— Ну что, привыкаем друг к другу? — спросил Хьюз.
— Все в порядке. — Я расплылась в милой улыбке.
— И судя по тому, как ваш мальчуган поглощен своим делом, все идет хорошо?
— Все просто прекрасно.
— Превосходно, превосходно. Не возражаете, если я возьму у вас малыша и быстренько осмотрю?
Джек был недоволен, когда его оторвали от источника пищи. Он брыкался, а я тем временем быстренько запахнула блузку — тем более что, как мне показалось, один из студентов слишком пристально изучал мой раздутый сосок. Впрочем, судя по неодобрительному выражению лица, интерес его скорее был медицинским, нежели сексуальным. Тем временем остальные студенты сгрудились вокруг колыбели. Хьюз начал на малопонятном мне медицинском наречии рассказывать про осложненные роды и о процедурах, которые делали Джеку. Потом он рассказал, что у меня во время беременности было повышенное давление… настолько высокое, что он даже задумывался, не вызвать ли преждевременные роды, потому что такое высокое давление опасно для здоровья матери.
— А вы мне об этом ничего не говорили, — вставила я.
Все вдруг посмотрели на меня. Хьюз нахмурился. Он не любил, когда его перебивали, особенно если это какая-то надоедливая американка.
— Вас что-то беспокоит, миссис Гудчайлд?
— Вы никогда не упоминали о преждевременных родах.
— Потому что у вас все же не оказалось эклампсии… и потому что давление удалось стабилизировать. Но, говоря по совести, когда вы поступили к нам впервые с артериальной гипертензией, состояние ваше было таким, что мы не исключали экстренного кесарева сечения.
— Что ж, спасибо за информацию, пусть и слегка запоздалую. Я хочу сказать, если существовала опасность для меня и ребенка, может, следовало бы вовремя сообщить мне о возможности этого раннего кесарева?
— Как это ни странно, для ребенка всегда лучше, чтобы его вынашивали полный срок. И как это ни удивительно, миссис Гудчайлд, здесь у нас, по эту сторону «большой лужи» , не так уж плохо развито современное акушерство. Так что мы, представьте, приняли именно те меры, которые наилучшим образом помогли вам и вашему ребенку. И вот лишнее тому подтверждение: всего через две недели после сложных и опасных родов дитя, как ведите, чувствует себя отлично. Доброго вам вечера, миссис Гудчайлд.
И он повел студентов к следующей кроватке.
Блестяще. Молодец. Браво, черт тебя дери. Блестящие дипломатические способности — удивляюсь, как это тебя еще не пригласили на работу в госдепартамент.
— Я положила руки на бортики колыбели, опустила голову, пытаясь сообразить, смотрит ли на меня кто-нибудь и не следует ли извиниться, чтобы как-то исправить положение. Но когда я подняла голову, намереваясь что-нибудь сказать, оказалось, что Хьюз и компания уже заняты другой пациенткой. Что поделаешь, меня поставили на место, щелкнули по носу, я оказалась в неловком положении.
Еще крепче вцепившись в края кроватки, я поняла, что вся дрожу. Оптимистический настрой как ветром сдуло, я в мгновение ока слетела с высот, в которых витала, и оказалась на краю глубокой, зияющей пропасти.
— Ребенка надо докормить, — раздался голос справа от меня. Это была дежурная сестра — коренастая строгая тетка, она была рядом, пока Хьюз меня отчитывал, все слышала и, судя по неодобрительному взгляду, полностью была на его стороне. Тем более что Джек заходился в крике, а я стояла над ним с отсутствующим видом.
— Простите… сейчас… сейчас… — Я взяла Джека, снова устроилась на жестком стуле и опять приложила его к левой груди. Спасибо, хоть молоко потекло сразу.
— Я тут вчера говорила с доктором Рейнольдсом — он считает, что вашего сына пора выписывать. Вы можете забрать его завтра утром, если, конечно, вам это удобно.
Я старалась не смотреть ей в глаза:
— Да-да, конечно, очень удобно.
— Вот и хорошо.
