Партизаны отряда Ковпака устали после трехмесячного рейда, прошедшего в непрерывных боях, диверсиях, налетах на вражеские тыловые объекты. Соединение было перегружено обозом, ранеными, женами и детьми партизан. К весне сорок второго года немецкие оккупационные власти, ГФП и пошедшие на службу к врагу полицаи уже целенаправленно охотились за семьями партизан, и, особенно, командиров. Оставаться в своих домах им становилось просто небезопасно.
Сюда же, в брянские леса, отряд пришел по приказу командования: отдохнуть, привести себя в порядок и, организовав аэродром, переправить на Большую землю раненых, женщин и детей, сковывающих маневренность партизан.
Последней операцией ковпаковцев стал ночной налет на железнодорожную станцию Навля, произведенный во взаимодействии с бомбардировщиками Брянского фронта. Сперва два десятка «пешек», ориентируясь на выпущенные партизанами сигнальные ракеты, прицельно отбомбились по станции, применяя среди прочих, и наводящие ужас на немцев напалмовые бомбы.
Когда в ночной тьме во все стороны полетели брызги жидкого огня, немецкий гарнизон станции в панике заметался, словно ошпаренные тараканы. И тут с трех сторон в Навлю ворвались роты Карпенко, Кульбаки и старого партизана Корниенко, которые тут же принялись вручную устранять все «недоделки». Взорванные стрелки и поворотный круг, разрушенная водокачка, испорченные пути… Дней десять потом немцы не могли возобновить движение по этой ветке.
Разъяренные венгерские каратели, преследовавшие отряд Ковпака, нарвались на засаду, и были с потерями отбиты при попытке войти в непролазные брянские леса. Теперь они пытались обложить отряд, занимая деревни, расположенные по периметру леса, и готовясь отразить попытку прорыва ковпаковцев. Для неопытного наблюдателя казалось, что партизанский отряд был обречен, обремененный ранеными, и теми, кого принято было называть некомбатантами.
В непролазной болотистой чащобе не было ни одной мало-мальски подходящей площадки даже для того, чтобы принять легкий связной У-2. Единственная открытая поляна имела размер сто на двести метров, кочковатую поверхность, и была окружена густым высоким лесом. Тем не менее, радиограмма, полученная радистом группы старшего сержанта ОСНАЗ Ерохина, недвусмысленно гласила: «В ночь с 25 на 26 апреля обеспечить прием бортов с грузом медикаментов и снаряжения. Подготовить к вылету на Большую Землю раненых, членов семей бойцов и командиров, числом до ста человек. Сигнал приема - пять костров конвертом».
- Сэмэн, - сказал Сидор Ковпак своему комиссару Рудневу, - ты шо нибудь понимаешь? Как воно к нам садиться-то будет, воно чи муха, чи воробей? Тут же и ас, Герой Советского Союза убьется!
Семен Руднев, пожимал плечами, крутил черный ус, и ничего не отвечал. А старший сержант Ерохин лишь посмеивался, глядя на недоумение знаменитого партизанского командира, чье имя уже было хорошо известно немецким тыловикам и сотрудникам ГФП.
- А ты шо ржешь, как конь, бисов сын, - обратил наконец внимание на Ерохина Ковпак, - если чего знаешь, так возьми, и скажи!
- Да мы, Сидор Артемьевич, - ответил Ерохин, - люди маленькие. Не настоящий ОСНАЗ, а так. Двухнедельные курсы - и вперед, за линию фронта. Время было такое, что дорога была ложка к обеду. Сейчас, наверное, нашего брата и получше готовят. Сам не видел, а слышать слышал. Есть, говорят, такой аппарат, которому аэродром не нужен. Прямо вниз спустится, и также поднимется.
- Брехня? - неуверенно сказал Ковпак, оглядываясь на Руднева, - Что скажешь Сэмэн?
- Брехня, не брехня, Сидор Артемьевич, - задумчиво ответил Руднев, - но костры готовить надо. Приказ есть приказ. И, на всякий случай, людей в лес подальше от поляны надо отвести, а то мало ли что… Кого назначим?
- Тю, - сказал начальник штаба Базыма, - назначим Карпенко, он же у нас десантник, специалист по аэродромам. А остальных людей и в самом деле лучше отвести в лес, от греха подальше.
