- Олег, ты нездоров? - Он произнес это шепотом, воровато оглядываясь и не заходя внутрь. От меня не укрылось, что директор теперь соблюдал осторожность, чтобы никто не увидел нас вместе. Я вспомнил, что не брился уже пару дней и, несмотря на старания Сереженьки, мой вид опрятным назвать было сложно.
- Я здоров, только бухаю.
- Зачем? - На лице Вадима Арнольдовича на долю секунды промелькнула брезгливость, а затем и жалость, и меня это взорвало.
- Тебе, блять, какое дело? Хули ты вообще приперся?
- Я хотел узнать, как ты. - Он говорил в полтона, не заражаясь моей озлобленностью.
- Как я? Прекрасно! Через пару дней еду на Бали с Сережей! И нам будет очень приятно вместе, если ты об этом.
- Почему ты пьешь? - Вадим Арнольдович сделал шаг вперед и даже протянул руку, видимо, желая меня коснуться, но мне это не было нужно. Хотелось блевать от его жалости. Все равно он мне не поможет, зачем лезть? А еще было отвратительно осознавать, что он видит меня таким, погрязшим в дерьме и депрессии. Я резко встал, так, что стул отлетел к стене.
- Потому что я алкоголик!
Вадим Арнольдович замер, кивнул и, вдруг со всего размаху влепил мне затрещину. От неожиданности я не удержался на ногах и завалился к шкафу, задевая по пути коробки с инструментом.
- Ну и мразь же ты, Олег. - Вадим Арнольдович произнес это сухо и, не глядя на меня, вышел из кабинета.
***
- Поездка должна тебя немного развеять. - За последнюю неделю Сереженька, кажется, даже немного похудел. Допек я его все-таки своими пьянками. И ладно, если бы он закатил бы скандал хоть раз, пристыдил бы, так нет же. Вокруг меня крутился, жалеет. Моя мать даже в младенчестве за мной так не ухаживала.
- Тебе моих алкогольных возлияний в Москве мало, ты хочешь это еще и на Бали наблюдать?
Сегодня вечером самолет, а я, естественно, никуда не хочу лететь. Мне и дома хорошо бухается. Однако, Сереженька намерен взять меня с собой, без вариантов.
- Я собрал твои вещи. Такси приедет через два часа. Хотя бы перед самолетом не пей.
- А в самолете можно? - Усмехаюсь. Интересно, как много уступок он готов сделать?
- Если так сильно хочешь. - Уходит в другую комнату, а я одеваюсь. Бали, так Бали.
***
Как человек, не склонный к самоанализу, я только сегодня впервые задался одним не слишком своевременным вопросом. А не пидор ли я? Точнее, вопроса уже нет, есть запоздалая мысль, что я далеко не тот, кем считал себя всю жизнь.
Сколько себя помню, я всегда думал практически как Вадим Арнольдович: есть какие-то геи, которые грязные извращенцы, а есть - я. Весь такой натуральный и правильный. А то, что парни иногда интересуют, так то особенности восприятия, тонкости душевной организации и даже, может, издержки воспитания.
Я лгал самому себе. Да не может нормальный гетеросексуальный мужик так убиваться по другому мужику! И это наблюдение рождает следующий вопрос: а каким бы я был, не стань мы с Сережей любовниками? Влюбился бы я тогда в Вадима Арнольдовича? Хотел бы с ним спать? Скучал бы по нему? У меня нет ответа на этот вопрос.
Проще думать, что причина моей нездоровой страсти кроется не в моей врожденной гомосексуальности. Я хочу думать, что я нормален. Что это Сережа виноват, что это он внушил мне мысль, что мужчины тоже могут быть сексуальными объектами. А еще дело в матери. Именно из-за нее всех девушек в мире я воспринимаю как возможных шлюх, готовых на все ради денег или молодого красивого тела. Я не верю им. И только сейчас я осознаю ежечасный ход своих мыслей, который давно перерос в твердую жизненную установку. Тогда, когда уже, наверно, поздно.
А еще я понимаю, что до сих пор не порвал отношения с матерью только по одной причине: у меня нет семьи, кроме нее. И только она меня и любит. Но на самом деле, это тоже ложь. Я никогда не был ей семьей, а любит она только себя. Но если я откажусь от матери, то кто же останется в моей жизни? Я совершенно один. И, наверно, впервые понимаю это.
***
Раннее утро. Никак не могу привыкнуть к смене часовых поясов. Всю ночь шел дождь, капли бились о широкие листья пальм, а я сидел на лежаке на крытой террасе и пил водку, запивая манговым соком. Сереженька снял виллу с видом на океан, и с рассветом гладь воды начинает блестеть. Я пью, не подымаясь, несколько часов, по чуть-чуть, но постоянно. И вряд ли уже могу сам передвигать ноги. Мои мысли о моей гомосексуальности осели во мне, прижились, но только я не знаю, что мне делать с новым самим собой. А что делать с Сереженькой?
Перебираюсь на плетеный диван и ложусь навзничь, надеясь, что усну хотя бы пьяным. Вскоре я действительно начинаю дремать, слушая, как шелестят листья, как поют птицы, и думаю, что Бали должен быть красивым, и мне бы даже он понравился, если бы я только мог видеть насыщенность зеленого цвета. Но трава и пальмы вокруг меня грязно-серые, также грязно-серый рассвет, и лишь небо своего, тускло-голубого цвета.
- Олег, уже одиннадцать. Может, кофе попьешь?
Разлепляю глаза. Сереженька. В смешных шортах, майке и шлепанцах. Сажусь на диван, к горлу подступает тошнота.
- Пить дай.
Протягивает стакан воды, таблетку. Прям идеальная жена.
- Ты очень плохо выглядишь.
- Да ну?
Запиваю таблетку, перевожу взгляд на Сереженьку. Он не спускает с меня своих серых глазок.
- Сейчас принесут кофе, и мы поговорим. Нам есть что обсудить.
Пока накрывают завтрак, голова потихоньку проясняется. Даже сушняк не такой явный. Прислуга наливает кофе по чашкам, приносит какие-то десерты, фрукты. Я смотрю то на стол, то на плещущийся вдали океан. Наконец, начинаю разговор первым.
- А ты знаешь, что я уже больше года как дальтоник?
Сереженька вздрагивает, затем мотает головой.
- Нет.
- Я не вижу некоторые цвета. Перестал видеть.
- Почему?
- Не знаю. Может, ты знаешь? - Делаю глоток обжигающего кофе, в моем тоне насмешка. Как будто он не понимает, что могло послужить причиной такого расстройства.
- Олег, после чего это случилось? - Мой любовник мрачен. Видимо, подозревал что-то подобное.
- После того как я убил человека. А потом с тобой переспал. Ровно на следующий день я и заметил, что почему-то в моем цветовом спектре исчез красный. А потом и зеленый.
- Это не ты убил, это я убил. - Сереженька опускает глаза. - Я знал, что ты в шоке, не соображаешь. Думал, что лучше будет убить, уверен был в этом.
- А потом поднял меня под себя. Чтобы мне стало совсем хорошо, да? - Мой страх начинает куда-то уходить, я, наконец, чувствую, что нашел в себе силы высказаться. Мне не страшно, больше не страшно.
- Подмял? Почему подмял?
- Я же у тебя на коротком поводке. Твоя личная игрушка. Захотел, в ресторан сводил. Захотел - на острова с собой взял. И водитель, и любовник, и собачка. Которой даешь команду - к ноге, собачка бежит. Нравится же, да? Классно? - Горько улыбаюсь. - Из меня можно и пидараса сделать, я же не личность, я так.
- Олег. - Сереженька слушает внимательно. Он серьезен и его голос приобретает почти забытые нотки, те, что я слышал, когда я еще был только подчиненным, а он - моим директором. - Ты гомосексуалист изначально. Это видно.
- Видно? Кому видно? - Его слова меня злят, хотя я и понимаю, что скорее всего, это правда. - Тебе просто хотелось со мной трахаться!
- Ты в любом случае не против.
- Не против? - Поднимаю глаза к потолку. - Нет, правда. Не против? - Со звоном ставлю чашку на стол. - А что я должен был делать после того, как ты меня выпутал из этой истории с убийством?! Когда ты пригласил меня к себе в гости? Типа выпить?
- А разве не ты первый полез обниматься? Нет? - Сереженька темнеет, тоже ставит чашку кофе на место и отворачивается. Он обижен, смертельно обижен. Но мне плевать.
- Из чувства благодарности. - Киваю. - А еще я боялся, что ты передумаешь, что ты сдашь меня и мою мать полиции…
- Я тебе хоть раз сказал, что я собираюсь это делать? - Сереженька снова ко мне поворачивается. - И ты спал, значит со мной, потому что боялся что я тебя в тюрьму отправлю? Поэтому ты и полез ко мне в этот же вечер? После убийства?
- Поэтому. - Отвечаю глухо. Мой любовник сжимает губы, затем вдруг резко мне бросает.
- Шлюха!
Это выше моих сил. Я не могу так больше. Медленно подымаюсь, иду к краю террасы, откуда открывается фантастический вид. Что же получается? Он что, думал, что я действительно по любви сплю с ним?
- Я бы тебя не сдал полиции, даже если бы ты не стал со мной встречаться. - Голос за спиной, полный обиды.
Господи, неужели так оно и есть? Оглядываюсь на него. А он продолжает.
- Я думал, ты пьешь, потому что тебе трудно принять свою гомосексуальность. А ты, оказывается, пил потому что меня ненавидишь. И при этом от секса ни разу не отказался. Мне кажется, или что-то не сходится? - Он сидит, смотрит в одну точку. Я никогда не видел его таким убитым. - Я к тебе больше не притронусь, обещаю. Так что, пожалуйста, не порть больше здоровье и мои нервы.
Подымается и уходит в дом. А я остаюсь стоять на террасе, глядя, как с ветки на ветку перелетают какие-то диковинные птицы с длинными хвостами. Мои мысли путаются. Я свободен? Неужели я свободен? От этой мысли радость наполняет меня, но при этом что-то не так. Жалость. Мне впервые жалко Сереженьку. Ведь если он и не думал меня шантажировать, то, получается, он по-настоящему меня любил? Все-таки он выпутал меня и мою мать из этой жуткой истории, всегда старался тепло ко мне относиться, но я его ненавидел. Мне хочется извиниться перед ним, но я понимаю, что вряд ли от моего раскаяния ему полегчает.
Захожу в дом. Он сидит в кресле, не шевелясь, его брови чуть приподняты, и мне приходит в голову мысль, что он плакал. А я не знаю, что ему сказать утешающего.
- Олег. Ты же мог сказать раньше. Я на самом деле тебя люблю, я бы понял.
Отворачиваюсь. Чертова любовь. Угораздило его… Я ненавижу сейчас себя за то, что каким-то странным образом умудрился ему понравиться, влюбить в себя.
- Прости.
Это все, что могу из себя выдавить.
- Приедем в Москву, я тебя отведу к доктору. Надо проверить, что с тобой. Дальтонизм - это плохо.
- Сам справлюсь.
- Я от тебя ничего не прошу за это. Это моя вина, я хочу исправить.
Сажусь напротив него, опускаю голову на руки.
- Сереж, я же свободен, правда?
- Ты всегда был свободен. А сейчас - тем более.
- Я могу встречаться с кем угодно? - Подымаю глаза на него.
- Олег, я не буду ломать тебе жизнь! Я люблю тебя, люблю, понимаешь? Я просто думал. - Сережа сглатывает. - Что я тебе нравлюсь, что смог как-то понравиться… И поэтому ты согласился быть со мной. И я ошибался. Но я не заслужил того, чтобы ты на меня смотрел как на подонка.
Вздыхаю. Получается, в нашей паре подонок все-таки я.
- Я куплю сегодня билет до Москвы.
- Нет, останься. Ты очень плохо выглядишь. Мы будем спать в отдельных комнатах, если хочешь. Но ты должен тут, за неделю отъесться, позагорать, придти в форму. - Сереженька надевает на лицо улыбку. Через силу. - Я думаю, в Москве тебя кто-то ждет. И этот кто-то не должен тебя увидеть таким измученным.
