– Не понимаю, почему я должна принимать ваши слова за истину, – пожала плечами Лиза. – Мой гонец ничего не сообщал мне об этом.
– Ваш гонец, – отозвался мессир, – и не мог вам ничего сообщить, ибо не воротился из России. Судьба его вам неизвестна. Однако я окажу любезность и уведомлю вас, что он был перехвачен уже во дворце, по пути к государыне. И перехвачен не кем-нибудь, а великим князем Петром.
– Но по какому праву?!
– По праву племянника императрицы и ее законного наследника.
«…Или верны слухи: мол, она пруссаку – племяшке своему наследие дедовское пророчит?» Так вот о чем говорила тогда Августа! Значит, на пути к престолу у нее есть серьезный соперник?
Мессир словно подслушал ее мысли:
– На вашем месте я опасался бы не Петра. Государыня приблизила его к себе, но уже давно поняла, что он – не тот государь, какой надобен России. Она даже отстранила его от дел, но, как всегда, не приняла никакого решения относительно престолонаследия. Так что пока в силе остается прежнее завещание. При дворе царят нервозность и неразбериха, которые в случае кончины императрицы облегчат путь к власти наиболее удачливому из претендентов.
– Вы имеете в виду… – Лиза пыталась создать впечатление, будто прекрасно понимает, о ком идет речь.
– Не забывайте, что в Шлиссельбурге томится Иоанн Брауншвейгский, который должен был бы наследовать престол, не учини гвардия с Елизаветой тот знаменательный переворот. Не следует недооценивать и бывшую принцессу Ангальт-Цербстскую, ныне великую княгиню Екатерину. Она необычайно активна, вербует сторонников среди придворной знати и духовенства, ударившись в воинствующее православие. Она, конечно, следует примеру самой императрицы и ведет тесную дружбу с гвардией. Особенно с некоторыми гвардейцами… Звезды ей благоприятствуют и, очевидно, будут благоприятствовать впредь, ежели… Ежели не произойдет что-то непредвиденное.
– Вы говорите о моем внезапном возвращении в Россию? – попыталась угадать Лиза, у которой уже голова шла кругом.
– Дитя мое! – ответил мессир с беспощадной снисходительностью. – Да у вас в России пока нет ни одного шанса!
* * *
Лиза опешила. Привезти в какие-то потайные подземелья предполагаемую претендентку на русский престол для того только, чтобы сообщить ей: никогда не получит она сего престола?! Из пушки по воробьям, если еще не глупее!
Ее растерянность вмиг сменилась яростью.
– Полагаю, – она пыталась придать голосу ту же оскорбительную учтивость, с какой звучали слова мессира, – вы все сказали? В таком случае мне хотелось бы проститься с вами, мессир, и вернуться к себе, чтобы продолжать свое унылое, беспросветное существование. Благодарю за тот урок русской истории, который вы мне преподали.
– Я не договорил, ваше высочество. – Показалось или впрямь в голосе проклятущего мессира прозвучала нескрываемая усмешка? – Умоляю, наберитесь еще немного терпения, и вы поймете наконец, к чему я клоню.
Итак, представьте себе ваше возвращение в Россию. Вас не знает никто. Ваши права могут подтвердить лишь те три человека, которые были посвящены в тайну вашего рождения и на глазах которых вы росли все эти годы. Но господин Дитцель надежно упрятан в равелин Петропавловской крепости, так что его вполне можно сбросить со счетов: он едва ли долго сможет выносить условия своего заточения. У госпожи Шмидт слабое здоровье. Да и кто станет слушать старую немку, которую вполне можно объявить умалишенной? Граф Соколов – этот уже серьезнее. Однако при запальчивости его нрава нельзя быть уверенным, что он внезапно не ввяжется в какую-нибудь дуэль, могущую закончиться для него весьма плачевно. Вы меня понимаете?.. И что тогда? Ваша матушка не видела вас двадцать восемь лет. Ваш отец не видел вас никогда. Более того, он и не знает о вашем рождении!
Лиза похолодела. Бедная Августа, о господи!.. Все ее честолюбивые мечты, вся ее гордость, все эти годы ожидания!.. Какое счастье, что ее здесь сейчас нет, что она не слышит сих оскорбительных, не оставляющих никакой надежды слов!