Через десять минут, уложив Джека, я ехала в такси и плакала как идиотка. Водитель — молодой парень, поджарый и крепкий, — все посматривал на меня в зеркальце заднего вида, чувствуя себя неуютно от того, что пассажирка заливается слезами у него в салоне. Он явно не знал, как поступить: спросить меня, в чем дело, или не вмешиваться? А если бы и спросил, я не принадлежу к числу тех откровенных болтушек, которые начинают жаловаться первому встречному. К тому же мне и жаловаться было не на кого, сама во всем виновата, и слишком болезненно отреагировала на то, как меня унизил Хьюз.
Когда мы добрались до Патни, я сумела кое-как успокоиться и привести себя в относительный порядок. Но, расплачиваясь, заметила, что таксист старательно отворачивается.
Я вошла в пустой дом, поднялась в спальню. Разделась, натянула майку, забралась в постель и с толовой завернулась в одеяло, чтобы ничего не слышать.
Проснувшись наутро в восемь часов, я слегка пошатывалась от того, что так долго и спокойно спала, ни разу не проснувшись. Мне даже потребовалось какое-то время, чтобы осознать: я действительно как следует выспалась.
Тони обещал, что, когда придет время забирать Джека, отвезет нас на машине. Однако, спустившись в кухню, я обнаружила только несколько мятых банкнот да записку на клейком листке:
Срочные дела в газете. Оставляю 40 фунтов на такси в оба конца. Постараюсь вечером быть дома как можно раньше.
Т.
Чмок-чмок.
Я схватила телефон, набрала прямой номер Тони. Услышав автоответчик, перезвонила на мобильник.
— Я сейчас не могу говорить, — ответил Тони.
— Мне неважно, что за срочные дела у тебя там. Я жду тебя в больнице, понял?
— Я не могу говорить.
И он положил трубку.
Я тут же набрала номер снова. Тони отключил телефон, поговорив со мной, так что меня переключили на его автоответчик.
«Как ты только можешь — как ты смеешь — вытворять такое? Ты притащишьсвою английскую задницув больницу, или я не отвечаю за последствия. Усек?»
Я нажала кнопку. Сердце колотилось, я кипела благородным негодованием и вообще была расстроена донельзя. Больше всего меня взбесил тон, которым он отвечал мне. Я и себя ненавидела за столь бурную реакцию и за то, как легко, в одну секунду, перешла от безмятежного спокойствия к ярости. Но… уж простите… но нельзя же так меня кинуть, так подвести. Не в тот же день, когда нашему новорожденному сыну предстоит впервые оказаться дома. Да нет, он этого не сделает.
Но он это сделал: не перезвонил и никак не объявился. Но, решила я, некогда предаваться размышлениям об этом новом примере равнодушия Тони: важнее вовремя оказаться в больнице и тем самым хоть отчасти реабилитироваться в глазах персонала. Поэтому я поскорее приняла душ, успела далее сделать макияж и была в Мэттингли ровно в одиннадцать.
— Вы сегодня с супругом? — спросила палатная сестра, сверля меня глазами и явно пытаясь определить, какова сегодня моя эмоциональная температура.
— К сожалению, у него сегодня полный завал на работе.
— Понятно. А в чем вы собираетесь везти ребенка домой?
Я подняла повыше сумку-коляску, которую, несмотря на спешку и переживания, не забыла прихватить.
— А во что его одеть, принесли?
Помилуйте, я же не совсем безголовая кретинка.
— Конечно, — кротко ответила я.
— Очень хорошо.
Джек по-прежнему начинал беспокоиться, как только я до него дотрагивалась. И от моего способа пеленать он тоже был не в восторге — за нами внимательно следила палатная сестра, на случай, если я неправильно надену памперсы.
Не без труда я упаковала его в комбинезон. Лежать пристегнутым в сумке-коляске ему тоже явно не нравилось.
— Ваш участковый доктор должен вам позвонить и договориться о визите, — сказала сестра.
— Да? Хорошо. Но пока никто не объявлялся.
— Я уверена, что очень скоро она навестит вас — так что, если возникнут какие-то вопросы, вам будет кому их задать.
Другими словами: если ты окончательно запутаешься — будет кому распутать.
— Отлично, спасибо большое. Да и вообще, спасибо вам за все.
