Другое дело, что Казимирчик почему-то стоял на коленях.
Глаза у него были восторженно-влажные, длинный нос задран вверх, на Галку, а в руках он держал, кажется, гвоздику из урны.
— Дорогая Галочка, — залепетал он. — Я всегда вас любил! Вы восхитительная, нежная, чувственная. Вы — актриса с большой буквы. С самого начала, с самого вашего появления в нашем театре я знал, знал, что вы — такая. Выходите за меня замуж!
Гром среди ясного неба произвел бы на Галку меньший эффект.
Самое удивительное, фальши не было. То есть, если подумать, безумие редко выглядит фальшивым. Наоборот, оно вполне искренне.
Галка набрала воздуху в грудь.
Убедительней, будь убедительней. Что от этого зависит? Все от этого зависит, твое и его душевное здоровье.
— Алексей Янович…
— Не слушай его!
Шарыгин, этот театральный лев с развевающейся гривой, выбежав из глубины коридора, сбил Казимирчика как кеглю. Они покатились по полу, хватая друг друга за одежду. Звуки, издаваемые мужчинами, не имели ничего общего с человеческой речью. Шарыгин рычал, Казимирчик повизгивал, сквозь рыки и визги прорывались отдельные междометия и свирепое дыхание разгоряченных самцов.
Абырвалг натуральный.
Треснул рукав, взлетела нога в синем носке, глаз — грива — ухо, попробуй разбери, где чье. Мятая гвоздичка прибилась к плинтусу. Пальцы, слюни.
Галка стояла, как ушибленная.
Скоро массивный Шарыгин оказался на Казимирчике верхом и тем одержал победу. Алексей Янович был за шиворот затащен за угол, оттуда послышалось несколько мягких ударов в тело, и больше Галка Казимирчика не видела.
Шарыгин появился пошатывающийся и щупающий костяшки пальцев. Чего Галка совсем не ожидала, так того, что на колени бухнется и он.
Сумасшедший дом! Дом театра!
— Дорогая Галка! — выдохнул Григорий и, покопавшись, выудил из-за пазухи еле живую веточку мимозы. — Будь моей женой!
— Что? — У Галки от неожиданности свело ногу, и она ухватилась за косяк. — Вы все рехнулись что ли?
Шарыгин свободной рукой откинул волосы со лба, другой все еще презентуя мимозу.
— Я понимаю, что несколько тороплю события. Но, видишь ли, конкуренты… — он зыркнул в ответвление коридора, где невнятно возился побежденный Казимирчик. — А что до Светланы — так не расписанные мы. Вольные птицы. Сошлись-разошлись. А я, я всегда буду с тобой. Наставником, любящим супругом…
Стена и новоявленный жених поплыли у Галки перед глазами.
— Можно все это… позже?
— Что? — не понял Шарыгин.
— Нехорошо мне, — сказала Галка, перешагивая через порог и медленно, по стеночке уходя в коридорную даль, — пойду я.
— Погоди, — обиделся Шарыгин, — а я?
Галка махнула рукой.
— Завтра.
— А Неземович?
— И он.
— Но я вечером…
— Ага.
Шарыгин растаял, свет с тенью поиграли в кошки-мышки, раскрытая форточка курилки прицельно выстрелила струей свежего воздуха, послышалось почему-то, как Хабаров говорит: "Даже на заре моей юности… Да что там! Во всей моей жизни не было…", но голос его, бог весть как и из какой отдушины донесшийся, так же неожиданно умолк, в проеме подсобки мелькнул синий халат Таисьи Петровны, по очереди выступили ведро, огнетушитель, план эвакуации (а она уже, уже эвакуируется!), затем дверь распахнулась, и Галка выдавилась из недр "Пилигрима", как паста из тюбика.
Свобода.
Ноги шли, глаза смотрели. Голова была пустой, как космос. Куда я, чего я?
Несколько десятков метров Галка, ничего не соображая, отмахала вглубь квартала (а что? ноги идут, глаза смотрят, система автоматическая), затем развернулась и задробила каблучками обратно. Автобусная остановка все-таки была в той стороне.
Как села, как сошла — совершенно не сохранилось в памяти.
Хорошо, что сошла, где надо. Некоторые мысли проносились астероидами, некоторые — кометами, оставляя шлейф беспокойных ощущений.
Бух на колени! И второй…
Галка зашла в продуктовый магазинчик и побродила там, в узких проходах, между быстро-кашами и хлебобулочными изделиями.
Отражение в зеркальном простенке вылупило удивленные глаза, моргнуло, разродилось идиотской улыбкой. Я у мамы дурочка.
