Отмахиваюсь и иду в люди.
Интересно, он так трясётся надо мной, потому что знает и чувствует себя виноватым?
Последнее шарахнуло меня до кости. Я прикусил язык — не сильно, просто чтоб не ляпнуть лишнего, и пошел обратно к столу, в то время, как в голове крутились жестянки в другую, чем обычно, сторону. Потому что, обычно, в повседневном эгоизме чувства — я думал больше о том как мне больно, и как жить с этим, а не как чувствует себя он.
Какая же это тогда любовь? Детский эгоизм забытого ребёнка, привыкшего ко вниманию и ласке.
Я сел, взял какого-то пойла, что там стояло на столе, поднял тост за именинника, пока друг красовался перед опоздавшей компанией девчонок и думал, что Жека ведь запросто мог начать винить себя… передумать много всякой хрени, о которой он со мной уже не поговорит.
И что-то в голове будто щелкнуло. И я ощутил не сам звук, а это эхо — послезвук, шум от принятого правильно решения.
И следом — словно во мне медленно поворачиваются жернова.
Это, пусть, и отдавало лёгким душком чего-то не особо приятного, но принесло облегчение, потому что служило избавлением от неопределённости. Хоть я и потеряю Его после — но, может, я потерял его раньше — даже не тогда, когда сказал, а ещё раньше — в тот момент, когда понял, что моё чувство к нему — больше, глубже, и дал шальной фантазии захватить меня — сильнее и сильнее, пока позволение на захват уже не требовалось, и её пальцы крепко сжимали горло.
Дичайше хотелось домой, где никто хотя бы не будет видеть, и я подошел к Лексу попрощаться.
— Уже? — удивился тот.
— Извини, — фальшивое раскаяние. — Завтра с утра на работу и я тупо вырубаюсь.
Мы обнимаемся, он хлопает меня по спине. Жека куда-то смылся, скорее всего, на задний двор, где жарили шашлыки, и это к лучшему, потому что, несмотря на внешнее спокойствие, собой я владел слабо и принятое решение только начало оседать на дне сознания.
Я вышел быстрее, чем обычно, но, думаю, никто не заметил. Пошел, где теоретически располагалась трамвайная остановка, считая шаги — от одного до восьми и сначала.
Только когда полчаса спустя понял, что остановкой тут и не пахнет, погуглил своё местонахождение и вызвал такси.
Следом позвонил Женя:
— Чел, ты где? Мы с Юлькой тебя обыскались.
— Э-э, сори, я уже ушел. Живот так и не прошел.
— Бля, ты гонишь. Ты даже «пока» не сказал.
— Да, прости, — покаянно извиняюсь. — Ты свинтил, и я не стал тебя искать.
— Ясно. Но ты щас где?
— Уже в такси, — почти не вру. — Скоро буду дома.
Вздох в трубке:
— Понятно. Окей, хорошо доехать, тогда.
— Угум. Следи там за Юлькой, чтоб она не напилась и не залезла на стол, как в прошлый раз.
— Ахах, она поклялась, что больше — никогда.
— Ну конечно, верь ей, с её сложной натурой.
Мы прощаемся, и моя реальность дробится и распадается, как треснувшее пополам зеркало — мы говорили про фигню, как обычно, как всегда происходит — это одно; в то же время — другое, мои мысли обо всём этом, омерзительное чувство — это хорошо, что я решил, но я падаю, падаю, хватаюсь за обыденность, как калека и продолжаю падать, неспособный довести дело до конца.
Я сел на корточки и закурил энную на сегодня сигарету.
В такси, а потом в кровати думаю обо всём сразу: о том, как перестать ощущать себя хуёво, о том, правильно ли я делаю, о том, что проще для меня, для него, о том, что я хотел бы знать, о чём он думает…
Даже не заметил, как начало светать. Смысла спать нет, но я упорно закрываю глаза считаю от одного до двадцати двух тысяч и обратно, хотя, всё равно не засыпаю.
Когда чищу зубы, окончательно понимаю, что хочу, чтобы Жека не приходил — не хочу видеть его. Приходит в голову дикая мысль поменять замок, но вряд ли это останется для него незамеченным и тогда уж точно придётся объяснятся.
Не хочу думать об этом и убегаю — от него, от себя.
