаленный — плач. Но постепенно тихий крик становился слышнее и наконец перешел в оглушительный безумный визг. Когда завывания в голове усилились настолько, что я испугалась, что оглохну, пришлось отнять Джека от груди, положить его в кроватку и броситься в спальню. Там я упала на кровать, схватила подушку и поскорее заткнула себе уши.
Как ни странно, от этого мне, кажется, стало легче: через некоторое время вой внутри головы замолк. Прекратился и мой плач. Наступила тишина. Точнее, мне сначала так показалось… но потом, оказалось, что это полное отсутствие звука, сродни глухоте. У меня словно лопнули барабанные перепонки, и я ничего не слышала. Впрочем, поскольку при этом исчез и вой в голове, это не испугало, а скорее воспринималось как облегчение. Так я лежала, наслаждаясь вновь обретенной тишиной. Мне показалось, что прошло всего несколько минут. Но вот отворилась дверь и вошел Тони, странно взволнованный. Сначала я не слышала, что он говорит (хотя подушку с головы уже сняла), А потом вдруг звуки вернулись, вновь ворвались в мою жизнь. Только что поведение Тони казалось безмолвной пантомимой, а в следующий миг его голос обрушился на мои уши. Он что-то злобно говорил, перекрикивая плач Джека.
— … не понимаю, какого черта ты тут валяешься, когда твой сын… — кричал Тони, оглушая меня.
— Извини, извини… — Я вскочила и бросилась к двери, чуть не сбив Тони с ног. Оказавшись в детской, я мигом выхватила Джека из колыбели, и в считаные секунды он уже был у груди. К счастью, молоко пошло сразу, на время утихомирив Джека. Все мы перестаем плакать, когда получаем то, чего хотим… правда, ненадолго.
Пока Джек сосал, я сидела, откинувшись на спинку стула Прикрыв глаза, я хотела было вернуться в страну глухоты. Вместо этого раздался голос Тони. Он взял себя в руки и говорил, как обычно, спокойно и уравновешенно:
— Что случилось?
Я открыла глаза. Голос мой звучал на удивление спокойно:
— В смысле?
— Ты была на кровати, с подушкой на голове.
— Уши…
— Уши?
— Да, у меня заболели уши. Такая ужасная боль, стреляло в ухе, понимаешь? Сейчас уже все прошло.
Я снова прикрыла глаза, стараясь не потерять ход мыслей, довольно путаных.
— Может, позвонить врачу?
Я открыла глаза.
— Не нужно, — ответила я на удивление ясным голосом. Что угодно, только не врачи: увидят, в каком я неустойчивом состоянии, и досье о моей несостоятельности как матери (так я себе это представляла) станет еще толще.
— А я все же думаю…
— Все уже прекрасно, — перебила я. — Просто небольшое временное недомогание.
Временное недомогание. Как по-британски ты стала выражаться, с ума сойти.
Тони внимательно смотрел на меня и ничего не говорил.
— У тебя когда-нибудь стреляло в ухе? — спросила я. — Болит, как сволочь. А потом… хлоп, и все прошло.
— Ну, раз ты так говоришь… — Но голос его звучал недоверчиво.
— Извини, что нагрубила.
— Comme d’habitude , — был ответ. — Не возражаешь, если я пойду поработаю?
— Как хочешь.
— Если что-то понадобится, я наверху.
И он ушел.
Comme d’habitude.Идиот. Уделил жалкие полчаса мне и своему собственному сыну (в первый день его появления в доме) и поспешил удалиться к себе в святая святых. А как оскорбился, когда я чуть-чуть огрызнулась в ответ на его лекцию «О преимуществах материнского молока перед искусственной смесью»! (И откуда только он это знает? Не иначе, наткнулся на статейку в «Кроникл», в разделе для женщин. Наверное, потратил на чтение аж целых пятнадцать секунд.) Не сомневаюсь, как только Джек снова начнет реветь, мой муженек объявит, что ему необходимо выспаться (ведь должен же кто-то в этом доме зарабатывать на жизнь), и уединится на диванчике в тиши кабинета А мне великодушно предоставит возможность бодрствовать всю ночь.