– Да, – проронил мессир веско, – Елизавета Петровна всегда приносила только несчастья или опалу тем, кого она любила. И вы, конечно, понимаете: лучше вам оставаться княгиней Петриди на вилле Роза в Риме до тех пор, пока вы не изживете содержимого вашего заветного сундучка; и, может быть, попытаться, пока еще есть кое-какое приданое, найти себе богатого мужа, нежели объявиться под именем великой княжны Елизаветы Романовой в Зимнем дворце… Безо всякой поддержки.
Все существо Лизы было до такой степени напряжено, что его последнее слово, произнесенное с особенным выражением, так и резануло по натянутым нервам.
Так вот к чему этот слишком длинный разговор! Вот к чему ее подводили медленно, но неуклонно! Вот зачем притащили сюда! Кое-что прояснилось, и Лиза смогла вздохнуть свободнее.
– Без поддержки? – повторила она задумчиво. – Без… вашей поддержки, очевидно?
– Да, ваше высочество. Без нашей поддержки.
Почему-то Лиза ожидала, он скажет: «Без моей». То есть он ищет выгод не для себя только? Не чинов, наград себе, не почестей своему имени?
Наверное, эта растерянность была понятна человеку, который вел с ней разговор. Человеку гораздо более умному и проницательному, чем она.
– Ваше высочество, я предлагаю вам силу куда как серьезнее той, какая возвела в свое время на престол вашу матушку и даже вашего деда, хотя люди, которые будут стоять за вами и вести вас, владеют любым оружием столь же виртуозно, как и словом божьим, кое они проповедуют.
– Эта сила – религия? – Лиза так и вскрикнула. – Вы хотите обратить Россию в католичество?!
Тьма вокруг слегка усмехнулась:
– Ваше высочество, любая религия, кроме православия и мусульманства, которая привлекает вас, вполне устроит и нас. Католицизм, лютеранство, протестантизм, иудаизм, ламаизм, буддизм… Что вам больше по нраву?
От неприкрытого цинизма сих слов Лиза содрогнулась. Может быть, она не очень много понимала в движущих силах истории, но одно усвоила прочно: вера – вот из-за чего чаще всего вспыхивают войны. Вера – вот что укрепляет сражающихся, от государей до простых солдат! Вера – вот что может сплотить ненавидящих друг друга, сделать их единою семьею. И она же способна превратить самых близких людей в смертельных врагов. Все это Лиза успела узнать на опыте своей жизни, а потому не могла сейчас поверить ушам.
– Вижу, вы не понимаете, – мягко произнес мессир. – Орден, который я имею честь представлять и который готов обещать вам свою поддержку, ставит перед собою одну лишь задачу: уничтожение православия; и облик, который нам придется принять для достижения этой цели, не имеет особого значения. Так, мы соперничаем на Балканах в жестокости с турками, насаждая в противовес им католицизм. Потому только, что магометанство для нас почти столь же опасно и неприемлемо, как и православие. Но борьба с магометанством – дело будущего. Православные же страны уже сейчас становятся ареной наших действий. Мы отдаем ему приоритет в уничтожении потому, что эта религия не в силах справиться с подчинением масс так, как того требуют более совершенные религии, истинно исповедующие заветы Христа, господа бога нашего. Ни одна мировая религия не формирует в душе человека такой комплекс независимости и ответственности каждого отдельно взятого существа за судьбу всего своего рода и территории своей жизнедеятельности, как православие. А ведь если Христос велел оставить мать и отца своих для служения ему, то разве не отвратительно ему пристрастие людей к нации своей и ей, одной ей поклонение, в ущерб иным нациям – так называемый патриотизм?
Лизу передернуло. Казалось, он говорит о животных, даже о насекомых! Да как он смеет?!
Но ей не дали возмутиться.
– Я надеюсь на ваше благоразумие, ваше высочество. Понимаю, что сейчас вам всего более хотелось бы выцарапать мне глаза. Ради вашей же безопасности умоляю помнить, где вы находитесь.
Лиза медленно перевела дыхание и расцепила сжатые кулаки. Вовремя он об этом напомнил, слизняк!
