Это Кару-то в порядке? Нет. Нет, она определенно не в порядке, но теперь в системе ее проблем, Каз превратился в нечто столь же существенное, как комар, которого внезапно вдохнул Бог. Никому не нужная мелочь. Я только качаю головой:
— О, Казломир, — говорю, как я надеюсь, с нежной жалостью. — Бедняжка Казломир. Давай-ка, я тебе кое-что объясню. Знаешь, это как в сказках, когда есть кучка принцев, и все пытаются выиграть право на руку принцессы, но все они тщеславны, родовиты и поглощены только собой, а потому проваливают задания и отправляются на смерть? А потом приходит тот, кто умен и достоин, и он побеждает и получает свое «долго и счастливо» рядом с ней? Ага, ну вот, ты — первый тип.
Я похлопываю его по плечу.
— Для тебя все кончено.
Все та же тупая рожа. А потом он говорит:
— Ты хочешь сказать, что она встретила другого?
— О, Боже! — Только и могла я, что рассмеяться. — Разговаривать с тобой, сродни игре в мяч с малышом. Проваливай, Каз. Ты что думал, я шутила до этого? Тебе здесь не рады. Имрих тебя в гроб засунет, а я забью гвозди в крышку.
Столики в «Отравленном гуляше» сделаны из настоящих гробов, и его одноглазый владелец Имрих, благоволил мне и Кару. Мы приходили сюда, по меньшей мере, трижды в неделю на протяжении двух с половиной лет. Мы расписали в обмен на гуляш уборные заведения. Так что Имрих — на нашей стороне.
— Ага, — говорит Каз, закатывая глаза, то ли не веря, то ли испугавшись, на секунду. — Тогда вперед. Надеюсь, у тебя гробовые гвозди наготове. — И он делает шаг вперед, проверяя, не блефую ли я.
Черт подери.
А это ни фига не блеф! Имрих так и поступит. Он не совсем в своем уме. И я вовсе не шучу — да вы гляньте только на его кафе! Да Бога ради, оно же полно противогазов и черепов. Это не бутафория, они настоящие. Имрих уж церемониться не станет, и совершенно точно засунет Каза в гроб, и, ответ утвердительный, у него есть гвозди для заколачивания гроба. Как и все остальное в «Отравленном гуляше», они старинные и подлинные. Он утверждает, что это гвозди из гробов, эксгумированных в Кутна-Гора, после того, как несколько монахов в средние века окропили округу грязью с Голгофы, сделав это кладбище самым популярным в Центральной Европе. Самое популярное кладбище в Центральной Европе, что тут скажешь! И в земле вам удается пробыть погребенным ровно до тех пор, пока вас не выкопают, чтобы освободить место для следующего парня. И — о! Затем, в конце девятнадцатого века, были наняты резчики по дереву, чтобы сделать предметы искусства из всех выкопанных костей. Вот крутотень! Только представьте себе жизнь скелета после смерти, в качестве канделябра. Ага, вот так.
Итого: гвозди — есть. Гроб — есть. Чокнутый одноглазый Имрих и его дружки из бара, готовые сцапать мальчика-зайчика и познакомить его с шелковистым интерьером шестиугольного ящичка?
Есть.
Может и мне поучаствовать? Не.
В любой другой вечер. В. Любой. Другой. Вечер. Но сегодняшний вечер не для мести. Я делаю глубокий вдох. Он для ошеломления.
Я не смотрю в окно. Я так усиленно не смотрю в окно, что моя шея вот-вот окаменеет. Я умираю от желания узнать, что происходит у Мика, но не хочу, чтобы Каз перехватил мой взгляд. Он может все испортить сейчас, когда у меня все идет по тщательно выверенному графику.
Имрих принес уже чай Мику? План такой. «Чумной» (наш с Кару столик, спрятанный под здоровенной конной статуей Марка Аврелия) не занимается, благодаря табличке «ЗАРЕЗЕРВИРОВАН», и марионетка-ангел сидит с перекрещенными ногами на сиденье, обитом бархатом, и когда (если) Имрих увидит парня, которой войдет и сядет туда, он должен принести ему поднос с чаем. Последний ключ к разгадке будет засунут в чашу с мышьяком (Это сахарница. Чай в «Гуляше» подается в старинных серебряных сервизах — на молочнике и сахарнице выгравировано «мышьяк» и «стрихнин», «болиголов», «цианид». Мило, не правда ли?)
Так что по существу: если Имрих уже принес чай, а Мик нашел последнюю подсказку, то он может выйти в эту дверь в любой момент, а я буду просто стоять здесь столбом, и Казимир Андраско станет свидетелем наших самых первых слов, сказанных друг другу.