Именно так все и случилось. Особенно обидно, что я сама же и предложила Тони спать отдельно. Дело в том, что, когда он спустился вниз — около часу ночи, — Джек снова начал подвывать, и лишь получасовым кормлением мне удавалось хоть на время прервать его горестный плач. Когда Тони обнаружил нас с Джеком в гостиной, где я укачивала сына, пытаясь одновременно краем глаза смотреть телевизор, я изо всех сил постаралась говорить ровно и ласково.
— Бедняжка, — сказал Тони. — И давно ты с ним так?
— Порядочно.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Иди ложись. Тебе нужно выспаться.
— Ты уверена?
— Не может же он кричать всю ночь. Рано или поздно выдохнется.
Ключевыми словами оказались «рано или поздно»: Джек не замолкал ровно до 3:17 утра (я в это время смотрела новости Би-би-си — а они в углу экрана всегда показывают точное время). К этому времени грудь у меня была не только «разблокирована», но и абсолютно, досуха пуста, потому что всю ночь я только и делала, что кормила Джека Проплакав пять часов кряду, он сыто булькнул, чуть срыгнул молоком и погрузился в крепкий сон.
Я не могла поверить своему счастью. Поскорее поднялась в спальню, стянула неряшливую, мокрую майку, приняла горячий душ и отправилась в кровать, рассчитывая, что усну как убитая.
Ничего подобного. Я уставилась в потолок, мечтая о сне. Не вышло. Я взялась за книжку, благо у кровати их скопилась целая стопка Прочитала пару страниц «Женского портрета» (а что, в конце концов, я же была американкой в Европе). Но даже Генри Джеймс с его трудным, мрачноватым языком меня не убаюкал. Подождав, я встала, заварила себе ромашкового чаю, забежала посмотреть на Джека (он не просыпался), проглотила два аспирина, и снова улеглась. Углубилась в приключения Изабеллы Арчер, надеясь, что сон меня настигнет, и…
Как-то неожиданно оказалось, что уже пять утра. Я дошла до того места в романе, где Изабель собирается разрушить свою жизнь, выйдя замуж за злобное ничтожество, Гилберта Озмонда, и я думала о том, что у Эдит Уортон в «Обители радости» есть что-то похожее, и о том, какие же длинные у Джеймса предложения, и о том, что уж если он не смог меня усыпить, то и никто не сможет, и…
Джек снова начал плакать. Я отложила книгу. Отправилась в детскую. Сняла грязный подгузник. Помыла грязную попку. Надела ему чистый подгузник. Взяла его на руки. Уселась на стул. Он присосался к левому соску. Я напряглась в ожидании боли. Но…
Чудо из чудес — молоко пошло без всяких проблем.
— О, это очень хорошая новость, — сказала Джейн Сэнджей, которая зашла навестить нас днем. — Сколько уже было кормлений без блокады?
— Только что покормила в третий раз за день.
— Похоже, процесс пошел, — отозвалась Джейн.
Я радостно кивнула, а потом добавила:
— Теперь еще хорошо бы поспать хоть чуть-чуть.
— Он что, всю ночь «гулял»?
— Он-то нет — только я.
— Что ж, будем надеяться, что это была случайность и плохая ночь не повторится. Но, должна сказать, вы здорово справляетесь, учитывая, все обстоятельства. Я бы так не смогла, уж поверьте.
— У вас нет детей?
— Да вы что, разве я похожа на сумасшедшую?
К двум часам следующей ночи я всерьез начала опасаться, что схожу с ума. Тони весь вечер был на каком-то ужине с иностранными журналистами и ввалился пьяный в два часа — я сидела перед телевизором в гостиной с ребенком на коленях, Джек безутешно плакал, несмотря на то что был вполне сыт после продолжительной кормежки, растянувшейся на целый час.
