========== Июль ==========
Наверное, сейчас я выгляжу обиженным. И он смотрит обеспокоенно.
— Некит, может, расскажешь?
Выдавливаю улыбку.
— Да всё норм, чувак, это так, летняя депрессия.
Он не верит, но не настаивает. Пока.
Мы досматриваем какую-то порнографию по телеку, вернее, я досматриваю, а Жека засыпает, сворачиваясь в неудобной позе на своей части дивана.
Накрываю его одеялом, не позволяя себе дотронуться до кожи. Ухожу в спальню на кровать.
Но и там не спится, сколько бы раз я не повторял себе «достаточно», сколько бы не считал до двух тысяч и обратно.
Пожалуйста, хватит.
Это лишь летняя депрессия, лёгкий сплин.
Заставляю себя закрыть глаза и насильно выровнять дыхание на счёт восемь. Но параллельно со счётом в мыслях дохожу до саморазрушения, когда остаются только летающие в вакууме осколки.
И навязчивая идея в голове, как заноза, как тупая сторона молота…
Хочу дотронуться.
Хочу, блять, до него дотронуться.
И он ещё передо мной такой открытый, домашний, что сдохнуть хочется.
Я настолько глубоко погружаюсь в размышление, что не замечаю, как оно переходит в сон, и вздрагиваю от касания за предплечье вместе со словами:
— Некит… Ники, слышишь?
— Мм… — поворачиваюсь, и мы оказываемся на одном уровне — глаза в глаза. Он садится на корточки и внимательно смотрит.
— Некит, ты опять трепался во сне…
Вздрагиваю, внутренне напрягаясь, но внешне насмешливо:
— И про что? — голос со сна хриплый.
Жека усмехается.
— Что я тебе чё-то должен, типа, денег за хавчик… Но, короче, я тебя не за тем разбудил. Мне нечем зад подтереть, где тут у тебя туалетная бумага?
Офигеваю.
— Ты, блять, разбудил меня из-за туалетной бумаги? Серьёзно?
Он даже немного смутился.
— Ну, мне типа важно.
С обречённым стоном отворачиваюсь к стене.
— Она там, где и всегда, чувак, реально, пойди и возьми.
Некоторая пауза, и я уже думаю, что щас он встанет и пойдёт, но нет.
— Э-э-э, там её нет. Правда, Ники.
На этом моменте я понимаю, что от меня не отвяжутся. Если этот великовозрастный ребёнок чего-то хочет, он идёт тупо напролом и утюжит всех бульдозером, пока не добивается своего. Ворча, встаю, и мы идём вместе в ванную, где рулон-таки находится, просто за стопкой полотенец.
Движением брови посылаю друга в тяжкие странствия далёким пешим и тащусь обратно в кровать. Но после получаса сопения и невольного прислушивания к любому шороху в квартире, понимаю, что счастье минуло, и можно даже не пробовать тратить время на плевание в потолок.
Поднимаюсь и иду в душ. Лучше заняться проектом, чем бессмысленной хренью. Вода стекает вниз, пока я расслабляюсь, поддрачивая на светлый образ друга. Обычно после становится легче, будто натянутая струна попускается.
Смываю всё это прочь.
Нежный запах персикового шампуня настраивает на адекват, и я взмыливаю им голову. Выбриваю до гладкости лицо.
Этот ритуал я не пропускаю никогда, иначе весь день оказывается вне строя.
Но сейчас грёбаные пять утра.
Последний раз я так вставал, когда в одиннадцатом классе бабуля впрягла меня пойти с ней святить яйца на Пасху.
Включив на кухне свет, сажусь за ноут. Проект меня отвлекает — в нём куча дыр, и я играюсь со схемами, будто собирая кубик Рубика.
В какой-то момент на плечо ложится тяжёлая рука, и у меня чуть яйца от страха не поджимаются от тихого голоса.
— Некит?
Дёргаюсь, оборачиваясь.
— Бля, грёбаный ниндзя, тебя стучать не учили? Я чуть не обосрался!
Мерзавец широко улыбается.
— Сори, — потом улыбка сменяется на извиняющуюся. — Прости, разбудил тебя, не подумал, что ты потом не сможешь заснуть.
— Всё путем, надо заняться проектом, я б и так не спал.
Хмыкает скептически и садится на угловой диван, таская попутно зефир из тарелки.
Через какое-то время, когда ему надоедает сидеть и хавать, спрашивает:
— Так ты мне не расскажешь?
