– Не играйте словами, ваше сиятельство. Если я говорю все, это и впрямь значит – все. Единственное, о чем я прежде не ведал, это о том, что будущая государыня российская так же сведуща в делах любви, как, по слухам, ее матушка-императрица!
* * *
Боже милосердный… От этих слов сердце пронзила такая боль, что Лизе почудилось, будто она умрет здесь, сию же минуту!
Августа… Августа – будущая российская государыня? Дочь императрицы Елизаветы?!
С головы словно бы сорвали мешок, в который она была укутана с того самого мгновения, когда на палубе греческой фелуги черноглазая княгиня Дараган назвала свое имя: Августа-Елизавета. Ну конечно! Второе имя дано по матери! Дочь Елизаветы! Но почему Дараган?..
Да какое это имеет значение! Она же все время намекала на свое истинное положение! «Моя фамилия по-гречески означает «из рода Петра». И та сказка о царе Петре и солдате. И любимая книжка – «История Петра Великого». И все эти беспрестанные размышления о государственном устройстве, о власти монаршей, которым никак не могла предаваться обыкновенная женщина. И граф Соколов – граф! – в услужении. И несметные богатства. И напряженное ожидание вестей из России!.. Господи, как же враз все увязалось, как ясно и понятно сделалось! Можно было только дивиться собственной слепоте и неразумности; вернее, неумению, нежеланию видеть очевидное, увязывать торчащие во все стороны нити. А ведь все это так и лезло в глаза!
Право, она упала бы в обморок от изумления, потрясения и злости на себя, когда бы стыд и раскаяние не вернули способность соображать: зачем вдруг понадобилась Августа этому распутнику? Не только же для того, чтобы лишить ее девства в карете, летящей во весь опор?!
– Мне жаль огорчать вас, сударь, – произнесла она, призвав на помощь все свое хладнокровие, и осталась довольна той леденящей насмешливостью, с какой звучал ее голос. – Мне очень жаль, но я не понимаю ваших намеков. Вы ошиблись. Я вовсе не та, за кого вы меня принимаете.
– Даже Франциск I, – проговорил граф, – даже Франциск I, а уж ему-то не приходилось жаловаться на недостаток внимания со стороны прекрасного пола, величайший был распутник, написал на склоне жизни: «Любая женщина лицемерит!» А если вам знакомы комедии великого Гоцци, сударыня (или вы предпочитаете, чтобы я титуловал вас «ваше высочество»?), то, наверное, вы вспомните статую, которая хохотала всякий раз, когда слышала, как женщина лжет. Так вот, мне только что послышался за окном весьма саркастический хохот!
Лиза невольно выглянула из кареты и лишь сейчас заметила, что взошла луна. Было относительно светло, и она с изумлением увидела вокруг зловещие очертания какого-то темного, полуразрушенного здания с колоннами у входа и портиком, увенчанным несколькими старыми статуями; их-то, наверное, и имел в виду граф. Это была еще не Римская Кампанья, но улица достаточно окраинная, чтобы Лиза не имела ни малейшего представления о том, где находится.
– Что сие означает, граф? Куда вы привезли меня? И как вы осмелились?.. – Она не договорила, захлебнувшись яростью, чувствуя себя в этот миг именно той, за кого он ее принимал, готовой немедля послать его на правеж, на кол, в Сибирь!
– Не извольте волноваться, сударыня. – Его голос был спокоен и почтителен. – Один из моих приятелей – тот, который дал мне сведения о вас, – бился об заклад, что я не буду иметь успеха у вашего… гм, сиятельства. Он только взглянет на вас, и мы отправимся обратно в Рим, на вашу виллу или куда вам будет угодно.
При этих словах карета остановилась. Граф высунулся в окно, свистнул.
Из развалин показались три фигуры. При виде их сердце Лизы так заколотилось, что она принуждена была зажать его рукою. И все же сохранила достаточно самообладания, чтобы нашарить рядом с собою плащ графа, в котором он принес ее в карету, и плотно запахнуться в него. Единственное, о чем она жалела сейчас, что еще на Корсо была потеряна моретта, могущая надежно скрыть лицо.