— Все еще не спишь? — спросил Тони, пытаясь сфокусировать на нас взгляд.
— Не по своей воле. А ты еще держишься на ногах?
— С трудом Тебе ли не знать, что такое вечеринка с журналюгами.
— Если честно, уже почти не помню.
— Может, тебе чем-нибудь помочь?
— Помоги — дай мне по голове дубинкой.
— Прости, я все же не пещерный человек. Может, чаю?
— Завари ромашкового, если не трудно. Хотя это все равно не поможет.
Я как в воду глядела: чай не помог. Потому что Тони так мне его и не принес. Он отправился в нашу спальню со словами, что хочет в туалет, а потом исхитрился упасть прямо в одежде точно поперек кровати и отключился. Если бы я захотела спать, это было бы обидно — я бы никаким образом не смогла приткнуться к Тони, так неудачно он расположился. Но мне кровать была ни к чему — потому что спать не хотелось, голова была совершенно ясной… хотя Джек угомонился только к трем часам утра.
— Две ночи без сна? — переспросила Джейн Сэнджей назавтра. — Это меня беспокоит. С ребенком-то все нормально, он, вы говорите, ухватывает по четыре часа ночного сна… а вот вы совсем не отдыхаете. Для вас четыре часа, конечно, недостаточно, но все же это было бы лучше, чем не спать совсем. Как вам кажется, в чем причина?
— Понятия не имею — единственное, сейчас чувствую себя немного перевозбужденной.
— Да, к материнству так сразу не привыкнешь. Муж хоть помогает вам по ночам?
— Он сейчас очень загружен на работе, — поспешно ответила я, не желая обсуждать с посторонним человеком почти полное отсутствие у Тони интереса к ребенку.
— Может, вам взять ночную няню на пару ночей, чтобы хоть немного вас разгрузить? То, что вы не спите, на самом деле очень плохо.
— Да я понимаю. Но уверена, сегодня наверняка буду спать без задних ног.
Мои надежды не оправдались. И Джек тут был ни при чем. Наоборот, юный джентльмен уснул сном праведника в десять и не тревожил меня до четырех часов утра. Великолепный шестичасовой интервал, превосходная возможность для глубокого животворящего сна. Вместо того чтобы ее использовать, я пила чашку за чашкой травяного чая, провела час в горячей ванне с успокаивающими ароматическими маслами, смотрела по телевизору бесконечный, из одних разговоров, фильм Эрика Ромера (и то сказать, кому, кроме французов, может прийти в голову мешать легкий флирт с пространными цитатами из Паскаля), начала читать «Сестру Керри» Драйзера (можете считать меня мазохисткой) и изо всех сил старалась не разбудить мужа, который в кои-то веки решил провести ночь на нашем брачном ложе (мне даже показалось, что он был настроен на секс, но «от усталости из-за бессонной ночи и похмелья» вырубился, не успев начать).
Десять-десять. Одиннадцать-одиннадцать. Двенадцать-двенадцать. Один-один. Два-два. Три-три…
Я затеяла некую игру с электронными часами, стараясь взглянуть на циферблат как раз в тот момент, когда на нем высветятся два одинаковых числа. Полная тупость, это развлекает только в состоянии полного изнеможения, которое настигает вас после двух бессонных ночей.
Тут (я почти успела дождаться счета «четыре-четыре») проснулся Джек, и начался новый день.
— Как спала? — спросил Тони, продрав глаза в девять утра.
— Пять часов, — солгала я.
— Ну хоть что-то..
— Ага, чувствую себя гораздо лучше.
Джейн Сэнджей предупредила, что сегодня не сможет зайти, и оставила на всякий случай номер своего мобильного. Разговаривать мне не хотелось. Мне необходим был сон. А поспать я не могла, потому что Джек, отоспавшись за ночь, бодрствовал весь день. И весь день мы с ним предавались нашим уже привычным занятиям.