25 апреля 1942 года. за час до полуночи. Все те же и все там же.
– Тю, Сэмэн, побач, кажись, летят? – с надеждой спросил Ковпак, прислушиваясь к странному пульсирующему гулу, совсем не похожему на звук моторов советского биплана У-2, прозванного за стрекот своего двигателя «швейной машинкой». Нечто приближалось с северо-востока, и резало воздух прямо над вершинами деревьев, которые стали гнуться, словно на рощу, в которой расположился импровизированный партизанский аэродром, налетел ураган.
– Карпо, давай! – скомандовал комиссар Руднев, и в чуть тлеющие костры полетели охапки сухого валежника, смоченного трофейным немецким бензином. Пламя с ревом поднялось до небес, осветив окружившие поляну деревья. Пара винтокрылых машин, пролетевших в отсвете пламени, над партизанским аэродромом, удивила ковпаковцев до глубины души. Бескрылые, по размерам своим поболее бомбардировщика СБ, они имели винт не спереди, как все самолеты, а сверху. В пламени костров было видно, что под маленькими крылышками, между которыми хорошо ыбла видна красная звезда в бело-синей окантовке, висели какие-то странные цилиндры и трубы. Партизаны поняли, что это оружие.
Пара сопровождения МИ-28НО с ревом прошлась над поляной и ушла дальше, а над партизанским аэродромом появились широкие вместительные «бегемотики» Ка-29, которые, привезли с Большой Земли свой драгоценный груз. Восемь садящихся одновременно вертолетов, устроили небольшой ураган локального значения. Прошлогодние листья, хвоя, и прочий лесной мусор, вместе с мелкими угольками и искрами из костров закружились в воздухе, медленно опускаясь на головы встречавших винтокрылые машины партизан. Ослепительный свет посадочных фар залил поляну, над которой прошлась еще одна пара ударных вертолетов сопровождения.
Горе тем немецким ночным истребителям, которые попытались бы перехватить такой конвой. Днем у них может чего-нибудь и получилось бы, но ночью против «вертушки» с полным комплектом ночного БРЭО у них не было абсолютно никаких шансов уцелеть.
«Бегемотики» опустились на вертикально, равномерно распределившись по поляне. Посадочные фары погасли, и из них в стали высаживаться люди, несомненно, военные, но в непривычном для партизан обмундировании. Народные мстители вот уже четыре месяца не имеющие устойчивой связи с Большой Землей, и не видавшие еще ни разгрузок, ни спецназовских – или как их называли здесь – осназовских, курток, ни масхалатов «кикимора». Словом всего того, что появилось в экипировке РККА после 4 января 1942 года.
Хотя, был один человек в отряде, способный просветить партизанское командование. Это – старший сержант ОСНАЗа Ерохин – ниточка отряда в мир стратегических операций. Теперь им всем, скорее всего, придется переходить на новый уровень, а Ерохина, или отзовут на Большую Землю, или в соответствии с рангом отряда повысят.
Выгрузившись, прибывшие бойцы, которых было не менее роты, начали вытаскивать из своих винтокрылых машин большие мягкие контейнеры, складывая их в аккуратные штабеля. «Вертушки» при этом даже не выключили свои двигатели. Если не мешкать, то в эту же ночь есть шанс сделать еще один рейс, или даже два.
От прибывших бойцов отделилась фигура в камуфляже «кикимора». Это был мужчина среднего роста, который уверенно направился к командованию партизанского отряда.
– Сэмэн, – тихонько сказал Ковпак Рудневу, глядя на уверенную и собранную походку посланца с Большой Земли, – сдается мне, что це командир кадровый, и повоевал, бог дай каждому.
– Думаю, ты прав, Сидор Артемьич, – ответил комиссар, – в ОСНАЗе, наверное, все такие, с боевым опытом.
Партизанские командиры сразу вспомнили о бригаде, которая уже успела прославиться своими дерзкими рейдами и которая, громя неприятеля, поучаствовала в победных сражениях на всем протяжении советского-германского фронта, от Крыма до Риги.