Иду на работу, по приходу проверяю список дел на ближайшую неделю и заполняю следующие дни: сверяюсь с рабочим календарём и понимаю, что со следующей недели у меня отпуск. Сначала думаю попросить шефа перенести его или отменить, но потом вспоминаю знакомого, приглашающего меня в Минск к нему, заключаю, что отпуск складывается удачно.
Потому, что я решил закончить это.
Это всё, начиная со скулежа и нескончаемого нытья на тему, до пиздостраданий по красивому мальчику, играющему в хоккей.
В прошлый раз, когда я пришел к таким выводам, то сделал глупо — я заявил Жеке, что мне нужно побыть одному, что со мной всё в порядке, просто бабуля… ну, ты понимаешь.
Я прикрылся её смертью, как щитом. Мне на самом деле было больно, потому, что бабуля — единственное, что у меня было, но осознание того, что её больше нет нависло громадным обелиском, вдавливающим меня в землю — я осознавал, что она умерла лишь какой-то частью, а всё остальное онемело и из-за этого просто не могло болеть. Наверное, защитный рефлекс и, говоря по правде, он действует и сейчас, хотя и не так сильно.
Поэтому, на фоне огромной нерешаемой проблемы острым лезвием пронзил кожу страх, что я в порыве горечи или жалости к себе сболтну Жеке что-то не то и потеряю не одного близкого, а двоих сразу.
И я решил — это пройдёт. Постепенно, со временем — затупит, приглушит чувство, как вода за века затупляет острые углы речных камней.
И останется только самое важное — наша дружба.
А вышло… Нет, просто посмотрите на меня — взрослый мальчик двадцати шести лет так дрожит и трясется за свою несбывшуюся мечту, смотреть противно.
Давно пора выкинуть себя из его жизни, потому, что так — поболит и пройдёт. Всё проходит — даже такое.
Но в этот раз я буду умнее, я постараюсь сделать так, чтоб он сам отвернулся, чтоб даже не смотрел в мою сторону…
И я делаю. Еду к знакомому на все четыре недели, а когда Жека звонит по вайберу, небрежно отвечаю, что, да, я заграном, да, забыл сказать, извини, ну ладно, давай, пока, а то мы с Юрчиком тут идём на лекцию… по чём?.. ну, чисто технический профиль, ты не поймёшь, пока-пока…
Я не думаю, что он чувствует — специально даже не предполагаю, а просто хожу по улицам, смотрю достопримечательности, пью, разговариваю с Юрком о работе или о фигне, и трахаюсь, если предлагают — только с девчонками.
И считаю (раз, два, три, четыре, п…), когда начинаю думать — шаг, количество предметов в окружении, дел на сегодня.
Юрец живет один и рад мне, как родному, хотя бы потому, что я мою за нас посуду и готовлю нормальную еду, а не полуфабрикаты.
Юрец вообще отличный малый — приятный, скромный парень, жить с ним одно удовольствие, и я даже расслабляюсь под начало второй недели.
…а первого числа срываюсь и приезжаю на полтора дня обратно, потому, что у них открытие сезона, и меня туда тупо тянет, будто кто-то взял за шкирку и тащит в ту сторону, как нашкодившего щенка. Я предлагаю Юрцу съездить за компанию, и он соглашается, поэтому мы едем вдвоём, покупая билеты на самые задние места на арене. Не сколько, потому что все остальные давно разобрали, сколько потому, что я не хочу светиться пред знакомыми.
Захватываюсь, как всегда, игрой, пол матча не спуская глаз с Жеки. Под конец меня-таки замечает глазастая Юлька, прыгающая от радости, потому, что первый матч в сезоне таки за нами, и я в неохотном приветствии поднимаю руку в ответ.
Юра тоже оживлен — говорит, классно вышло, вообще огонь, хочу как-нибудь ещё сходить. Мы недолго гуляем по городу, пока не приходит время ехать обратно.
Рассматривая ситуацию объективно, отпуск выдался отличным, и когда я приезжаю обратно, то не кидаюсь звонить Жеке, как обычно, а иду на работу, пропадаю у какой-то детки на все выходные и возвращаюсь только в понедельник, чтоб принять душ, составить список дел, прикрепить его на холодильник и переодеться перед работой.
В холодильнике лежит еда в судочке — Жека оставил себе или мне, не важно, но я понимаю: он был здесь, и мучительно придумываю причину, по которой можно было бы сменить замок и не дать ему ключ.
