Коля висел на ремне, судорожно цепляясь за антенну. Он пытался материться, но вместо осмысленных слов издавал какие-то лающие звуки и щелкал зубами.
– Так, – спокойно сказал ротный. Надо поднимать наверх новый кабель. Верёвку ему к жопе привязали?
– Так точно, – ответил я, пытаясь подавить истерическое хихиканье, прикажете дёргать?
– За конец себя подёргай! – механически огрызнулся шеф. - Кабель привязывай, и пусть поднимает.
Новый кабель с закрытым технологической крышкой разъёмом пополз вверх.
Вскоре сверху опасливо доложили:
– Готово! Только вы это… мужики, высокое не включайте, дайте хоть слезть!!!
Шли вторые сутки учений…
Карьера прапорщика Дайнеко
Максим Горький писал, что чудаки украшают мир. Возможно, гражданскому без чудаков никак не прожить, они раскрашивают его серый, как казённая простыня, мир в яркие цвета. Повторяю, возможно. Но в армии – совсем другое дело. Чудак военного образца – это мина замедленного действия, механизм которой тикает у вас над ухом. Причём, неизвестно, что хуже, чудак-начальник или чудак-подчинённый.
Казалось, в наш батальон связи каким-то мистическим образом собрались чудаки со всех ВВС, а некоторые даже пробились из других видов Вооружённых Сил. Впрочем, не исключаю, что командование ставило на нас какой-то бесчеловечный эксперимент. Чудаки у нас имелись на любой вкус: в силу врождённой или благоприобретённой (ушибы и контузии головы) глупости, чудаки алкогольные и, напротив, слетевшие с резьбы на почве борьбы за трезвый образ жизни, чудаки лётно-подъёмные и тыловые. Всякие.
Прапорщик Саша Дайнеко тоже был в своём роде чудаком. К нам его перевели из Польши, где он занимался обслуживанием светотехнического оборудования аэродрома, а, проще сказать, заменял перегоревшие лампочки подсветки полосы. Никто не понимал, как его занесло в радиолокационную группу, и нужно было решить, что с ним теперь делать? Саше очень хотелось стать локаторщиком, так как лампы ему, в общем, приелись, но проблема состояла в образовании прапорщика Дайнеко, точнее, в его отсутствии. В нем мирно уживались дремучее невежество, муравьиная старательность и неестественная для нормального человека любовь к воинской службе во всех её проявлениях. Наш замполит плакал от счастья, когда прапорщик Дайнеко выступал на партийных собраниях. Ничего более идеологически выдержанного, правильного, изложенного безыскусным языком человека, прочитавшего за всю жизнь 4 книги, три из которых – Общевоинские уставы, а четвертая – «Учебник радиомеханика», и придумать было невозможно.
Ротный расценил появление Дайнеко как вызов своему педагогическому мастерству. «Учим солдат – как-нибудь научим и прапора!» – отважно заявил он, ещё не представляя масштабов постигшего нас бедствия.
Дайнеко было приказано завести тетрадь, в которую следовало записывать всю техническую информацию, полученную от более опытных коллег. Он рьяно взялся за дело, в результате чего мы немедленно почувствовали себя разведчиками-нелегалами во враждебной стране, так каждое наше слово, сказанное в канцелярии, в курилке и чуть ли не в отхожем месте, тщательно протоколировалось и анализировалось.
Как водится в армии, беда пришла, откуда не ждали.
На пятничном совещании было объявлено, что батальону предстоит испытывать новый высотомер, изделие «Дракон». Для этого нужно было освободить позицию, перегнав станцию «Броня» на другую сторону аэродрома. Поскольку о том, чтобы ехать через взлётку не могло быть и речи, совершить марш вокруг аэродрома доверили Дайнеко, придав ему механика-водителя.
Уяснив задачу, Дайнеко преисполнился. Из каптёрки немедленно были извлечены два танковых шлема и металлизированные костюмы операторов. Дайнеко неосмотрительно встряхнул один костюм, в результате чего сгнившая ткань отвалилась и в руках у него осталась этакая кольчужка из тонкой проволоки. Шлемы же были так основательно погрызены мышами, что их пришлось отнести обратно.
Сорокатонная машина заревела, выбросила клуб солярового дыма и, лязгая траками, осторожно поползла с насыпи. Чудом ничего не раздавив, она задним ходом выехала на дорогу, развернулась и, высекая искры из асфальта, двинулась вокруг аэродрома.