Отрываю взгляд от работы, сосредоточиться на которой с каждой минутой сложнее.
Какое-то время просто на него смотрю. Он под два метра ростом, и самое примечательное в нём — это глаза. Я такого мягкого оливкового цвета ещё ни у кого не видел.
Подпирая рукой щёку, уже открываю было рот, как он вдруг закатывает глаза.
— Вот только не надо мне этих «всё нормально».
Фыркаю.
— Ты откуда знаешь, что я хотел сказать?
Вид у него — вылитый мем кэпа очевидности.
— Когда ты так отвечаешь, у тебя выражение лица всегда особенное.
— Это какое?
— Как будто ты очень вежливо посылаешь человека в зад.
— В какой зад, — прикалываюсь. — Или в чей?
— Так, Некит, не переводи тему, я знаю, ты можешь, но не щас.
Какое-то время изучаю его лицо. Вздыхаю.
— Я не хочу об этом говорить, честно.
Хмурится, посему спешу перебить:
— А ты, как всегда, нафантазировал себе странную хрень. Я тебе чё, дилер? — пауза. — Всё норм, это, наверно, обычная хандра.
Не очень-то верит, но не настаивает.
Пока.
— От хандры тебе девчонку надо, Некит. Хочешь, найду тебе, у нас возле катка столько обретается, да спросу особо нет?
Ещё лучше.
В голову закрадывается дурная идея сказать-таки и посмотреть на его реакцию, но сдерживаюсь. Не хватало ещё сердечных приступов.
— Чувак, давай только без этого. Иди спать, тебе вроде завтра на треню, а ты тут сидишь. Вернее, не завтра, а сегодня уже.
Он что-то обдумывает, кивает и неохотно уходит.
Выдыхаю, только когда слышу скрип дивана под его весом.
Опускаю лоб на сцепленные в замке кисти. Как убедить себя, что это тупо химия, тупо заело сцепление, что это ненадолго, это пройдёт?..
Когда это вообще началось, учитывая, что он был моим другом сколько я себя знаю?
Прикрывая веки, задумываюсь: столько моментов перед глазами — всё смешивается, сворачивается в дикую воздушную воронку, куда летит в тартарары всё моё самообладание, вся гордость и достоинство, всё человеческое, что во мне осталось.
Я всегда был самым шумным, самым задиристым, самым наглым мальчишкой во дворе. Я лазил по подвалам, канализации, заброшенным квартирам, сбегал из дома, бил об асфальт бутылки, коллекционируя самые крупные осколки, подбирал недокуренные бычки и делал фишки из крышек сигаретных пачек. Я был в кабинете директора столько раз, что и посчитать сложно…
Я был отвратительным внуком.
Женька же, не то чтобы был послушным и правильным… Он был и остаётся простым хорошим парнем, на которого можно положиться. Как бы сказать… Логичным, последовательным. У него всегда были свои понятия о чести и справедливости, и за всё то время, пока мы вместе, я ни разу не видел, чтобы он с кем-то подло обошёлся.
С ним все всегда старались быть в хороших отношениях.
Если он и попадал в передряги (в большинстве своём из-за меня — зачинщика), то в отличие от меня знал, когда остановиться. И останавливал меня на буксире… Где мог, ибо я был неостановимым озлобленным придурком.
Помню, как я разозлился на бабулю и ушёл «жить» на балку. Мне, как когда-то Тому Сойеру, была приятна мысль о людях, оплакивающих мою смерть, о том, как они жалеют, что не баловали меня (ведь именно из-за этой книги мне и пришла в голову мысль сбежать), и именно Жека тогда пришёл за мной, отговаривая от глупостей.
Мы только два раза серьёзно ссорились — оба раза по моей вине. И только раз серьёзно отдалились друг от друга — тоже из-за меня, после того, как…
Заставляю себя перестать об этом думать и взяться за работу.
Останавливаюсь только часам к восьми, и за это время делаю больше, чем за целую неделю. По результатам, а не по объёму.
Жека снова подкрадывается сзади, наклоняясь, но теперь я замечаю, потому что для ниндзя он слишком помятый и сонный.
На голове у него, как всегда с утра, взрыв на макаронной фабрике, и я фыркаю, запуская руку ему в волосы, чтобы распрямить — по давней привычке, не успевая остановить себя от наэлектризованного прикосновения.
— Ммм, круто, — бормочет, — ещё там почеши.