Вот еще! Я должна закончить эту борьбу «умов».
— Вообще-то, — говорю я Казу. — У меня другие планы. Но сделай одолжение, сходи туда. И когда ты окажешься запертым в гробу, в темноте, умирая от голода и жажды, галлюцинаций и отчаянного желания пописать, когда кафе закроется и не останется никого, кто бы услышал твои крики, просто знай... я о тебе и думать забуду.
Я жестом указала на дверь, и в довершение всего, словно нанеся ему coup de grвce, одарила его... Одержимым Взглядом Маньяка. Этот взгляд, как бы говорит: «У меня есть нечто такое, что пленит и очарует. Пошли, покажу — оно в подвале». Один из моих любимых взглядов, и, кстати, самый нелюбимый моим братом, потому что он (взгляд) неизменно сигнализировал о начале военных действий, поднятых до уровня священной мести, которому он (мой брат) никогда не мог соответствовать. Брат просто не мог с этим справиться. Томаш знал: «Ты не можешь победить Одержимую Маньячку. Можешь только спровоцировать ее».
Каз мог не знать этого на собственном опыте, но почувствовал это интуитивно. Мои глаза напугали его до чертиков. Я это вижу. Он струсил. То и дело поглядывает на дверь. Одаривает меня презрительным взглядом, кривя рот. Такую рожу обычно корчат хулиганы, когда боятся кого-нибудь. Потом он назовет меня больной. Ждем-с.
— Сусанна, ты больная.
— Ага, — подтверждаю я с наслаждением, усиливая интенсивность взгляда. — В курсе.
Вот и все. Он принимает решение. Он разворачивается и уходит. Я испытываю одновременно разочарование и облегчение. Разочарование от того, что Каз был так близок к тому, чтобы оказаться замурованным в гробу, а я отговорила его, и облегчение, потому что я страшное орудие, а это — в значительной степени моя миссия.
С уходом Каза, я бросаюсь к окну...
…и вижу, как Мик идет в мою сторону! В одной руке он держит ангела, в другой — дьявола, и у меня не больше трех секунд, чтобы раствориться в воздухе, прежде чем успеет открыться эта дверь.
Это, или ныряние за ближайший надгробный камень.
Хвала Господу за убиенных монахов!
Она
Глава 9
Дыра В Сердце
Дверь открывается, выпуская из кафе во внутренний двор гул голосов и музыку, а потом она снова закрывается, и весь шум исчезает, как кукушка в часах. Слышен хруст снега. Мне ничего не видно, но я уверена, что и меня не видно. Я, скрючившись, прячусь за надгробием, как раз находясь вне света, льющегося из окна кафе. Звук шагов затихает и мне приходят на ум две вещи:
То, что я прячусь за надгробием, безусловно, говорит о том, что я веду себя как навязчивый преследователь.
И
Мик на пути к Остановке номер три, и Остановка номер три — это последняя остановка, место, где я, как предполагается, должна явить себя настоящую и инициировать привычное человеческое взаимодействие.
«Неужели?» — скулит внутренний голосок. А разве марионетки не могут действовать от моего имени? Мой специальный представитель-марионетка, а? Ну да, а не более ли это странно и устрашающе, чем преследование? Навязчивый преследователь-чревовещатель, говорящий через марионеток — ангела и дьявола. Я прямо так себе это и вижу, как Мик представляет меня своей семье:
— Знакомьтесь, это моя девушка Сусанна и... ее представители.
Нет, нет, нет. Ты не можешь так поступить.
Я смогу. Я заставляю себя вылезти из-за надгробия. Я все тот же человек, который поселил страх в сердце Каза. Я оголтелая фея, оголтелая фея. Почему же заговорить с парнем, который мне так сильно нравится, гораздо труднее, чем с тем, кого я презираю? Знаю-знаю, все это связано с химическими реакциями, происходящими в мозге — (все и вся всегда связано с химическими реакциями, происходящими в мозге) — но мое эмоциональное возбуждение и чувство страха, словно крошечные борцы прямо сейчас сражаются у меня в сердце. Я живо представляю, как Эмоциональное Возбуждение душит Благоговейный Страх и нежно так, почти любовно, укладывает обездвиженное тело на землю.
Вперед. Сейчас. Страх повержен. Быстрее, пока он не поднялся и не увидел, куда ты ушла. Дыши. Шагай. Дыши. Шагай. Видишь, следы Мика. Дуй по ним.
Дыши.
Шагай.
Так, ладно. Я в норме. Иду. Я ставлю свои ноги в следы Мика и чувствую связь с ним, будто совсем с катушек слетела. Остановка номер три недалеко, и я ходила этим маршрутом тысячи раз, обычно с Кару. Дышу. Шагаю. Мик, скорее всего, уже там.
А я знаю, что собираюсь ему сказать?
О, черт.
Благоговейный Страх поднимается и преследует нас целый квартал. Удар по шее Эмоциональному Возбуждению — как раз перед тем, как я заворачиваю за угол к Остановке номер три. Это заставляет меня встать как вкопанную, и я обнаруживаю, что застреваю сбоку здания, благодаря центробежной силе своего волнения.
Что я скажу?
Я нашариваю свой телефон и пишу Кару: ТРЕБУЕТСЯ СРОЧНАЯ ПОМОЩЬ. СЛОВА. ПЕРВОЕ ПРЕД ЛОЖЕНИЕ. ЧТО-ТО ПРОСТОЕ, ЧТО ЗАСТАВИТ ЕГО НЕМЕДЛЕННО ВЛЮБИТЬСЯ В МЕНЯ. ВРЕМЯ ПОШЛО.
А потом я жду, с телефоном в руке. И опять жду. Теперь снег падает быстрее, а мое дыхание напоминает пар огнедышащего дракона. Холод от камня строения просачивается через мое пальто и превращает спину в ледышку, а из Африки не приходит никакого сообщения.
Ну и ладно. Я пихаю сотовый обратно к себе в карман. Я знаю, что мне делать. Греческий философ Эпиктет как-то сказал: «Сначала скажи, кем ты хочешь стать, а потом делай, что должен». Старый добрый Эпиктет. Я хочу быть Уверенной В Себе Девушкой, а это означает, что для начала, нужно перестать пытаться слиться со штукатуркой здания. По моей собственной теории, уверенность в себе составляет всего двадцать семь процентов настоящей уверенности, а остальное — притворство. Главное вот в чем: если вы не видите разницы, то и нет никакой разницы. О, притворщик может почувствовать разницу, по липким ладоням и колотящемуся сердцу, но итоговый эффект (будем надеяться) тот же.
Когда придет время, слова сами сорвутся с моих уст, и я услышу их одновременно с Миком. Невозможно следовать определенному сценарию. (Или это не так? Может, я могла бы написать сценарий, и взять под жесточайший контроль наш первый разговор? — Нет. Ты не можешь. Шагай.) Я заставляю свое тело двигаться. Я чувствую, как Эмоциональное Возбуждение и Благоговейный Страх повисают на моих лодыжках, но спустя несколько шагов, перестаю обращать на это внимание, потому что прохожу точку невозврата. Я поворачиваю за угол на Мальтийскую площадь. К Лицею с розовым фасадом в стиле барокко. Ворота во двор, а за ними — только тени. Я не вижу Мика, но... Мик может видеть меня. Я иду.
Остановка номер три — это внутренний двор моей школы. Это милое местечко, с замершим фонтаном в центре и резной мраморной скамейкой, которую держат на своих плечах русалки. Ворота на ночь не запираются, чтобы студенты могли пользоваться студиями по возникшей необходимости, но в этот субботний вечер в начале семестра, уровень их отчаяния еще слишком низок и поблизости никого не должно быть. Внутренний двор уединен, но не совсем, что кажется правильным. Интимный, но не слишком.
Я иду к воротам. И это не пульс стучит у меня в висках. Это моя уверенность в себе.
Ворота открыты. Я вижу следы Мика.
Я застываю в нерешительности.
Потому что следы Мика ведут внутрь, а потом...
...наружу.
Он уходит прочь.
И когда я смотрю во двор, вот что я вижу: на русалочьей скамейке сидят ангел и демон, и они переплетены в крепких объятьях.
А Мика там нет.
Я оглядываюсь по сторонам, гляжу себе через оба плеча. Смотрю на Мальтийскую площадь. Даже вверх бросаю взгляд, будто он мог улететь. Его нигде нет.
Он ушел.
Внутри меня: опустошение от разочарования.
Горькое чувство обиды.
Я парализована.
Я в недоумении.
И унижена.
Ненавижу унижение. Мне хочется пнуть унижение по коленке.
Я стою вот так с минуту, прежде чем до меня доходит, что Мик может наблюдать за мной откуда-нибудь с близкого расстояния, и эта мысль заставляет меня вжаться вглубь двора. Я больше не наступаю на его следы. Я обхожу их, словно презираю. Тупые следы, получайте! Мое сердце теперь вроде палочек корицы, которые уже порублены и готовы быть добавленными в тесто. Мне совсем не больно, потому что внутри уже ничего нет. Как у ангела, где вместо сердца у нее в груди дыра — но без бенгальского огонька.
Совсем никакого бенгальского огонька.
Я стою перед марионетками, и у меня в душе нет ничего, кроме пустоты, когда я смотрю на них. Он расположил их так, чтобы они были похожи на влюбленных. Как гадко. Никогда бы не подумала, что Мик может быть таким гадким.
А потом я вижу, что ледяной шар исчез. Я подвесила его на дерево, которое дугой склонялось над лавочкой. Последний артефакт в этой охоте за сокровищами: гладкий кусок чистого льда размером с бейсбольный мяч, внутри которого было заморожено, а прежде аккуратно скручено и засунуто в пластиковую тубу, последнее сообщение. Идея состояла в том, что к тому времени, как лед растает, я буду готова к тому, чтобы Мик его прочел, буду готовой к разговорной части вечера, чтобы после перейти к следующей его части. Ну, вы знаете, какую часть я имею в виду. О, Господи. Мои губы чувствовали себя опустошенными, будто их, как невесту, бросили у алтаря. А они были так уверены в том, как должен будет закончиться этот вечер.
Мик что, забрал шар с собой? Зачем он это сделал? Я осматриваюсь, на случай, если шар просто упал, но его нигде не видно... я начинаю злиться. Он не должен был его забирать. Если он ушел, то и сообщение должен был оставить. У меня совершенно нет желания, чтобы он прочел его, а потом, смеясь, показывал бы своим друзьям.
(«Мик бы так не поступил», — настаивает внутренний голос так, будто я его хорошо знаю.)
(«Ты ведь его знаешь».)
Не знаю. Ну, конечно, не знаю. Мы ведь ни разу даже не заговаривали друг с другом. Но я была абсолютно уверена, что он не придурок. Что он не задница. Разумеется, нельзя сказать, что это сопоставимо с тем, как Каз поступил с Кару, но выглядит тоже не супер. Я была совершенно готова к тому, что он может не появиться на Остановке номер один. Чего уж скрывать, я была бы разочарована, но зла бы на него не держала. Если я ему не интересна, значит не интересна. Но почему он прошел до конца в поисках «сокровища», при этом выглядя все время таким завороженным и няшкой, а потом... сбежал?
Дребезжит мой телефон. Это пришел от Кару список (который уже не понадобится) фраз, с чего начать разговор.
—a) Привет. Я Сусанна. На самом де ле я марионетка, которую оживила Голубая фея, и только так я обрету душу, если в меня влюбится человек. Не поможешь марионетке?
—b) Привет. Я Сусанна. Прикосновение моих губ дарит бессмертие. Это так, на всякий случай.
—c) Привет. Я Сусанна. Мне кажется, что я тебе нравлюсь.
Я читала их, испытывая горечь. Потом я резко опустилась на лавку, толкая марионеток, которые разорвали свои объятья. Ангел заваливается на спину, ее руки падают набок, голова в обмороке падает на край скамьи. Умерев от разрыва сердца. Мне кажется, что я сейчас испытываю примерно то же самое. «Нет смысла юлить. Будем честны.» — вот, что сказала бы Уверенная В Себе Девушка. Если бы у нее было кому это, блин, сказать.
Я пишу в ответ: Спасибо, но , похоже , мне эти варианты не пригодятся.
— Что? Почему?
— ...он убежал...
— ???
— Марионеток оставил. Оставил их обниматься и не стал меня ждать. По крайней мере, хоть куклам что-то перепало.
Пауза, во время которой я воображаю, как Кару негодует. Но когда она пишет ответ, в нем нет никакого негодования.
— Сус, это не имеет смысла. Он не оставил записки и ли вроде того?
Записка? Об этом я не подумала. В дыре моего сердца вспыхивает искра. Возможно ли?
Дыра в сердце.
Дыра в сердце! Дыра в сердце ангела. Что-то торчит из ангеловой дыры в сердце! Я поднимаю глаза, оглядываюсь по сторонам, будто Мик мог шпионить за мной, как я шпионила за ним. Но мне так не кажется; здесь негде спрятаться. Я протягиваю руку... это свернутая в рулончик бумажка. Я разворачиваю ее, и в ту же секунду все мои разочарование, горькое чувство обиды и унижения, паралич и недоумение испаряются и сменяются... головокружением, облегчением, трепетом, полуобмороком и радостью.