Он, кстати, звонил мне, но я был уже в таком угаре, что мог только криво разъяснить: со мной всё норм, но в выходные я недоступен.
Такой расклад даёт мне иллюзию, что мы можем так и не встретиться никогда, хотя, это чистой воды вранье.
Но мы не виделись больше месяца — матч не в счет, и мне начинает казаться, что я надумываю, что перебарщиваю с этой своей любовью (детское слово, написанное на заборе мелом большими красными буквами), и мне… не то чтобы нравится так себя ощущать — но это, по крайней мере, не такая тяжелая стадия заболевания.
И чтобы закрепить эффект, я иду в бар, куда обычно не хожу, но знаю, что там вечно тусуются наши замечательные хоккеисты. Сижу там, пока не стемнеет, и я не увижу Марка — вратаря, которого поставили вместо Сани.
Марк хороший парень, Жека про него рассказывал — про то, как он пытается заменить Саню, пока тот восстанавливается — я видел его игру, я знаю, что он очень хочет понравится Жеке, потому, что Жека классно играет и вообще для него авторитет, ведь даже Палыч обращается с ним, как с равным, а не как с остальными парнями.
Марк талантлив, но ему всего двадцать и на двадцати пятилетнего Жеку он смотрит, как на звезду с неба, а Жека не обращает внимания, а если и обращает, то игнорирует, и это то, чем я могу воспользоваться.
Марк глазами ищет своих, замечает меня и наверняка вспоминает в компании Жеки — постоянно в компании Жеки, поэтому, когда я приветственно взмахиваю рукой — садится рядом.
Возле меня уже тяжелый гранёный стакан с бехеровкой, и мы заказываем ещё по одному, хотя этот одуванчик смущённо признается, что вообще-то не пьёт, потому, что Палыч…
Поддразниваю его, послушный мальчик, и беру на слабо.
А потом якобы вполупьяни жалуюсь, как Жека меня достал, какой он на самом деле бесполезный и беспомощный — живёт с родителями, готовить не умеет, поговорить с ним кроме хоккея не о чем, да и вообще, он слегка, ну, того, сам понимаешь, туповат.
Вижу, как у бедного мальчика отнимается дар речи и округляются глаза. Сам себя я вижу будто со стороны, как во сне говорящим всю эту мерзкую чушь про… использующий людскую доверчивость… Все эти полтора месяца с момента той вечеринки кажутся мне дурацким сновидением, но так даже легче.
Под конец я притворно спохватываюсь и прошу не болтать Жеке, а то он ещё, дурак, обидится и перекроет мне доступ к випу на матчах. Марк неуверенно кивает, но я знаю, он расскажет — именно потому, что он хороший парень. Потому, что он честный и считает, что Жека должен знать, какую мразь держит близко к сердцу. Потому, что он очень хочет понравиться Жеке и думает, что «правда» прибавит ему очков в квалификации нового лучшего друга.
Я удивляюсь, что на следующий день Жека звонит мне, как обычно — в мой перерыв, ворчит, что я забыл про него со своим заграном, договаривается насчёт субботы, говорит обычным голосом обычные слова.
Я теряюсь, не знаю, что ответить, потому что не рассчитывал на эту субботу, не рассчитывал, что он придёт. Выкручиваюсь, говорю, извини, мы с другими чуваками собирались в кино, ну, понимаешь, на двадцать девятое число, я согласился, а потом посмотрел — суббота… и черт меня побрал предложить — хочешь с нами?
Он молчит, и я малодушно надеюсь — это первый шаг к тому, чтобы он начал думать обо мне плохо.
— Хорошо, — говорит. Обычным голосом. — На сколько?
— Э-э-э… я щас посмотрю и перезвоню.
Быстро захожу на сайт, кликаю на какой-то боевик на девять пятнадцать.
Кидаю клич Ваньке и парочке других знакомых из отдела маркетинга, трое из которых соглашаются.
Не могу заставить себя перезвонить и пишу СМС с названием и датой.
Он отвечает: «Ок».
«Я куплю тебе билет».
Мы идём все вместе, и я здороваюсь с Жекой — как обычно (раз, два, т…), мы ржём с мемчиков в контакте, покупаем попкорн (Жека шутливо оглядывается в поисках таящегося в ночи Палыча), тихо комментим кино… всё то же с разницей в локации — не у меня дома — и разницей в количестве задействованных особ.
Вдвоём заваливаемся ко мне на ночь, но не особо говорим по душам, потому что я дико устал — не от деятельности или людей, а от себя, от мыслей, от того насколько отвратительно я себя повел, говоря хрень за его спиной. Я настолько устал, что закрываю глаза едва голова касается подушки.
Господи, как я себе сейчас отвратителен. (раз…)
Не хочу.
Не хочу думать.
(раздватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесять… двадцатьтысяччетырестадевятосто…)
В среду снова иду в бар.
Как дежа вю — Марк тоже приходит, в этот раз сам подходит и здоровается, садясь рядом. Ему почему-то немного не по себе, но алкоголь быстро сглаживает ситуацию, и он уже сам — аккуратно, как он думает — выспрашивает меня о деталях нашего с Жекой знакомства, потом, осторожно, что я о нём теперешнем думаю.
И я говорю, много чего говорю, и, под дурным вдохновением, почти сам себе верю.
Марк, понимающий парнишка, только слушает и кивает головой.
А я лишь под конец замечаю ещё двоих из их команды в углу за барной стойкой — не основные игроки, поэтому лично мы никогда не общались, но у меня хорошая память на лица. Они сидят недалеко, вполне можно меня расслышать и, замечая моё внимание, быстро заводят разговор на какую-то крайне отвлеченную тему.
Тем лучше — больше свидетелей.
Говорю Марку, вставая:
— Приятно было пообщаться. Береги себя.
Он неуверенно кивает:
— И ты.
========== Октябрь ==========
Ночью я развлекаю себя новым проектом и фантазиями о том, как после тренировки честный паренёк Марк подходит к Жеке, некоторое время не находя себе места, мнётся, и, наконец, когда тот обращает внимание, начинает осторожно:
— Ты знаешь…
Утро. Душ, завтрак. На работу к десяти. Список дел на сегодня.
Нежный запах персикового шампуня и горечь — совсем лёгкая, от сигареты.
Небо пасмурное, хотя в прогнозе снова ни слова про дождь. Но уже, как-никак, октябрь.
Беру зонт.
Забываюсь на работе настолько, что понимаю - Жека не позвонил: обматерить или вообще высказаться, — только в конце дня.
Проект я почти заканчиваю, но боссу не понесу, а то ещё начнёт ворчать из-за переработки; хотя, вроде, ему же лучше. Вместо этого подхожу к Ваньку, и думаем над его проектом в две головы.
Даже хорошо, что Жека не звонит - может, у него слов нет от моего «мнения» о нём, может, теперь он просто не хочет со мной разговаривать.
Но, перебиваю себя, это было бы для него слишком просто.
Не такой он человек, чтоб поверить левым людям и смолчать. Мне ещё предстоят неприятные минуты разъяснений, что да, я реально так думаю, ты, Жека, меня заебал, нет, насчёт любви и прочего это я прикалывался, да, тупо пошутил, а теперь давай ты скажешь, какой я уёбок, и не будешь приходить больше. На хуй пошел, короче.
Из-за того, что мы в последнее время виделись не так часто, представлять всё было легко. Легко трансформировать то самое чувство в пренебрежение, в презрение даже. Во всё, что угодно, как грёбаный конструктор.
Я даже перестал сомневаться, что смогу, не дрогнув, высказаться ему в лицо. Даже ощутил извращённое удовольствие, как от хорошо проделанной работы, как человек, дурной, обиженный, получает удовольствие, раня обидчика, как отверженная кокетка острит в лицо наглецу, держась на одной только цыплячьей гордости.
Но от последнего я малодушно отмахивался, прикрываясь тем, что порознь нам будет лучше.
Я как-то забыл, что, раз у него есть ключи от моего дома, он может прийти когда угодно.
Летом, в офф-сезон, Палыч гонял их как не в себе, поэтому мы в принципе редко виделись, но с началом сезона всегда давал разумно отдохнуть, подгоняя к пику формы, когда требовалось.
Я как-то забыл, что уже сезон, и у Жеки будет достаточно свободного времени.
Я как-то забыл, что он запросто может прийти, не предупреждая.
Когда я зашел на порог, уже смеркалось.
Он сидел без света за столом, на табуретке без спинки, прислонившись затылком и спиной к боковой стенке холодильника. С закрытыми глазами, но не из-за сна.