Сначала всё шло хорошо. Дайнеко сидел в крохотной кабине рядом с механиком-водителем, изнывая от грохота и постоянно сверяясь с картой. Встречные машины с похвальной быстротой шарахались по сторонам, так что проблем перестроения или, скажем, обгона не возникало. Гораздо хуже было то, что карта безнадёжно устарела. На месте поля вдруг появился какой-то дачный посёлок, а дорога вдоль «колючки» вовсе исчезла, Дайнеко постоянно отжимало от аэродрома. Вскоре пошли какие-то совсем незнакомые места: перелески, заброшенная железнодорожная ветка, вросший в землю экскаватор. Местность понижалась, под гусеницами захлюпало, потом показалась не обозначенная на карте речка. Дайнеко остановился и объявил военный совет открытым. Совещались долго и, закрыв совет, решили ехать дальше, но осторожно. Оказалось, однако, что пока стояли, гусеницы наполовину ушли в грязь. Танковый дизель удивлённо взревел, гусеницы дёрнулись, машина пошла вперёд, плюхнулась в речку и села. Побледневший Дайнеко с нечеловеческой силой стащил с кормы станции бревно и бросил под гусеницы. Красиво окрашенное, но гнилое бревно хрустнуло и сломалось.
Машина медленно погружалась. Отослав механца за подмогой, Дайнеко остался охранять изделие. Он сидел на крыше рубки, грустно следя за тем, как вода подбирается к срезу люка аппаратной и откуда-то из-под днища, там, где расположены кабельные коробки, поднимаются большие и красивые пузыри.
К вечеру на точку добрёл смертельно усталый, грязный и перепуганный механик. Его рассказ об утонувшей станции был настолько впечатляющим, что возглавить операцию по извлечению из болота секретного бегемота решил лично зампотех. Залезая во флагманский «Кировец», он сообщил провожающим, что, как только доберётся до задницы прапорщика Дайнеко сделает так, что ею мелкие клочья можно будет найти в любой части аэродрома.
Досмотреть до конца это захватывающее представление мне не удалось, потому что, переводясь в Москву, я заканчивал сдавать дела.
***
Прошло пять или шесть лет, и я опять приехал в гарнизон, где начинал службу. Оставив кафедральный Уазик за КПП, я медленно пошёл по аллее, старательно ностальгируя.
Гарнизон был пуст и тих. После грохочущего города и дымного Минского шоссе, тишина казалась волшебной, ласкающей слух, а запахи близкой, по-осеннему холодной реки, вянущих листьев, приправленные едва уловимым ароматом авиационного керосина, кружили голову.
Задумавшись, я не обратил внимания на какого-то старшего прапорщика, шедшего навстречу. Прапорщик, между тем, строго по уставу перешёл на строевой шаг и чётко откозырял. Я удивился. В моё время в авиации такие штуки были не в заводе. Я глянул в лицо прапорщику и внезапно узнал его:
– Саня, ты?!!
– Так точно, товарищ майор, я! – заулыбался он.
Он мало изменился: бледно-голубые глаза, добродушная улыбка, светлые усы.
– Ого, ты уже старший! – кивнул я на его погоны.
– Да и вы, товарищ майор, выросли… – почтительно ответил он.
– Да брось ты выкать! Как живёшь? Не знал, что ты ещё здесь служишь. Все у связистов?
– Нет… – он потупился, – оттуда меня тогда сразу же выгнали.… Зато квартиру получил, двухкомнатную! Зайдёте?
Он упорно обращался ко мне на «вы».
Из столовой вышел солдат. Завидев нас, он вздрогнул, поправил форму и, проходя мимо, ударил строевым, причём отдавал честь явно не мне, а Дайнеко.
– Да, – самодовольно заметил Дайнеко, провожая взглядом бойца, – у нас порядок. Теперь я перед собой новую задачу поставил, чтобы мне и прапорщики честь отдавали!
– Да кем ты теперь служишь? Начфином, что ли, или в особисты подался?
– Нет, – ответил Саня, – безмятежно глядя мне в глаза. – Я себя в другом нашёл. Я теперь – начальник гарнизонной гауптвахты!