А розыгрыш все же жестокий.
Сначала один клянется в любви до гроба, затем — другой. Не ваше, мол, это, Галина Ивановна — всяких Шен Де изображать. Не бабское. То есть, Алле Львовне можно…
Или они меня так утешить хотели? — пришла неожиданная мысль.
Чтобы не расстраивалась. Это ж мужики. Пойми их, что они там себе накрутят. Взяла да сбежала со сцены. Может, решили, что меня после провала спасать надо. Что я там петельку готовлю и мыло ищу. В упадке чуйств.
Вот и придумали маневр. Одного с любовью мало, бухается другой, наверняка еще Хабаров с Песковым вторым эшелоном дежурили. Сергей Сергеич, пожалуй, забавно бы смотрелся в роли престарелого ловеласа.
Галка грустно улыбнулась. Отражение улыбнулось в ответ.
Я у мамы дурочка — два. Что ж я по магазину кругами-то? Наскар рейсинг какой-то…
Галка решительно схватила с полки бутылку био-йогурта и направилась к кассе. Выждала короткую очередь из хмурых мужчин (никто не хочет бухнуться на колени?), улыбнулась, расплатилась и с бутылкой как с "Оскаром" выскочила в двери. Домой, домой. Что делать? Только домой. Нет, не с "Оскаром", с "Никой", кажется, театральным "Нику" дают. Тьфу ты, "Ника" же кинематографическая. А театральная?
И здесь провал.
У самого дома ее вдруг шарахнуло так, что она остановилась под козырьком подъезда, каких-то сантиметров не дотянувшись пальцами до кодового замка.
Один-три…
Бумм! — Бог метнул невидимую молнию прямо Галке под череп. Как говорят в таких случаях: и все озарилось.
После того, как свет от молнии схлынул, и мир вернулся и проступил теми же красками, той же трубой, подпирающей козырек, и той же дверью, в голове занозой, остатком божьего попущения засела мысль: а если ты, Галка, дура? Ведь два раза в зеркало смотрелась, а не дошло. Ни Казимирчик, ни Шарыгин, пожалуй, не притворялись. Совсем.
То есть, воплне возможно…
— Извините.
Галку попытались легонько сместить в сторону, она вскинулась и встретилась глазами с соседом. В кулаке у Прынцыка были зажаты два кулечка с половинками черного.
У обоих вырвалось:
— Ой, простите.
И получилось это настолько синхронно, что Галка, захохотав, едва не таранила трубу. В какую-то даль несусветную провалились театр, Шен Де, колени, бедные гвоздики и мимозы, беспокойства, страхи и Шарыгин с Неземовичем.
— Здравствуйте, — сказал Прынцик.
— Вы же Саша, да? — разогнувшись, подала руку Галка. — А я Галка.
— Я знаю, — кивнул Прынцик, — я слышал.
Высок. Глаза — ореховые.
Почему-то ассоциацией всплыли строчки: "Лысый, ростом невелик…". Галка заржала в голос. Прынцик хлопал ресницами.
— Вы извините, Саша, — сказала Галка, когда все вокруг перестало оплывать и двоиться. — Это не на вас реакция.
— Я надеюсь, — серьезно сказал Саша.
Дверь, пискнув, сдалась под напором пальцев. Молодой человек пропустил девушку вперед. Да-а, подумалось Галке, за спиной меня оставлять нельзя. Это точно. Во-первых, по-джентльменски. А, во-вторых, черт-те могу выкинуть. Как выпрыгну, как выскочу…
Что печально.
Но улыбка расползалась по лицу. Ее, заразу, даже прикрыть было нечем.
— Вы на лифт? — спросил Саша.
— Ну, да.
Лифтовая кабинка у них тесная, и Прынцик будет стоять совсем рядом. Его можно будет вдыхать, касаться и есть глазами.
— Вы так странно улыбаетесь, — Саша нажал кнопку вызова. — У вас радость?
— А-а, — махнула рукой Галка, — из театра ушла.
— А чего радуетесь?
Галка пожала плечами.
— Свобода. Определенность. Можно заняться чем-то еще.
— Не получилось?
— Не-а.
Это "не-а" вышло настолько жалким, что у Галки задрожали губы. А затем она заревела, уткнувшись в Прынцикову грудь.
Вот уж это было неожиданно.