– Со своей стороны добавлю: я не намерен вступать с вами в торг, тратить время на рассказ об истории Ордена, его обрядах и прочем. Я не стану открывать вам название Ордена и его девиз, а также тайные знаки, по которым братья и сестры узнают друг друга. Вам придется принять все мои условия, если вы хотите обеспечить себе трон сейчас – и долгие годы счастливого, безоблачного правления впоследствии.
– Иначе?..
– Иначе вы умрете.
Лиза некоторое время помолчала, прежде чем хрипло усмехнулась:
– Но зачем все так усложнять? Вы говорили об Иоанне Брауншвейгском, о великом князе Петре и великой княгине Екатерине, так почему бы не обратиться к ним с вашими предложениями? Может, дело скорее пойдет: я-то здесь, в Италии, а они уже там, в России.
– Петр – алкоголик, развратник, слабодушный дурак. К тому же гороскоп его более чем неблагоприятен. Иоанн Брауншвейгский, конечно, за свободу и трон пообещает что угодно, однако просто физически не в силах будет выполнить свои обещания: десятилетия заключения превратили его в безвольного полуидиота. Екатерина… – Голос мессира мечтательно дрогнул. – О, эта особа мне импонирует! К сожалению, мы слишком поздно обратили на нее внимание. Мы упустили годы. Она успела так набраться православной заразы, что теперь русофилка пуще самой Елизаветы! Мы попытались предпринять кое-какие шаги, предложив ей – женщине! – вступить для начала в наш передовой отряд, Орден вольных каменщиков, и, минуя первые две ступени, ученика и подмастерья, стать сразу мастером. Она высокомерно отказалась, заявив, что масонство лишено в России будущего. В этом ее ошибка. Она подписала себе приговор.
Не скрою, ваше высочество, сперва я возлагал на вас очень малые надежды. Более того, я полагал вас помехою, которую необходимо устранить. Этой моей ошибкою вызваны многие неприятности, которые сопровождали вас последнее время. Напомню только приключения в остерии «Серебряный венец» (это название имеет особый смысл для нашего Ордена!), чтобы вам все стало ясно.
– О! – Лиза вспомнила слова ужасной матери трактирщика: «Смотри, если не сладишь с этой девкою, мессиры будут очень и очень недовольны!» – Так это были вы?!
– Это мы, – довольно согласилась тьма. – Кроме того, мы – ваша долгая болезнь и внезапная хворь вашей служанки… Только избавьте меня от ваших обвинений и причитаний. Мы поступали, как считали нужным. Теперь я с благодарностью склоняюсь пред волею судьбы, ибо она сохранила вас в живых… до этого разговора.
Заминка была едва заметна, но Лиза тотчас уловила ее и поняла ее значение.
– Значит, у меня нет выбора?
– Нет.
– Но вы ведь понимаете, я могу сейчас согласиться на что угодно из страха или расчетливости, а взойдя с вашей поддержкою на трон, позабыть о своих обещаниях! – проговорила она просто потому, что больше не знала, что говорить, что делать, как быть.
Она ожидала в ответ угроз, но голос из тьмы окликнул:
– Араторн!
– Я здесь, мессир Бетор, – с почтением произнес уже знакомый Лизе голос Араторна.
– Введите тех двоих.
– Слушаюсь, мессир.
После этих слов внезапно зажглось еще несколько факелов. Яркий свет резанул по глазам, ослепил, Лиза невольно зажмурилась; когда вновь открыла глаза, увидела: факелы прикреплены к восьми колоннам, образуя узкий освещенный коридор, начало которого терялось во тьме. Оттуда до Лизы вдруг донеслись неуверенные, шаркающие шаги. Прошло немного времени, и наконец показались двое: мужчина и женщина со связанными руками. Обочь шли двое в черном с обнаженными шпагами в руках, направляя пленников, ибо те не могли видеть дорогу: на их головы были надеты мешки.
* * *
– Взгляните сюда, сударыня, – предложил мессир. – Знаете ли вы этих людей?
Лиза пожала плечами. Она не могла видеть их лиц; вдобавок пленники были облачены в бесформенные белые балахоны, и определить, что одна из них – женщина, можно было только по длинным черным волосам, беспорядочно свисавшим из-под мешка.
– Вы не узнаете их? – удивился мессир. – Араторн!
Араторн сорвал мешок с головы мужчины. Пленник ослепленно зажмурился, и Лиза тотчас узнала это измученное, покрытое кровоподтеками лицо.