— Кофе будешь?
— Давай, у меня как раз есть время, сёдня Палыч решил не зверствовать.
— Сварить или запарить?
Сонно возмущается, усаживаясь на диван:
— Ты гонишь, чел, вари конечно, запарить я и сам себе могу.
Пожимаю плечами:
— Сварить тоже.
Он разлепляет глаза и ложится подбородком на стол, как большая собака.
— Не, ты особенно готовишь. Как батя, может, даже лучше.
— Наверное, тебе просто сорт нравится, я беру один и тот же. Кстати, как у вас дела в команде?
— Такое. Санька после травмы, и нам поставили запасного вратаря, а он не шарит.
— По сравнению с Санькой или вообще?
— Первое, — неохотно признаёт.
Усмехаюсь, отмеривая три с горкой ложки в джезву.
— Значит, шарит, но тебе не угодишь. Наверное, вы ещё не сыгрались. Как так получилось, что вы незнакомы?
— Он недавно из другой команды перешёл. Да и мелкий ещё.
— Мелкий или нет, но играть его поставили.
Он молчит в ответ, а потом смотрит на меня просяще из-подо лба.
— Некит, приходи к нам на треню, м? Ты всё равно выходной.
— Чува-а-ак, Палыч меня выгонит, он терпеть не может посторонних на трене.
— Не выгонит, — упирается. — Он тебя любит и считает, ты хорошо на меня влияешь.
Вздыхаю.
— Серьёзно, чё я там делать буду?
— Ну Нееееекит, а то ты не знаешь? Сидеть, хавать, работать, с девчонками поболтаешь…
— А тебя всё никак не отпустит найти мне возлюбленную, — особо выделяю последнее слово.
— Бля, — всхрапывает, — от тебя это звучит, как матерщина.
Пожимаю плечами, снимая кофе с газовой конфорки. Наливаю ему и себе. Хмурится.
— А себе зачем? Пойдёшь всё-таки?
Игнорируя, отпиваю немного. Ждёт какое-то время ответа, потом вздыхает.
— Ники…
Начинается.
— Давай не сейчас, — наверное, получилось резче, чем я хотел. Заставляю себя сделать вдох и выдох на четыре. — Пожалуйста, Жека, я знаю, у тебя характер долбодятла, и ты волнуешься, поэтому спрашиваешь, но я не хочу об этом говорить. Не сейчас.
По его лицу видно, как он не согласен, как хочет настоять, но сомневается — по нему всегда такое видно.
Тем более, он нервничает, ведь мы всегда всем делились. До недавнего времени.
В итоге уступает. Просит:
— Только ни во что не влезай. Обещаешь?
Знал бы ты, что я уже влез и никак не могу вылезти. Но вместо этого заставляю себя широко ухмыльнуться.
— Слово пацана.
Это его немного расслабляет, и он усмехается в ответ.
— Понял-принял. Так ты пойдёшь?
— Не сёдня точно. Я такой пожёванный, вообще настроя нет.
— Тогда когда?
Эта его грёбаная привычка брать обещания под конкретную дату…
Прикидываю свои выходные на этот месяц.
— В следующее воскресенье.
— Понял-принял, — поднимается, уползая в зал за переодёжкой. Оборачивается в дверях, ткнув в меня указательным пальцем. — Я запомнил. И только попробуй не прийти.
Но до того воскресенья он звонит мне посреди недели, когда на работу я отпросился к двенадцати, чтоб отоспаться. Отвечаю ему, так до конца и не разлепив глаза.
— Чувак… Ты ж должен быть на трене?
— Таки да, но, бля, представь, у меня ночью зуб разболелся жесть, я в семь уже в больницу сдрыснул, как грёбаная лань с опухшей щекой.
Я фыркаю, протирая глаза.
— И чё тебе там сделали? Улыбку как у Джокера? И теперь ты хочешь, чтоб я помог выбрать тебе красную помаду?
— Чеел, всё круче. Мне вырвали зуб мудрости. Мой первый. Я хочу повесить его на цепочку и носить.
Перевариваю. До меня туго доходит со сна.
— По-моему, в той киношке, что мы смотрели на позапрошлой неделе, чувак носил зубы врагов.
— Ну и чё… Или, хочешь, — воодушевился, — я его тебе отдам?
Сразу просыпаюсь.
— Не-не-не, Жека, вот это точно не стоит, это будет абсолютно крипово.