Лифт щелкнул челюстями, но остался голодным. Слезы лились, Саша обнимал ее, по спине скакали половинки ржаного хлеба, потому что деть их было решительно некуда, неудобная пуговица бодала щеку, но не это казалось важным. Странное делалось с Галкой. Ей было легко. Разжималось, распускалось что-то внутри. Словно капкан отщелкивался. "Добрый человек", гримасничающий Хабаров, Суворов, "забирайтесь на стол!". Господи, какая далекая ерунда! Ненастоящее, пустое ничто.
А ведь прошлым вечером Шарыгин мне предлагал поплакаться, вдруг подумалось Галке. И что же? Стою, плачу. Набросилась на человека.
— Извините, — вздрогнув, отстранилась она.
Прынцик не сразу разжал объятья.
— Легче?
Отвернувшись, Галка кивнула. Пальцы порхнули бабочками к потекшей туши. Снова распахнулся и осветился лифт.
— Транспорт прибыл, принцесса, — шутливо произнес Саша.
— А вы, значит, принц? — шмыгнула носом Галка.
— Прынцик. У меня и паспорт есть.
— Что ж, везите.
Они зашли в кабинку.
— Н-но! — сказал Саша и ткнул в клавишу этажа.
Лязгнуло. Дернуло. Потащило вверх.
— А в двенадцать часов он превратится в тыкву, — грустно сказала Галка.
— Кто?
— Лифт.
Прынцик промолчал. На его светлой куртке, над пуговицей, темнело пятно. Галкина метка.
— Вы простирните потом, — показала пальцем Галка.
— Зачем? Это ж почти как орден, — улыбнулся Саша. — А это ваш хлеб.
Створки разошлись.
— Спасибо, — Галка подхватила пакет, стиснула вместе с йогуртом.
— Кстати, — произнес Саша, шагнув к своей двери, — как ты насчет чая с мелиссой?
Переход на "ты" прозвучал так естественно, что Галку опять потянуло на слезы.
— А что с мелиссой? — проглотив ком, спросила она.
— Успокаивает, снимает стресс и, вообще, вкусная.
— Ты хочешь со мной познакомиться?
Дурацкая лампочка не горела, и поэтому лицо Прынцика было просто смутно белеющим овалом. Но улыбку она услышала.
— Если ты не против, — сказал Саша.
— Я — за.
Прынцик звякнул ключами. Повернулся снова.
— Но я не хочу вставать между тобой и твоим па… бойфрендом.
— Кем?
— Ну… я видел его вчера. Такой импозантный, вальяжный, как кот.
Галка фыркнула.
Шарыгин — кот? Вот новость! Ее опять разобрал смех. Как на качелях, честное слово. То смех, то грех. Что ж ее так кобасит-то?
— Он вовсе не мой бойфренд. И не кот. Он — лев. Театральный. Ему сейчас жить негде, — сказала она. — То есть… ну, там… не важно.
— Я как раз смотрю, что по возрасту, куда там дуэтом…
Прынцик смешался и, не попадая в скважину, ожесточенно застучал ключом по железу. Галка включила телефон и подсветила экранчиком.
— Спасибо.
Дверь распахнулась.
Саша шлепнул ладонью по выключателю, свет брызнул из-под потолка, дробясь в зеркале и многочисленных стеклянных бусинах занавески.
— Проходи. Я сейчас чай поставлю…
Прынцик сбросил ботинки. Светлая куртка, махнув рукавами, ловко определилась на крючок. Пальцы взлетели и взвихрили челку.
Фр-р-ш-ш-дон-дин — пропела занавеска, скрывая мужскую фигуру.
А я? — подумала Галка растерянно, и будто ответом на ее мысль фигура вернулась. Дон-дин-дон снова.
— Извини, — сказал Саша, — туплю.
Галка торопливо разобралась с пуговицами пальто, и Прынцик, подхватив его, повесил на крючок по соседству с курткой.
— Теперь проходи.
Улыбка мелькнула в зеркале. Подмигнул ореховый глаз. Фр-р-ш-ш-дон-дин.
Галка лениво освободилась от обуви. Как это, оказывается, приятно, когда о тебе заботятся. Хлеб купят, пальто снимут.
На руках до дивана донесут.
Чур-чур. Она сжалась выжидательно, наблюдая за качанием длинных занавесных нитей. А ну как Саша мысли читает…
На кухне зашипел электрический чайник. Звякнула ложечка, очевидно, отмеряя мелиссу. Это одному нерву, это второму. Все спокойно, никто никуда, хлопнула дверца холодильника, защелкал по доске нож.
Галка с облегчением отмерла.
И не надо нам угадальщиков. Страшно представить, когда никакой тайны, ничего укромного, ничего твоего, все общее. Не жизнь — пытка. Причем для двоих.
Господи, чего только в голове не крутится!
Она прошла в комнату. Фиалки Никиты Петровича рядком стояли на длинном подоконнике в пузатых глиняных горшочках. Горшочки были подписаны: Жанетта, Мария-Антуанетта, Крис.
Галка потрогала землю пальцем. Суховата.
Лейка стояла тут же, почти полная, и Жанетта и прочие, дождавшись, получили по причитающейся порции воды.
Тикали ходики.
К дивану, покрытому клетчатым покрывалом, был придвинут низенький столик на колесиках, на столике раскрывал пасть ноутбук, помигивал светодиодами и еле слышно пищал.
Какие у нас Прынцики продвинутые.
Заложив руки за спину, Галка кошкой походила вокруг компьютера. Кто он, интересно, этот Прынцик, не считая того, что Александр Сергеевич? Глазища теплые, а нос длинный. Еще плечистый такой. И челку перед зеркалом…
В джинсах задергался, заелозил телефон.
Шарыгин. Коленнопреклоненный ловелас. Избиватель Казимирчиков.
— Да?
— Ты на месте, ты дома? — обеспокоенно спросил Григорий.
— Да, все хорошо.
— Это замечательно. Я буду через два часа. Или через три. Забацаем праздничный ужин!
— Что?
— Здесь все потрясены. По-тря-се-ны! — повторил Шарыгин по слогам. — Неземович метал молнии, когда узнал, что тебя нет. Между прочим, рвался ехать к тебе. Я с трудом… Послушай, я все взял на себя, договорился, "Пилигрим" — это не конечная остановка…
Галка закрыла глаза и открыла снова.
Мир словно замылился, запотел, наполнился мелкой пылью. Погасла зелень фиалок, помутнел оконный свет, выцвела мебель.
Голос Шарыгина лился фальшивым ручейком:
— Я всегда верил в тебя, Галочка. И не напрасно. Не напрасно! Мы же с тобой весь мир поставим на уши, и по Парижу жахнем, и по Бродвею! Они все у нас вот! — Кажется, он там, на том конце связи, сжал кулак. — Я тебе обещаю. Ты только держись меня. Я ведь правду у гримерки сказал. Что мне Светлана! Что все вокруг! Чистое искусство, ты — как чудо…
— Хорошо, — выдавила Галка, чтобы хоть как-то прекратить это бурление и жужжание в трубке.
— Тогда жди, — обрадовался Шарыгин. — И это… Я тебя… люблю.
Запинка перед "люблю" вышла короткая, даже не запинка, а так, заусеница, но Галка чуть не выкрикнула: "Неправда!".
Короткие гудки зазвенели в ухе.
— Потрясены, — прошептала Галка.
Значит, что-то было. А-ля Сердюк вчера днем. А-ля Лариса Дмитриевна вчера вечером. И Волга. И Шен Де. Самое обидное, что у нее от репетиции в театре остался лишь крохотный отголосочек, моментальный снимок, рассыпающийся в памяти: циновка, мешки с табаком, ползающий по полу китайчонок.
А все "по-тря-се-ны".
Как-то не правильно, что главный исполнитель не может ни поддакнуть, ни похвалиться. Все неправильно. Так, наверное, муха рассуждает, влипшая в размотанную ленту-ловушку.
— Ну, что? — услышала Галка и обернулась. Прынцик, наклонившись, заглядывал в комнату. — Чай здесь или на кухне?
— На кухне.
— Тогда — пр-р-рошу!
Он выдал раскатистую эр и приправил ее жестом. То ли клоун, приглашающий в вертеп, то ли официант, зовущий на дегустацию.
Противно.
— Спасибо, — Галка вяло кивнула.
В душе было пусто. Вокруг было пусто. Пыльно. Серо. Муторно. И где-то над головой медленно сжималась тьма, объедая солнце.
— Что-то не так? — спросил Саша, пропустив ее вперед.
— А что-то так?
Нити занавески пропели свое дин-дон. Галка наощупь нашла стул и села. На белой с красным узором клеенчатой скатерти, подвинутая к краю, стояла пузатая фарфоровая чашка с отвратительными колокольчиками на стенках. Пальцы механически сомкнулись на тонкой дужке.
Пить или не пить? Вот в чем вопрос. Кто Моцарт, кто Сальери, донна Анна? Мавр сделал дело, можно уходить. На цыпочках, чтоб прах не потревожить Горацио, которого я знал. Да, славный Йорик, жуткая утрата, и не с кем стало вздрогнуть по душам, неведомое вновь стучится в двери, души, Отелло, странный сей порыв…