– Гаэтано!
Он рванулся к ней и упал на колени, схватив связанными руками край ее черной накидки и поднеся к губам.
– Синьора! Вы здесь?! О, благодарю господа, что продлил жизнь мою до сего момента и позволил еще раз увидеть вас!
– Почему ты здесь, Гаэтано? За что? – воскликнула Лиза.
Он покачал головою.
– Я не Гаэтано. Имя мое Мечислав Вовк, – медленно проговорил он разбитыми в кровь губами.
Лиза остолбенела, услышав мягкий малороссийский выговор от человека, который клялся, что не помнит ни родовы своей, ни единого слова родимой речи.
– Так ты лгал? Ты вовсе не забыл?..
– Нет, синьора, – склонил голову Гаэтано. – Не забыл. И лгал вам не по своей воле, а по принуждению. Я выполнял приказ Ордена.
– Однако не слишком ретиво, – вмешался мессир также по-русски. – Только благодаря вмешательству сего отступника вам удалось уйти живыми из «Серебряного венца». По его вине погибли наши люди, наши верные слуги. Его ждала смерть, но он втерся в доверие к вам, вступил в вашу свиту и сумел убедить нас в том, что загладит свою вину и принесет нам больше пользы живой, чем мертвый. Вместо этого ему удалось дважды уберечь вас и ваших близких от смерти. Вы этого даже не заметили; пострадали только наши наемные убийцы, и мы не могли терпеть долее столь откровенного предательства. Сегодня он был похищен с виллы и только под пытками наконец принес пользу: сообщил, как вы будете одеты сегодня и как можно отличить вас от вашей компаньонки.
– Вот как, – прошептала Лиза. – Стало быть, это ты… И мне не привиделось там, в этой проклятой остерии, когда хозяин пытался упредить тебя: мол, питье отравлено. И убил ты его оттого лишь, что он мог тебя выдать?
Гаэтано молчал. Лиза смотрела на его повинную голову и ощущала, к своему изумлению, как мало-помалу гнев ее иссякает. Ежели благодаря Гаэтано они с Августою оставались живы, то не проклинать надобно им кучера, а благодарить за отвагу!
Она робко протянула руку и чуть коснулась его взлохмаченных волос.
– Скажи… – она замялась, не зная, как лучше назвать его. – Скажи, почему ты делал это?
Она ждала чего угодно: раскаяния в вероотступничестве и забвении родины, признаний в вечной преданности или, может быть, в алчности и корыстных замыслах – чего угодно, только не тех слов, которые слетели с его запекшихся уст:
– Вы – это все, что осталось у меня в память о Дарине!
Все поплыло перед глазами Лизы, но вот из этой мути выплыло красивое, залитое слезами лицо Чечек, ее тоскливый взор, вспомнились ее последние, предсмертные признания, и непослушными губами Лиза проговорила:
– Милостивый боже! Так это ты, Славко?!
О, какой огонь полыхнул в угасших было очах, каким счастьем исполнился голос!
– Она говорила обо мне? Она не забыла меня?!
Он плакал, не стыдясь слез; и сердце Лизы сжалось от боли, ибо то, что она говорила, слышать ему было тяжело и горько:
– Мудрено забыть после того, что ты с нею сделал…
Выражение счастья исчезло с лица, он покорно кивнул:
– Каюсь. Грешен! Перед нею и отцом ее грешен. Дарину предал я на поругание и гибель, отца ее – на мучительную смерть обрек. Верен был в ту пору Ордену беззаветно, и не было для меня ничего святее. Уповал всею душою, что лишь Орден освободит родимую Украйну от гнета России. За это все готов был отдать. Все самое дорогое и жизнь свою!
– Ты-то жив, – не сдержалась, чтобы не съязвить, Лиза. – Ты жив, а они в могиле!
– Жив! – кивнул Славко. – Пока…
Сердце у Лизы сжалось, когда она осознала, что обрушилась на обреченного, и снова вспомнила, скольким они с Августою ему обязаны.
– Как же ты наконец осмелился против них пойти? – Она кивнула куда-то в сторону, словно оттуда, из мрака, глядели сонмы немигающих, беспощадных глаз приверженцев этого неведомого Ордена.