Надеюсь, прозвучало не панически.
— Это будет о-фи-гительно. Ты сможешь носить частичку меня везде.
— Бля, какая романтика, чувак. Может ты его своей девушке подаришь?
— Ты знаешь, что у меня нет девушки.
— И хорошо. Она б в обморок грохнулась от твоих скифских даров. А мне хватило твоего молочного зуба на Новый год.
— Не, ну, а чё? Чем не подарок?
— Ну конечно. По-моему, ты отдал его только потому, что мать твоя ругалась и грозилась выкинуть его сама.
Пауза.
— …зато он оказался в сохранности. Он, кстати, до сих пор у тебя?
Вздыхаю. Признаю неохотно:
— Сдаётся мне, где-то среди комиксов, наклеек со Спайдерменом и гадательного шара лежит, — вредно предлагаю: — Он, кстати, подлежит возврату. Не хочешь забрать? Я даже оплачу доставку. Будет два.
— Э-э-э, пять, вообще-то.
— Ого, ты себе на вставную челюсть собираешь? Тогда я обязан тебе его вернуть.
— Ники, приятель, я не могу вставить их обратно, — по голосу непонятно, то ли он серьёзно, то ли прикалывается. Второе, скорее. — Мой психоаналитик сказал, что мне нужно двигаться только вперёд, а не возвращаться к старому.
Я уже откровенно ржу:
— Чувак, у тебя нет психоаналитика. У тебя есть только я, а я пока работаю вместо совести. Хотя-а, за двойную плату…
За болтовнёй окончательно просыпаюсь, чувствуя себя совершенно счастливым.
Жека обещает прийти часам к десяти и бухтеть мне на ухо напрямую, а не в трубку, и я не против — смотрю список дел на сегодня и иду в душ, запуская день.
Включаю плиту, думая, чтоб разогреть на двоих, но вовремя вспоминаю: Жеке нельзя хавать ещё н-часов. Решаю приготовить картошку фри. Ну, её подобие на сковородке — хотя бы потому, что я давно её не хавал, а Жеке всё равно отворот-поворот, ибо Палыч посадил его на строгую диету, едва заметив что-то напоминающее жир на боку.
Причём жиром это назвать было сложновато, ибо этот хоккейный монстр ходит в качалку почти каждый день. Но Палыч как-то вычислил отклонения в его питании и наложил строгое табу на все поползновения в сторону любых закусок и фастфуда с возможностью последующего возвращения прав и свобод в случае обретения прежней формы.
Лично я не заметил ничего, хотя постоянно созерцаю его, как минимум, полуголым, но тренеру виднее. Тем более, скорее всего табу продлится недели две.
Жека начинает страдать по картошке едва завидев, заявив, что я Брут и грёбаный питон, причём второе обосновать никак не может; в отместку, посреди моего полузавтрака-полуобеда пытается совать под нос окровавленный зуб, что, в принципе, дохавать картошку желания не отбивает.
После мой дорогой друг пытается этот самый зуб всучить, заливая что-то про трофей и почтение ко мне, как к вожаку стаи, на что я делаю ответную попытку вернуть ему злополучный молочный зуб многолетней давности, расхваливая его цветистыми многословными сравнениями, аки самоцвет на турецком рынке.
Прерываясь на поржать, мы договорились до равноценного обмена — его зуб на мой (точнее, его новый зуб на старый), и разошлись по делам, ибо оказалось, Жека только забежал, и треня у него есть, но в силу обстоятельств, ему разрешили значительно опоздать.
Короче, день начался отлично.
***
Знаменное воскресенье наступило неожиданно быстро. Я окунулся в работу и не заметил. Я всегда так делаю — когда меня что-то беспокоит, пытаюсь задолбать себя до степени овоща, чтобы не думать, не думать, не думать…
Очень помогают цифры, и я считаю до бесконечности, сосредотачиваясь на счёте, чтобы не упустить ни одного числа.
Мои несчастные коллеги только заканчивают месячный отчет, а я уже почти доделал план на следующий месяц.
Лёня, наш бравый начальник и вообще мировой мужик вызвал меня к себе в пятницу и вместо того, чтобы похвалить за отличную работу, подозрительно прищурился:
— Никита Александрович, что с Вами происходит?
Я почесал репу: как бы объяснить…
— Осенняя хандра? — предложил.
— Летом?
Пожал плечами:
— Летняя хандра?
Лёня смерил меня внимательным взглядом: