— Сметанчик, — машинально поправила его Наташа.
— Во-во! Ее место в Волгограде, а она торчит здесь. Моя мать при любой возможности пытается снова бухнуться тебе в ноги… эти два мужика — им бы отдыхать, баб клеить, а они тоже возле тебя трутся. Но ты у них, кстати, не лидер, ты — этакое божество, идол, которому они приносят жертвы — еда, вещи, посиделки вот эти ресторанные. А лидер, между прочим, Людка Ковальчук — как это сказать, главный служитель культа Великой Целительницы Натальи. Все прочие — прислужники. Людка, надо сказать, умная баба… скоро она всех вас скомпонует как надо, и, пожалуй, прочту я рекламу в газетке — твою рекламу. Ей-то, в отличие от остальных, нужно не твое благоволение, а деньги. Измайлов болтанул как-то, что мол общество «Просветление» скоро поднимет голову и пройдет по миру, неся свет и добро. У него, правда, в последнее время совсем мозги съехали… Ну, ты примерно понимаешь, о чем я толкую?
— О секте, — пробормотала Наташа, слегка протрезвев, и с ужасом посмотрела сквозь стекло. Вот оно, то, о чем предупреждал ее Слава. Благодарные клиенты и вправду превратились в жрецов? Она — идол?! Ковальчук — проповедник?! Она пыталась помочь людям, а вместо этого создала не только новую коллекцию картин, но и секту? Общество «Просветление»! Как же это могло получиться, как?! Наташа вспомнила преданное лицо Сметанчика, угодливость Ильи Павловича, фанатичную благодарность в глазах Нины Федоровны, Ковальчук, не раз предлагавшую снять для нее квартиру и самолично ее оплачивать. Дальше вспоминать не получилось — образы бывших натурщиков закружились, слились, превратившись в жуткое многоликое существо, тянущие к ней свои конечности, желая заключить в безгранично благодарные объятия. Наташа покачнулась, но рядом скрипнули колеса, и ее подхватила под локоть крепкая Костина рука.
— Ты ошибаешься, — прошептала Наташа и обернулась к нему. Костя смотрел на нее сочувственно, но без тени жалости.
— Уезжай, — повторил он. — Не будет тебя, и они отойдут мало-помалу… наверное. А так — и себя погубишь, и людям жизнь можешь сломать. Я понимаю, ты не этого хотела… ты ведь просто хотела нам помочь, правда? Мне хотелось бы думать, что так. А эту Ковальчук я бы вздернул на первой же сосне, будь моя воля.
— Но как же это могло получиться? — Наташа снова посмотрела сквозь стекло. Все ее клиенты и их родственники уже сидели за столом, переговаривались, пили, то и дело бросая взгляды в ее сторону, но они уже не казались людьми, которые просто встретились по какому-то поводу — это был крепкий слаженный организм, голова которого в вишневом шелковом костюме пила шампанское, покачивала пышной золотистой прической и поблескивала массивным перстнем, а сердце стояло за окном и ужасалось. — Ведь мы все были просто хорошими знакомыми. Всего-навсего.
— Людям всегда нужно во что-то верить, — Костя пожал плечами. — А вера, подкрепленная настоящим чудом, — штука страшная.
— Почему же ты не с ними?
Он усмехнулся и похлопал ладонями по ручкам своего кресла.
— Я слишком большой реалист. Я предпочитаю знать, а не верить. Вера — это все равно, что костыль, на который люди опираются, идя по жизни. А у меня он уже есть.
Резкий порыв ветра швырнул под навес щедрую пригоршню ледяных капель, и Наташа вздрогнула.
— Я сейчас же поеду домой, — сказала она и толкнула балконную дверь.
— Ладно. Только для начала помоги мне уехать с балкона. Елки, холодно как! Зима на носу.
Она обошла кресло, ухватилась за две гнутые ручки и пошла вперед, с усилием толкая кресло перед собой. По мере того, как приближался стол, ее начало подташнивать. Она видела веселые лица, улыбки, слышала возгласы, кто-то звал ее по имени, и все это тонуло в знакомой подзабывшейся мелодии, исполняемой небольшим ресторанным ансамблем. А что, если Костя неправ или лжет? Может, они просто благодарны… но какая затянувшаяся благодарность. Вера… Где вера, там и страх, разве нет? Всеобщее преклонение. Общество «Просветление» — ну ничего себе! Не новый ли это вариант Дороги?
А что в этом ужасного? Разве так уж плохо побыть богом? Богом, которого оценили.
Наташа подкатила кресло к столу и остановилась, внимательно глядя на сидящих. На мгновение ей показалось, что на некоторых лицах мелькнул страх. Ковальчук, настороженная ее молчанием, нервно откашлялась и по-чему-то уставилась в свою тарелку. Остальные смотрели на Наташу, и сейчас, видя взгляды всех одновременно, она заметила то, что некогда ей почудилось при первом разговоре со Сметанчиком, — соборную торжественность и благоговение — а у некоторых еще и нечто до боли знакомое — полубезумный фанатичный огонек — отражение недавно увиденных в зеркале ее собственных глаз.
— Садитесь, Наташенька! — Илья Павлович вскочил и отодвинул ее стул. — Надеюсь, вы там не замерзли. А ты, Константин, тоже — нашел, куда позвать — на балкон — в такую погоду! Наташенька, шампанского.
Наташа взяла предложенный бокал, в котором шипело прозрачное вино, задержала на мгновение в воздухе, а потом вдруг протянула его влево, Сметанчику, и та приняла его, недоуменно хлопнув длинными ресницами.
— Вылей его себе на голову, — спокойно предложила Наташа, не отрывая глаз от лица девушки.
— Что? — ошеломленно переспросила Сметанчик. Ее рука с бокалом дрогнула, и немного шампанского пролилось в тарелку. За столом воцарилось гробовое молчание.
— Вылей его себе на голову, — повторила Наташа так же спокойно, непринужденно, словно вела речь о чем-то обыденном.
— Но зачем?
Нина Федоровна уронила вилку в тарелку, и на мгновение все взгляды метнулись к ней, но тут же вернулись — не к лицу Наташи и не к лицу Сметанчика, а к бокалу в ее руке, над краями которого с шипением подпрыгивали крошечные брызги.
— Я так хочу, — сказала Наташа, поддела на вилку кусок мяса и не спеша положила его в рот. — Мне это доставит удовольствие. Мне это нужно. И я считаю, что ты поступишь совершенно правильно.
Сметанчик снова хлопнула ресницами, потом обвела глазами сидящих за столом. Все внимательно продолжали смотреть на бокал в ее руке, толь-ко Костя опустил глаза, тщательно вытирая салфеткой совершенно чистые губы, да Людмила Тимофеевна, сдвинув тонкие брови, уставилась в свою тарелку. Бокал медленно поплыл вверх, остановился, дернувшись, потом снова продолжил движение. Лицо Светы вдруг все как-то натянулось, словно кокон, из которого кто-то отчаянно рвется наружу, и она закрыла глаза. Больше не останавливаясь, бокал взлетел вверх и опрокинулся над ее головой, и шампанское выплеснулось на тщательно уложенные, лакированные волосы, безвозвратно губя дорогую парикмахерскую работу, потекло по щекам и закапало с подбородка. Света поставила пустой бокал на стол и повернула к Наташе мокрое лицо.
— Это даже хуже, чем я думал, — пробормотал Костя среди всеобщего молчания. Ольга Измайлова глубоко вздохнула и слегка двинула стулом, а на губах Ильи Павловича появилась пустая, абсолютно ничего не выражающая улыбка, словно он просто решил размять их.
— Зачем ты это сделала? — спросила Наташа, чувствуя страшную слабость в ногах. Света провела ладонью по щеке и дернула плечом.
— Потому что ты приказала.
— Я тебе не приказывала. Я просто попросила.
— Значит, так нужно, — глаза Сметанчика заблестели. — Ведь правильно же?! — она посмотрела на остальных почти с отчаянием. — Ведь это так?!
— Так! — глухо и страшно отозвалась Нина Федоровна и плотно сжала губы.
— А если я сейчас попрошу тебя вон с того балкона прыгнуть — ты прыгнешь? — спросила Наташа, медленно поднимаясь из-за стола. Света снова вскинула глаза на остальных, ища поддержки. Ее взгляд задержался на лице Ковальчук, исказившемся в злобной гримасе, а потом едва слышно произнесла:
— Я не знаю.
— Вы сомневаетесь в нас? — Илья Павлович аккуратно положил ладони на стол. — Что случилось? Кто-то совершил ошибку? Скажите, нам нужно разобраться.
— Как можно?! — воскликнула Нина Федоровна и сжала костлявые пальцы в кулаки. — Не смейте ее допрашивать! Она скажет сама, если захочет!
— Светка сегодня заходила к ней в дом! — вдруг выпалил Григорий так громко, что перекрыл музыку, и сидевшая через стол от них парочка обернулась. — И после этого Вячеслав тут же уехал! Наверняка эта дура что-то ляпнула! Я же говорил — нельзя ей позволять так разговаривать с Натальей, как будто она с ней ровня — нашла соседскую девку!
— Мама дорогая! — вдруг сказал Костя, и его кресло резко откатилось от стола. Наташа дернулась назад, опрокинув стул, и зажала рот ладонью, пытаясь остановить подкатившие рвотные спазмы. Все кружилось у нее перед глазами — все лица, ждущие объяснений и наставлений — лица, лица — сотни лиц. Музыка превратилась в далекий шум, похожий на рокот прибоя, возбужденные голоса «жрецов» — в тонкий, едва различимый писк, и только один голос — голос Ковальчук на фоне этого прозвучал резко и четко, произнеся два слова:
— Чертов инвалид!
Наташа подхватила свою куртку и бросилась к выходу, спотыкаясь и бестолково размахивая руками. Она налетала на стены и два раза чуть не упала, потом ткнулась в закрытую дверь и несколько секунд отчаянно дергала массивную ручку, прежде чем сообразила, что дверь открывается в другую сторону. Сзади слышались крики и глухой топот, и ей казалось, что это все чудовища — и ее, и неволинские — вырвались из своих картин и теперь гонятся следом, чтобы наконец-то расправиться с ней, уничтожить ее снова… и снова, и снова… и впереди бежит сам Андрей Неволин, стуча старинными башмаками по ковру, и его длинные волосы летят над плечами.
Они поймали ее на стоянке, когда она уже подбегала к подъездной дороге, вымокшая, с раскрытым в беззвучном крике ртом. Они обступили ее со всех сторон, и их лица, полные бесконечной преданности и заботы кружились вокруг нее. «Мы не бросим тебя, — говорили они, — мы всегда будем с тобой. Это просто нервный срыв… все понимают, как это тяжело… но все устоится… все утрясется… у кого-нибудь есть успокоительное?.. сейчас все пройдет». Они толклись вокруг в бесконечном хороводе, придвигаясь все ближе и ближе…
— Слава! — успела выкрикнуть она, задыхаясь, а потом что-то легко кольнуло ее в шею, и все провалилось в оглушающий своей тишиной мрак.
* * *
На низком облупившемся потолке, на длинной складке съежившейся штукатурки сидела муха. Муха была большая, она сонно пошевеливала крыльями и казалась до тошноты противной. Впрочем, когда Наташа закрыла глаз, тошнота осталась — видать, дело было не в мухе. Она разлепила спекшиеся губы и вдохнула, но ворвавшийся в легкие воздух оказался горьким и сухим, и она закашлялась, и кашель отозвался в голове глухими болезненными ударами. Застонав, она перекатилась на бок, и боль в голове перекатилась вместе с ней, переместившись от макушки к левой стороне лица. Наташа протянула руку и нащупала что-то мягкое, потом приоткрыла другой глаз. Мягкое оказалось скомканным одеялом. Сморщившись, она отпихнула его, потом попробовала приподняться и тут же рухнула обратно на кровать, и от сотрясения боль в голове плеснулась, как вода в банке.
— О-ох! — сказала Наташа и прижала ладони к глазам. В темноте стало немного легче, и она попыталась вспомнить, что же произошло. Но последним, что ей удалось извлечь из памяти, были потерянное лицо Сметанчика и шампанское, стекающее по ее щекам. Дальше было несколько совершенно непонятных обрывков, а следом зияла огромная дыра, заканчивающаяся сонной мухой на облупленном потолке.
Наташа заставила себя убрать с глаз ладони, отчего в них снова хлынул тусклый дневной свет, и осмотрелась. Одетая, она лежала на кровати в пустой комнате. Шторы на окне были отдернуты, и в стекло легко барабанил дождь, и комнатный воздух, несмотря на распахнутую форточку, был пропитан густым запахом холодного сигаретного дыма. Наташа снова попыталась сесть, придерживаясь за кроватный бортик. На второй раз у нее это получилось. Она кое-как одернула задравшееся платье и спустила ноги с кровати, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и боль в голове закружилась, точно кто-то сунул туда ложку и начал ее перемешивать.
— Слава!