***
Я остался на Бали до конца недели. И я за это время не выпил ни капли. Я гулял по острову, купался, ел фрукты. А по вечерам мы с Сережей сидели на террасе и разговаривали. По-настоящему, так, как никогда не разговаривали до этого. И я вдруг для себя выяснил, что он не такой уж и плохой мужик, и, если разобраться, он мог бы стать для меня хорошим другом. Вот только я не дурак, я понимаю, что ему должно быть очень больно. Это для меня он друг - а я для него - источник боли. Но он, кажется, все равно был рад, что я с ним рядом, пусть и в таком качестве.
Мы разговаривали обо всем на свете, и лишь одной темы мы так и не коснулись. Он ни разу не спросил, а я так ему и не сознался, кто же стал катализатором моего признания. В кого я влюблен? И кто ждет меня в Москве? Хоть я уже и не был уверен, что ждет.
========== 8. ==========
Я вернулся в Москву абсолютно счастливым, полным надежд и приятных ожиданий, хотя дорога оказалась на редкость утомительной: из-за непогоды рейс был задержан на пятнадцать часов, поэтому и я, и Сереженька первый день рабочей недели попросту пропустили. В тот момент нам не показалось это серьезной проблемой. Приехав домой, мы тут же завалились спать, а наутро, еще не отойдя от аклиматизации, отправились на работу.
Было уже половина десятого утра. Вадим Арнольдович безбожно опаздывал, а я отправился в курилку, где повстречался с Алиной, Антоном и парочкой коллег из отдела логистики. Мое настроение было приподнятым, и я, витая в облаках, начал радостно глаголить о том, как же мне хорошо на Бали отдыхалось. Надо отдать должное, мои собеседники не только с огромным интересом меня слушали, но и даже ни разу не позубоскалили относительно “сказочного Бали”, хотя по их ухмыляющимся лицам это вполне себе читалось.
А я рассказывал про обезьянок, которых там видел, про птичек и бабочек, про красивых девушек на пляже, про водопад в джунглях и виллу с видом на океан. О том, что я жил на этой самой вилле с Сереженькой, знали все, только напрямую не говорили. Воспитанные люди.
И в самом разгаре моего повествования в курилку зашел Володя, сантехник. Мужик молодой и жизнерадостный. Поздоровавшись со мной за руку и закурив, он вдруг весело спросил.
- А вы что, Вадима Арнольдовича не пускаете что ли?
- В смысле? - Я почувствовал внутри неприятный холодок.
- Так он стоял под дверью. - Без задней мысли сообщил Володя. - Может, ждал кого?
- И сейчас стоит? - Я быстро потушил недокуренную сигарету.
- Нет, увидел меня и ушел. - А я недооценивал Володю. Чистой души человек. На вес золота.
Не задумываясь над тем, как на это отреагируют мои собеседники, я кинулся из курилки. Интуиция мне подсказывала, что происходит что-то не то. Надо было срочно поговорить с Вадимом Арнольдовичем. Я точно знал, что он должен был зайти в курилку. Но почему этого не сделал?
Я шел по коридору, когда увидел, как ко мне приближается наша секретарь Вера. Она работает сразу и на коммерческого, и на исполнительного.
- Олег, Вадим Арнольдович просил передать, чтобы ты срочно занялся подвалом: там воды по колено и все стены в плесени.
- А где он сам?
- У него по телефону совещание с генеральным в одиннадцать. Просил не беспокоить.
Киваю и направляюсь вниз, пытаясь понять: Вадима Арнольдовича действительно беспокоит судьба подвала или он что-то задумал? И почему он отправил ко мне секретаря, а не позвонил?
В подвале все как прежде: воды нет, плесень имеется. Ну что ж, ремонт, так ремонт.
***
Проблемы подтопляемых нижних помещений можно решать вечно. Это сизифов труд. Мой отдел в полном составе и под моим чутким руководством трудился уже больше часа, когда я решил все-таки подкараулить Вадима Арнольдовича. Я на самом деле хотел пообщаться с ним вечером, без свидетелей, но сейчас я вдруг остро почувствовал, что разговор откладывать ни в коем случае нельзя.
Оставив своих подопечных работать, я отправился к Вадиму Арнольдовичу. Он сидел на своем месте, когда я появился на пороге кабинета. Однако, вопреки ожиданиям, он, почти не глядя на меня, произнес.