Разумеется, ее нимало не волновало, выиграет или проиграет де Сейгаль свое дурацкое пари. Но какое-то чувство – отнюдь не самосохранения, нет, а то ли любопытство, то ли предчувствие беды, грозящей не ей даже, а Августе – Августе-Елизавете! – заставляло пока хранить тайну.
Неизвестные приблизились к карете и отвесили весьма почтительные поклоны. После этого один из обитателей развалин отворил дверцу и опустил подножку со словами:
– Извольте выйти, сударыня.
– Араторн, друг мой, – запротестовал граф, – к чему все это? Разве вы не видите даму? Спросите ее, и она не станет отрицать, что я выполнил условия пари.
– Не сомневаюсь в успехе ваших маневров, дражайший де Сейгаль, – произнес тот, кого назвали Араторном; в голосе его была ясно слышна злая усмешка. – Но я должен удостовериться, что сия дама – именно та, о ком мы говорили.
Сердце Лизы тревожно стукнуло.
– Вы мне не верите, идиот?! – взвился де Сейгаль.
Но Араторн, не слушая его, подал Лизе руку:
– Выходите, синьора, иначе я буду вынужден применить силу.
Делать было нечего. Она оперлась на протянутую руку и выбралась из кареты, стараясь при этом как можно выше приподнять бархатный плащ, чтобы золото парчовой юбки блестело при луне, убеждая Араторна: де Сейгаль привез именно ту даму, коя должна была надеть на карнавал костюм венецианской танцовщицы.
Араторн смерил ее пристальным взглядом и наконец шепнул чуть слышно: «Кажется, она, хвала господу!»
Лиза незаметно перевела дух. Она думала, что на том дело и кончится, но едва ступила на землю, как спутники Араторна встали к ней вплотную, и Лиза увидела в их руках обнаженные клинки.
– Вам придется следовать за нами, ваше высочество, – негромко промолвил Араторн. И когда она отшатнулась, торопливо прибавил: – В противном случае вы будете убиты на месте, клянусь богом!
Лиза и не думала сопротивляться. Она не сомневалась, что Араторн так и поступит, но почему-то вместо страха в душе ее воцарилось величавое, ледяное спокойствие. Она сделала несколько шагов по направлению к развалинам, тут же обернулась, взглянула на графа, стоявшего столбом, и не смогла отказать себе в удовольствии: выплюнула ему в лицо то, что о нем думала:
– Негодяй!
И только через миг сообразила, что произнесла это по-русски. Едва ли он успел ради сегодняшнего вечера изучить язык той, которую заманил в подлую ловушку; поэтому Лиза задержалась еще на несколько мгновений, чтобы уточнить:
– Mascaizone! Mauvais sujet! Villian!
Она не сомневалась, что он поймет это слово и по-итальянски, и по-французски, и по-английски, и испытала мгновенный восторг, увидев, как исказилось его лицо.
– Какого черта! Вы что, решили, что это я?.. Араторн!!! Куда вы ее ведете?! Что все это значит?
– Прощайте, де Сейгаль, – небрежно отмахнулся Араторн. – Ваша роль в этом спектакле сыграна, и это была роль глупого, напыщенного петуха. Убирайтесь с миром, кучер отвезет вас. А если вас волнует ваше пари, то скажите спасибо, что я сохранил вашу дурацкую жизнь. Вот вам и выигрыш. Прощайте.
– Ах вы, гнусная тварь! – Граф с воплем ринулся вперед, занося кулаки.
Однако кучер, к которому он повернулся спиной, оказался проворнее: выдернув из-под плаща дубинку, он обрушил ее на голову графа. Ноги де Сейгаля подкосились, и он рухнул, где стоял.
Лиза вскрикнула, рванулась к нему, но спутники Араторна подхватили ее под руки и поволокли в темное отверстие двери. Перед тем как спуститься с ними по неясно различимым ступеням, Лиза умудрилась еще раз обернуться: как раз вовремя, чтобы увидеть, как кучер небрежно втаскивает в карету неподвижное тело графа де Сейгаля. Дверцы захлопнулись, лошади пустились вскачь, а за Лизой захлопнулась тяжелая дверь.
10. Выбор будущей императрицы
Они шли довольно долго, забирая круто вниз, так что, по мнению Лизы, можно было бы пройти уже не меньше чем полверсты по прямой дороге. Араторн зажег факел, и при его рваном свете Лиза видела мрачные, будто склепы, коридоры, живо напомнившие зиндан Хатырша-Сарая. А она-то думала, что с подземельями в ее жизни покончено!