Возглас получился тихим и ломким, словно кто-то сжал в кулаке несколько иссохших листьев, и, конечно же, на него никто не ответил. Наташа осторожно встала и сделала шаг вперед, но ее тотчас мотнуло и отнесло к дверце шкафа, о которую она и стукнулась. Охнув, Наташа повернулась, скользя непослушными ладонями по исцарапанной полировке, и увидела свои картины — аккуратным рядком они стояли вдоль стены, открытые всему свету, — яркие, страшные, безжалостные, выстроенные на смотр чудовища.
— Господи! — она кинулась к ним, забыв о боли и тошноте и упала на колени. Дрожащими руками Наташа приподняла каждую и внимательно осматрела — все ли в порядке, нет ли где на высохшей краске хоть малейшей царапины, и каждое пойманное существо на мгновение обдавало ее мозг горячей волной жутких болезненных образов. Поставив последнюю картину на место, она сдернула с кровати одеяло, чтобы замотать в него картины, но тут с кухни долетел легкий звон посуды, и Наташа застыла, приоткрыв рот. Звон повторился, потом раздалось шипение раскаленного масла, словно кто-то что-то жарил.
— Слава! — она вскочила, и позабытое одеяло шлепнулось на пол. Неверными шагами Наташа двинулась на кухню, придерживаясь за стенку.
Ну, конечно же, Слава вернулся! Он не бросил ее… значит…
Но войдя в кухню, она увидела не Славу, а Костю Лешко, который, пристроив свое кресло возле плитки, выливал яйца на шипящую сковородку. Услышав ее шаги, он обернулся, держа в одной руке нож, а в другой — яичную скорлупу. Под левым глазом отчетливо виднелся небольшой кровоподтек.
— О-о, наконец-то! — сказал он весело. — Я уж думал, ты до завтрашнего утра не очухаешься. Да-а, видок у тебя еще тот! Поешь?
Наташа мотнула головой и подсела к столу, потирая ладонью ноющий лоб. Запах жарящейся яичницы вызвал у нее новый приступ тошноты, а вид Кости — новый приступ страха. Видел ли он картины? Почему они стоят у стены, ведь уходя она спрятала их под одеялом. И если видел — понял ли что-нибудь? Она услышала шелест колес, и что-то холодное ткнулось ей в плечо. Наташа подняла голову — Костя протягивал ей большую кружку.
— Выпей-ка кефирчика, — сказал он сочувственно. — Хорошая штука. Ух-х, холодненький! Давай, давай, пей — может, оклемаешься чуток. Послушай дядю Костю — дядя Костя плохого не посоветует.
Наташа покорно приняла кружку, сделала несколько глотков, и в голове у нее слегка прояснилось. Она отпила еще и поставила кружку на стол.
— А… Слава… не появлялся?
— Нет, — Костя отъехал от нее и снова занялся яичницей. — Сдается мне, что и не появится.
— А остальные где?
— Кто где. Светка в «Сердолике» — вещи собирает. Шестаков по делам умотал в город, прочие дома сидят. Мать и Ольга ломились с утра, да я их не пустил. Уж не знаю — кто из них поверил тебе, кто нет… будем надеяться, что кроме меня никто.
— Поверил во что? — рассеянно спросила Наташа и потянулась к кружке. Костя удивленно посмотрел на нее.
— Как во что? В то, что ты умеешь так рисовать. Извлекать с помощью кисти из людей их гнусные наклонности.
Кружка выскользнула у нее из пальцев и вдребезги разлетелась на рыжем полу, и кефир брызнул ей на голые ноги. Наташа вскочила и с ужасом уставилась на Костю.
— Что ты сказал?!!
— Я сказал: в то, что ты умеешь… — Костя потер челюсть указательным пальцем, а потом уставил его на Наташу. — Судя по реакции, ты ничего не помнишь. Так же, судя по той же реакции, это действительно не сказки.
Наташин взгляд заметался по кухне, словно вспугнутая птица, выхватывая отдельные фрагменты — трещину в стене, посудный шкафчик, паутину в углу, напряженное лицо Кости, блестящий нож на столе, ослепительно белую на рыжем кефирную лужу… Замотав головой, она попятилась к выходу из кухни.
Они знают! Они знают! Он знает! Что я наделала?!! Как я могла?!! Это конец! Всему конец! Они знают!
Мысль билась в мозгу, словно пойманное существо, настойчиво рвущееся на свободу и бухающее кулаками по стенам своей темницы. Это было невозможно. Невозможно.