— Желаю, чтобы сынок вас радовал, — ответила сестра.
Одна из нянек помогла мне спуститься вниз. Она же попросила привратника вызвать такси. По дороге в Патни таксист почти все время разговаривал по мобильному телефону и, казалось, ничуть не волновался из-за того, что на заднем сиденье находится новорожденный. Однако, когда ему пришлось резко дернуть, чтобы увернуться от обгоняющего нас белого мини-фургона, он высунулся в окно и, стукнув себя кулаком по лбу, крикнул:
— Идиот! Глаз у тебя нет — не видишь, у меня грудной ребенок в салоне?
— Когда мы добрались до Сефтон-стрит, водитель вылез из машины и донес Джека до дверей дома.
— Где супруг-то ваш? — спросил он, пока я расплачивалась.
— На работе.
— Понятно, кто-то ж должен деньги зарабатывать.
Было так странно войти в пустой дом с этим крохотным существом.
Когда в жизни происходит какой-то крутой поворот, мы всегда ожидаем, что судьба обставит его пышными декорациями. Но, как правило, эти ожидания не оправдываются. Я открыла дверь, подняла сумку и внесла Джека в дом. Закрыла за собой дверь. Вот и вся история. И снова невольно подумала: все могло выглядеть куда торжественнее, если бы мой муж был сейчас здесь.
Пока ехали в машине, Джек крепко уснул. Я поднялась с ним в детскую и отстегнула ремни. С предельной осторожностью вынула его и бережно переложила в колыбель. Во сне он плотно обхватил себя ручонками и так и лежал, когда я накрыла его лоскутным одеяльцем, которое прислала Сэнди. Он далее не пошевелился. Я присела у колыбели на плетеный стул. Голова раскалывалась — видимо, давали о себе знать переживания вчерашнего вечера. Я смотрела на своего сына. Ждала, что вот-вот почувствую вспышку материнской любви, восторга, жалости, озабоченности — всех этих пресловутых материнских чувств, о которых взахлеб пишет каждый автор в каждой гребаной книжке на эту тему. Но лично я ощущала совсем другое — только глубокую, ужасную усталость и пустоту. А еще я думала о том, что вот этого ребенка, считай, вырезали прямо из меня, а я, хоть убей, не ощущаю с ним никакой связи.
Из состояния унылой задумчивости меня вырвал резкий телефонный звонок. Я надеялась, что это Тони — раскаивается и хочет загладить свою вину. Или Сэнди — с которой я чуть не поссорилась, защищая своего равнодушного, безразличного мужа. Вместо этого я услышала в трубке незнакомый голос с явным лондонским выговором. Женщина представилась: Джейн Сэнджей, моя патронажная сестра. Меня удивил ее тон: оживленный, приветливый, « а вот и я, рада помочь». Она спросила, удобно ли, если она сегодня нас навестит.
— Есть какие-то особые причины, почему нас нужно осмотреть? — спросила я.
Она засмеялась:
— Не пугайтесь, пожалуйста, я же не из полиции.
— Но вам что-то сказали в больнице?
Снова смех.
— Если честно, я с ними не общалась. Мы этого обычно не делаем — за исключением каких-то серьезных случаев. А у вас, судя по всему, дела идут нормально.
Не суди по уверенному американскому выговору, он обманчив. На самом деле я просто не представляю, что мне делать.
— Ну так что, — спросила она, — удобно вам, если я зайду примерно через час-полтора?