– Здравия желаю, товарищ Ковпак, – поздоровался подошедший к ним осназовец, – сообщаю вам, что в связи с окончательным решении о включении вашего соединения в систему частей ОСНАЗ, вам присвоено звание подполковника ОСНАЗ, что соответствует армейскому званию генерал-майор. Товарищ Руднев со вчерашнего дня является бригадным комиссаром ОСНАЗа. Сумское партизанское соединение подлежит переформированию в регулярную Сумскую зафронтовую рейдовую бригаду ОСНАЗ…
Гость расстегнул свой планшет и, попросив расписаться в сопроводиловке командира и комиссара, разорвал толстую оберточную бумагу, сломав хрупкие сургучные печати.
В свете яркого ручного фонаря в бумаге, подписанной начальником Генерального штаба Василевским и завизированной самим Верховным Главнокомандующим, подтверждалось все то, что только что сказал им майор Бесоев. Кроме того, им было сказано и о том, что на время проведения локальной орловско-брянской наступательной операции Сумская зафронтовая рейдовая бригада ОСНАЗ подлежит подчинению специальному оперативному командованию. То есть, майору Бесоеву, генералу Бережному, начальнику Генерального штаба Василевскому, ну, и соответственно, Верховному Главнокомандующему, товарищу Сталину. При этом местным командующим фронтового, армейского и дивизионного уровня, рекомендовано не совать свой нос в дела бригады Ковпака. Не их это компетенция.
Отныне бригада Ковпака будет выполнять задания, порученные ей командованием Красной армии. И проляжет ее путь через всю Европу. Сегодня Брянск, завтра Варшава, послезавтра Париж – словом, куда Родина пошлет, туда и отправятся лихие малороссийские парубки.
– Хлопче, – сказал Ковпак, похлопывая прутиком по голенищу сапога, – скажи, а не знаком ли тебе Герой Советского Союза генерал Вячеслав Николаевич Бережной?
– Знаком, Сидор Артемьевич, очень хорошо знаком, – ответил майор Бесоев, – ведь это мой учитель, командир и лучший друг.
– Вот оно как?! – с малороссийским упрямством не отставал Ковпак от Бесоева. – А скажи, мил человек, может тебе знаком и тот герой, что взял в плен самого генерала Гудериана?
– Конечно, знаком, – с усмешкой сказал Бесоев, – разве забудешь такое – связанный по рукам и ногам немецкий генерал, а внизу, у холма, на котором был его штаб, горят, словно пионерские костры немецкие танки…
– Так это ты и есть? – с удивлением воскликнул подошедший к командирам Карпо, – а не врешь ли часом?!
В ответ майор Бесоев пожал плечами, и молча достал из планшета закатанные в целлофан вырезки из опубликованных в «Правде» указов Верховного Совета награждения его званием Героя Советского Союза за взятие в плен генерала Гудериана, за захват Гейдриха и Клюге, и последний Указ – за Псков и Ригу.
– Мой командир генерал Бережной, – сказал Бесоев, убирая вырезки назад в планшет, – считает, что немец вполне успешно сражается, когда идет правильная регулярная война, особенно, если он в ней победитель. А вот если его командование убивают, пленят, на его коммуникации неожиданно совершаются воздушные налеты и происходят диверсии, а механизированные колонны неожиданно для него прорывают фронт… В таком случае противник впадает в панику, его тыл становится полностью дезорганизованным, а приказы от высшего командования поступают тогда, когда уже поздно что-либо изменить…
Думаю, что наша совместная работа должна начаться с ведения разведки. А для успешного выполнения всех поставленных перед бригадой заданий необходимо будет снабдить ее всем необходимым, чтобы довести ее до уровня штурмовых бригад РККА. Сейчас обратным рейсом мы отправим ваших раненых, а во второй заход наши вертолеты доставят все, что приготовлено для нашей бригады. Так что, готовьтесь, товарищи...
26 апреля 1942 года. Утро. Севастополь. Штаб тяжелой штурмовой бригады.
Замполит бригады капитан Тамбовцев Александр Васильевич.
Вчера вечером из Москвы к нам со всей своей семьей, принимать командование бригадой, прибыл генерал-лейтенант Деникин. Тот самый, который Антон Иванович. Честно говоря, я и не предполагал встретиться со столь известной личностью. Уж как-то он не вписывался в эту реальность. И пусть моя бригада за исключением технических специалистов почти целиком состояла из «бывших», но, чтобы сам бывший И.О. Верховного правителя России пожаловал, это было что-то вроде появления снежного человека на Дворцовой площади…
От подобного гостя оторопь взяла очень многих: как его бывших соратников по белому движению, так и входящих в состав бригады бойцов и командиров Красной армии. Это для нас Гражданская война – что-то изрядно подзабытое, почти легендарное, А для людей сороковых годов еще свежи были воспоминания о великой Смуте и междоусобице.