В детскую. Снять грязный подгузник. Вымыть грязную попку. Одеть его в чистый подгузник. Взять его на руки. Сесть на плетеный стул. Задрать майку. Дать грудь. А потом..
К трем часам дня, когда он в очередной раз осушил запасы молока в груди, зрение у меня начало туманиться. Ничего удивительного после полных двух суток без сна. С моим восприятием перспективы тоже творилось что-то странное: я ощущала себя Гулливером в стране великанов, обычный стул вдруг казался отдаленным и высоким, как шпиль колокольни.
Впрочем, я вполне могла смириться с изменением масштаба кухонной мебели. Достаточно терпимой была и муть Перед глазами, и чувство, что в них насыпали песку.
Труднее оказалось справиться с другим: ощущением надвинувшейся на меня неотвратимой катастрофы и глубоким отчаянием, противиться которому было почти невозможно. Я внезапно и отчетливо осознала весь трагизм своего положения: мало того что я оказалась несостоятельна в семейной жизни (показала себя бестолковой матерью и плохой женой), меня еще и загнали в тупик. Я приговорена к пожизненной каторге, вынуждена вечно тянуть лямку жены и матери и навсегда прикована к человеку, который меня совсем не любит.
Я все сильнее погружалась в беспросветный мрак, когда Джек снова заплакал. Я его покачала. Походила с ним по коридору, предложила пустышку, пустую грудь, чистый подгузник. Еще покачала, положила в коляску и прошлась с ним по улице, вернула в колыбель, потом полчаса, как заведенная, трясла, трясла несчастную кроватку…
Непрекращающийся рев длился уже около трех часов, и я почувствовала, что мечтаю о скором конце — перспектива выброситься из окна и сломать шею казалась гораздо привлекательнее, чем еще одна минута осточертевшего крика моего сына.
Тут я вспомнила, что в доме есть телефон, набрала номер Тони и услышала ответ его секретарши. Тони на совещании, сообщила она. Я сказала, что он нужен мне по очень срочному делу. Она сообщила, что Тони беседует с главным редактором. Я велела ей не молоть ерунды, потому что положение критическое. Ладно, нехотя согласилась секретарша, а что мне ему сказать?
— Вот что, — я говорила совершенно спокойно. — Скажите, что, если он не появится дома в ближайшие шестьдесят минут, я убью нашего ребенка.
Глава 7
Ответного звонка от Тони я не ждала. Потому что Джек, после пяти часов непрекращающихся воплей, наконец сам вымотался и крепко заснул. А я, на цыпочках выйдя из детской, отключила телефон. Потом разделась, свернулась под пледом, и мой организм наконец капитулировал перед усталостью.
Казалось, прошла минута, но вдруг как-то сразу наступило утро, и я услышала, как Джек снова заливается плачем. Не сразу, но я все-таки стряхнула с себя сон и поняла, что проспала больше девяти часов кряду. Эта мысль сменилась другой, куда более тревожной: черт, разве мог ребенок проспать столько времени, если ему не меняли подгузник и, самое главное, не кормили?
Вина — самый могучий из всех жизненных стимулов, только она способна мгновенно вырвать вас из лап многочасового сна. Я опрометью бросилась в детскую. Да, Джеку и правда пора было менять подгузник. Но, увидев слева на комоде пустую бутылочку, я с облегчением поняла, что ему не пришлось голодать. Вид бутылочки, правда, пробудил воспоминание о том, как я единственный раз предложила Джеку эту замену груди и он с негодованием ее отверг.
— Стало быть, ты все-таки его не убила.
Тони стоял в дверном проеме, глядя на меня устало и настороженно. Я отвела глаза. Просто взяла на руки Джека, уложила его на пеленальный столик и начала снимать подгузник.