Джейн Сэнджей оказалась индианкой лет тридцати, спокойной, несуетливой и улыбчивой. Ожидая увидеть типичного соцработника, я растаяла при виде этой милой и привлекательной молодой женщины в черных леггинсах и серебристых кроссовках «Найк» с огоньками. В личном общении она была не менее располагающей, чем по телефону. Я сразу расслабилась, пока она ворковала над Джеком, интересовалась, как вышло, что американка оказалась в Лондоне (похоже, на нее произвел большое впечатление мой рассказ о работе в Египте), и деликатно расспрашивала о моем состоянии после операции. В какой-то момент мне ужасно захотелось изобразить счастливую улыбочку и заверить, что у нас тут все в шоколаде, лишь бы не выглядеть в ее глазах неумехой. Но с другой стороны, кому же не хочется поделиться своими тревогами, особенно с симпатичным и к тому же знающим человеком. Одним словом, пробежавшись по тому, что она назвала стандартной схемой ухода за ребенком — сколько он должен спать, сколько раз есть, как часто нужно менять памперсы (или, как тут выражаются, подгузники) и как управляться с разными проблемами вроде газов, колик и раздражения кожи, — Джейн все в той же располагающей манере спросила, как я со всем этим управляюсь. Когда вместо ответа я неуверенно пожала плечами, она сказала:
— Как я уже говорила по телефону, я не из полиции и не из органов опеки. Патронажные работники наведываются абсолютно ко всем новорожденным. Поэтому, Салли, уверяю вас, меня можно не бояться. Я ничего тут не разнюхиваю.
— Но ведь вам что-то рассказали, да?
— Кторассказал?
— Там, в Мэттингли.
— Честное слово, нет. А вам кажется, там случилось что-то такое, о чем мне нужно знать?
— Да ничего особенного. Просто я подумала… ну… — Я заколебалась, но потом решилась: — Ну, скажем так: по-моему, я им не понравилась. Может, потому, что я слишком нервничала.
— И что тут такого? — улыбнулась она — Роды у вас были чрезвычайно сложные, да еще ребенок столько времени провел в интенсивной терапии. Тут любая мать занервничает.
— Я ухитрилась вывести из терпения консультанта.
— Между нами говоря… это его проблемы. В любом случае, как я уже говорила, никаких сигналов из больницы не поступало — а если бы их что-то беспокоило, нам бы дали знать, уж будьте уверены.
— Что ж, это, наверное, хорошо.
— Ну а если хотите со мной о чем-то посоветоваться…
Пауза Я начала машинально покачивать колыбель, в которой спал Джек. Потом сказала.
— Знаете, после родов я никак не войду в колею. Настроение немного неровное.
— Ничего удивительного.
— И конечно, теперь все будет по-другому, когда он уже дома… Но… кстати… по этому поводу…
Я замолкла, спрашивая себя, как, черт возьми, собираюсь заканчивать эту фразу. Надо отдать должное Джейн Сэнджей, она не попыталась услужливо подсказать мне окончание. Ей хватило терпения молча ждать, когда же я снова ухвачу нить разговора.
— Можно, я кое о чем спрошу вас напрямик? — выпалила я наконец.
— Конечно.
— Это очень странно, если не можешь сразу же почувствовать… связи… со своим ребенком?
— Странно? Вы шутите? Что же тут странного? На самом деле, почти каждая новоиспеченная мама задает тот же вопрос. Почему-то все ждут, что не успеешь увидеть свое дитя, и готово — вот вам тут же и любовь, и привязанность. Да это только в книжках так пишут. А в жизни, как обычно, все чуть-чуть сложнее. Требуется время, чтобы привыкнуть к новому существу, появившемуся в вашей жизни. Так что, честно, париться из-за этого не стоит.
Однако в тот вечер мне нашлось из-за чего париться. Начать с того, что Джек проснулся около десяти часов вечера и отказывался замолчать целых пять часов. В довершение к непрекращающемуся реву у меня снова перекрыло обе груди — и, несмотря на Джековы десны-пылесосы плюс несколько попыток применить пыточный молокоотсос, молоко отказывалось течь. Я опрометью бросилась на кухню и лихорадочно засыпала в бутылочку несколько ложек сухой детской смеси. Залив их нужным количеством воды, я поставила бутылку в микроволновую печку, обожгла руку, когда доставала ее. Я вынула из стерилизатора резиновую соску, натянула ее на горлышко и припустила назад в детскую, где заливался слезами Джек. Уложив его к себе на колени, я дала бутылочку. Но он потянул смесь только три или четыре раза, после чего срыгнул на меня все молоко. И сразу снова заплакал.
— О господи, Джек, — растерянно воскликнула я, глядя, как пятно детской смеси расплывается по майке. И услышала за спиной голос Тони:
— Не надо его винить.
— Я его не виню, — ответила я. — Просто не совсем приятно, когда на тебя срыгнут.