Противу ожидания, воспоминание не испугало ее, а вселило странную, дерзкую бодрость. Там было куда страшнее, но ведь ушла живая и невредимая. Она храбрилась как могла, и все-таки было жутковато от мрачного молчания спутников, от неизвестности, а когда свет факела выхватил из тьмы влажные стены и осклизлую решетку, ноги у Лизы подкосились, ибо она на миг вообразила, что это – место ее заточения. Вгляделась – но легче не стало, потому что за решеткою возвышались несколько открытых каменных гробов. Конечно, все, что могло в них истлеть, уже давно истлело: даже беглым взглядом можно было заметить, что минули уже десятилетия после того, как в последний раз отмыкались замки решетки, но воздух здесь был отравлен тлетворными миазмами, и Лиза постаралась задержать дыхание.
Араторн, словно бы из почтения пред неведомым прахом, опустил факел, но гробы не скрылись во мраке: их слегка озарял бледный, меркнущий свет, подобный, пожалуй, тому, какой может освещать преддверие потустороннего мира. Несколько медных светильников, в которых почти не было видно огня, горели здесь неугасимо, как звезды, утонувшие в мрачных небесных глубинах. Копоть ползла по сводам, и тяжелый дух чадящего пламени смешивался с затхлым запахом пещеры. Араторн вновь поднял свой факел, и эта внезапная вспышка почему-то ужаснула Лизу так, как если бы самый ад разверзся пред нею!..
Словно в ответ, впереди зажегся еще огонь; и скоро Лиза и ее проводники вышли в просторную залу. Два факела были прикреплены в боковых светцах величавой колонны. Все вокруг по-прежнему тонуло в темноте, и Лиза поняла, что зала обширна, а потолки высоки, только потому, что шаги гулко отдавались во все стороны.
Ее подвели к колонне и поставили в круге колеблющегося света; сопровождающие отошли за грань его и канули в черноту, но Лиза настороженным ухом слышала их затаенное дыхание и знала, что они здесь, стерегут ее.
Время шло. Лиза стояла у колонны, но ничего не происходило, и страх постепенно завладел ее душою. Бог весть чего уже ожидала она, каких угроз и испытаний, только не того спокойного, негромкого старческого голоса, который внезапно зазвучал из мрака:
– Прошу простить меня, ваше высочество. Поверьте, я бесконечно сожалею, что наша первая и самая важная встреча происходит при сих весьма тягостных обстоятельствах.
Лиза чуть не вскрикнула от неожиданности и слепо уставилась вперед.
– Кто вы? – промолвила она, изо всех сил стараясь говорить твердо и надменно, однако все же невольно прислонилась спиною к ледяному, сырому мрамору колонны, ибо ноги подкашивались. – Зачем я здесь?
– Можете называть меня мессиром, ваше высочество. А обо всем остальном я с охотою вам поведаю.
Он медлил, словно переводя дыхание или набираясь сил для долгого и трудного разговора.
– Буду краток. Насколько мне удалось узнать, а я наблюдаю за вами давно, вы, ваше высочество, не из тех, кого можно купить задешево или легко напугать. Вы обладаете сильной натурою, у вас прямой нрав и стремительный ум – скорее не легкомысленной женщины, а хладнокровного мужчины. Не сомневаюсь поэтому, что вам не понадобится много времени, чтобы всесторонне оценить мои предложения. Итак, к делу.
Не мне объяснять вам, ваше высочество, положение, в котором сейчас находится Россия. К сожалению, Россия ввязалась в конфликт между Англией, Францией и Пруссией, который ничего не даст вашему отечеству, но может усилить могущество и агрессивность королевства Прусского. Финансы страны расстроены, государственная казна опустошена; и неудивительно, если все наряды и даже чулки императрицы покупают в Париже специальные поверенные. Огромные пространства России пустынны и почти необитаемы. По сути дела, жизнь сосредоточена лишь на небольших участках вокруг нескольких крупных городов. Впрочем, обо всем этом вы, разумеется, знаете не хуже меня. Мне больно вести сей укоряющий разговор, но давайте считать, что предметом его является не столько ваша матушка, сколько императрица, государыня всея Руси.
Последние слова он произнес хоть и ломано, все же по-русски. И Лиза пристально вглядывалась в сырую тьму, откуда доносился этот размеренный, обвиняющий голос, словно зачитывающий приговор:
– Вам неприятно слышать сие, но, обладая прекрасным умом, Елизавета всегда была ленива и тщеславна.
Лиза невольно вздрогнула, услышав свое имя, но тут же сообразила, о ком речь.
– Она всегда скорее играла в государственного деятеля, занималась страной, пока все было для нее ново и интересно; постепенно эта игра ей наскучила. Она даже не дает себе труда расправиться со своими врагами. Самое большее, что их ждет, – это ссылка. Вспомните хотя бы помилование Остермана на плахе!.. Быть может, виною ее мягкая натура. Вы же знаете, молясь накануне решительного шага в ночь на 25 ноября 1741 года, Елизавета дала обет: если переворот завершится благополучно, то она за все свое царствование не лишит жизни ни одного человека! Одному богу, который велит нам прощать врагов своих, ведомо, хорошо сие или дурно. Но при всем мягкосердечии Елизавета нетерпима к любой иной вере, кроме православной. Некоторые ее распоряжения свидетельствуют даже о православном фанатизме! Вскоре после вступления на престол она издала указ, которым повелела всех евреев, как ненавистников имени Христова, немедленно выслать из России. При этом им запретили вывозить с собой золото и серебро. Перед тем как покинуть страну, они должны были обменять драгоценности на русскую медную монету. Сенат, в котором, видимо, есть разумные люди, получив этот указ, подал императрице доклад, в котором говорилось, что подобные меры привели бы к значительному ущербу в торговле, особенно в Малороссии. И знаете, какую резолюцию начертала императрица на сем докладе?! «От врагов Христа не желаю интересной прибыли!»
Мессир умолк, то ли давая Лизе время оценить сказанное, то ли пытаясь утихомирить ярость, которая прорвалась в последних словах.
Но Лиза думала о другом. Она никак не могла уразуметь, зачем на нее обрушен весь этот поток обвинений? Чего он хочет добиться? Восстановить княгиню против ее матушки? Даже если бы Августа сейчас подвергла проклятиям государыню, что могло бы от этого измениться? И, призвав на помощь всю свою осторожность, изо всех сил пытаясь вообразить, как бы поступила в сем положении ее царственная подруга, Лиза холодно промолвила:
– Я не совсем понимаю, мессир, для чего меня доставили сюда. Все, что вы говорите, я знаю сама. Или вы желали бы услышать мои возражения в защиту матушки моей и государыни? Или… – Лиза чуть не вскрикнула, ибо ее вдруг осенило. – Или же вы надеетесь возбудить во мне вражду к ней и ускорить мое возвращение в Россию, чтобы вступить с нею в борьбу за власть?
Лизу била такая дрожь, что ей вновь пришлось неприметно опереться на колонну. Свои слова она слышала как бы со стороны и мимолетно удивилась, как у нее хватило ума произнести такое. Очевидно, мессиру эта речь тоже не показалась глупой.
– Ценю такую откровенность, ваше высочество. Вижу, вы не унаследовали от Елизаветы Петровны ее привычку сидеть меж двух стульев. Ну что ж, буду и я прям и скажу вам искренне, чего желаю. Вам нет нужды готовиться к борьбе с родной матерью, хотя в бурной истории России, если не ошибаюсь, бывало и такое. Не знаю, известно ли вам, что нынешней зимою состояние здоровья императрицы резко ухудшилось. Сейчас она заперлась в своих покоях, одержимая приступами меланхолии. Целые дни она не встает с постели, но лечиться отказывается, не пьет лекарств и почему-то во всем доверяется какому-то цирюльнику Фуасовье, который в медицине ниже всякой посредственности. По моей просьбе был составлен гороскоп императрицы. И, согласно сему гороскопу, ее величество Елизавета скончается в декабре сего года.
– Гороскоп? – Лиза не знала, что такое гороскоп, но почему-то при сем слове вспомнила зодиаки Джузеппе и не сомневалась, что угадала правильно: гороскоп – это знамение судьбы. Она-то достаточно повидала в жизни, чтобы поверить любому предсказанию. Верит ли в них Августа?