Встрепенувшиеся было особисты, однако, тут же увяли и приуныли, поскольку вместе генерала прилетела грозная бумага от их наркома. Глазами смотрите, а руками не трогайте. Дело на контроле у Самого.
Тем более что тем же самолетом, задержавшимся больше чем на двое суток в Ростове из-за грозы, привезли свежую прессу из Москвы. А там, в «Правде» за 21 апреля, на первой странице была большая статья о встрече Антона Ивановича с самим Верховным Главнокомандующим.
Устроив свою семью в предоставленную ему квартиру, генерал-лейтенант Деникин, на следующее утро самолично явился в штаб бригады. И сразу же взял быка за рога. Он желал срочно ознакомиться с бойцами и командным составом бригады, командиром которой он был назначен. И первому, кому он нанес визит, был я.
Крепкий еще семидесятилетний старик, властный и ершистый, он, к моему удивлению, довольно дружелюбно поздоровался со мной. Деникин, немного помявшись, попросил меня поговорить с ним тет-а-тет.
– Видите ли, Александр Васильевич, – сказал он, внимательно посмотрев мне в глаза, – Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин дал мне все полномочия на командование бригадой, сформированной из бывших военнослужащих белой армии. Но я прекрасно понимаю, что бригада будет являться неотъемлемой частью Красной Армии, а потому, несмотря на то, что личный состав ее весьма своеобразный, в ней будут все положенные по штату должности, в том числе, и мой заместитель по политической части. Верховный Главнокомандующий сказал мне, что «комиссаром» в моей бригаде будете вы, Александр Васильевич. Поэтому мне было бы весьма интересно узнать немного о вас, и о том, какими вы видите взаимоотношения военнослужащих Красной Армии и солдат и командиров моей бригады?
– Я понимаю вас, – ответил я, – и постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Обо мне я расскажу чуть позже, а вот про взаимоотношения между красными и белыми – позвольте мне называть вещи своими именами – мне хочется сказать особо.
– Вы, Антон Иванович, наверное, слышали о воззвании, с которым 22 июня 1941 года наследник «царя Кирилла I», или, как он себя называет, великий князь Владимир Кириллович, обратился к своим русским «подданным», – спросил я внимательно слушавшего меня генерала.
– В этом воззвании великий князь Владимир Кириллович выступил с воззванием ко всей эмиграции, призывая поддержать вермахт в его «крестовом походе за освобождение православной Руси»…
– Мерзавец, – процедил сквозь зубы Деникин, – похоже, что стремление к предательству ему передалось по наследству. Весь в папу, который предал императора Николая Александровича, еще до его официального отречения…
– Так вот, Антон Иванович, – продолжил я, – в тот же страшный для России день, в Москве Местоблюститель Патриаршьего престола митрополит Сергий обратился с посланием ко всем прихожанам Русской Православной Церкви, в котором он благословил всех верных чад церкви к подвигу по защите Отечества.
– Каждый русский человек в тот день сделал свой выбор, – сказал Деникин, – только не каждый мог оказать реальную помощь своему Отечеству. Ну, а тот, кто пошел на службу врагу, будет проклят во веки веков.
– Да, – сказал я, – именно из тех ваших бывших товарищей, кто решил, рискуя жизнью с оружием в руках защищать Родину, и сформирована наша бригада. И мне, как вашему заместителю по политчасти приходится не столько поднимать боевой дух бойцов и командиров бригады, сколько сдерживать их и напоминать, что существует такая вещь, как воинская дисциплина, и что командованию Красной Армии виднее, когда и где ввести их в бой.
– Скажите мне, Александр Васильевич, – немного помявшись, спросил генерал Деникин, – правда ли, что в Советской России были уничтожены все бывшие высшие офицеры Российской Императорской армии, а так же все представители аристократических семейств? Говорят, что если они и живы, то сейчас сидят в сибирских лагерях в ожидании смертного приговора?