Шинель номер пять
(правдивая история)
Известно, что мартышки измеряют удавов в попугаях, солдаты считают, сколько им осталось до дембеля по несъеденным порциям масла, а у офицера срок службы идёт по изношенным шинелям.
Мои шинели номер один и два прекратили существование, износившись в хлам на аэродроме, шинель номер три вообще не появилась на свет, поскольку отрез пошёл уже не помню на какие домашние нужды, а в шинели номер четыре я ходил на службу. Проблема состояла в том, что через год после женитьбы шинель мне удавалось застёгивать только на выдохе. Со всей остротой встал вопрос о пошиве новой.
Шить военную форму одежды – это очень противное занятие. Сначала нужно получить на складе материал и фурнитуру, причём всегда оказывается, что для пошива по стандартным лекалам не хватает 2-3 сантиметров. Не знаю уж, как это получается у вещевиков, но где бы я ни получал материал на форму, его обязательно не хватает. Офицер, у шинели которого одна пола короче другой, выглядит вызывающе, поэтому в ателье приходится «договариваться», чего я терпеть не могу.
Подождав 2-3 месяца в очереди, попадаешь к закройщику, потом ездишь на примерки, потом платишь свои деньги и ещё полгода ждёшь очередной выдачи вещевого имущества, чтобы Родина тебе эти деньги вернула. И ещё неизвестно как сошьют… Моему первому ротному, например, шинель в талии заузили так, что на бёдрах она торчала наподобие кринолина, а воротник сзади отставал от шеи сантиметров на пять. Когда шеф в обновке приехал на точку, с антенны РЛС упала ворона.
Можно, конечно, взять готовую шинель, но я ещё не видел человека, которому готовая шинель пришлась бы впору. Подозреваю, что тыловики делали лекала, обводя на картоне друг друга. Вся военная форма почему-то была рассчитана на дистрофиков с узенькими плечиками и глобусным брюхом. В том месте, который тактично называется «шагом», кроме положенного природой имущества, можно было легко разместить пистолет Макарова и два магазина. Допускалась, правда, подгонка брюк путём удаления двух специальных клиньев, от чего штанины винтом заворачивались на ногах. В общем, тихий ужас.
Тогда я ещё был человеком сравнительно молодым и не подверженным депрессиям, но представив, что мне предстоит, я затосковал. Неожиданно спасение пришло со стороны моего шефа. Перед дембелем он вместе с документами цикла, секреткой и бутылью спирта передал мне контакты своего закройщика.
На следующей неделе, уточнив адреса, пароли и явки, я отправился в ателье ГУТ «Военторг» вблизи станции метро «Октябрьское поле».
Все пошивочные ателье похожи друг на друга – унылые помещения с облупленными манекенами, плакаты «Правила ношения формы одежды офицерами, прапорщиками и мичманами СА и ВМФ», грязноватый пол, запах гладилки. Дождавшись своей очереди у приёмщицы, я произнёс секретное слово и был допущен в примерочную. Через несколько минут брякнули кольца занавески и в комнату вкатился закройщик. Он сунул мне руку, буркнул: «дядя Боря» и спросил: «Шинель? Давай материал».
Померив материал и подкладку, дядя Боря издал призывный звук, из подсобки немедленно появилась девица с блокнотом, а дядя Боря начал меня обмерять. Ростом он был всего метра полтора, но невероятно широкоплечий, косолапый и очень проворный. Я поворачивался, поднимал то одну, то другую руку, а дядя Боря, пуская лысиной зайчики, прыгал вокруг меня, делая многочисленные и какие-то причудливые обмеры.
Закончив, он что-то посчитал в уме, шевеля губами, и сообщил: «Примерка через неделю, двадцать пять сверху». О том, что дяде Боре нужно доплачивать, я уже знал, поэтому молча кивнул. Мой бывший шеф предупредил, что дядя Боря – мастер уникальный, шинели у него шьёт пол-Москвы, поэтому такса – четвертак сверху с шинели плюс бутылка чего-нибудь приличного спиртуозного.
Через пару недель я приехал за обновкой. Дядя Боря выкатил манекен, на котором висела моя отглаженная шинель. Я осторожно надел ею и застегнул, с трудом пропихивая пуговицы в тугие петли. И тут случилось чудо. Плечи сами собой развернулись, спина выпрямилась, я вдруг ощутил желание управлять войсками и даже, поднявшись на трибуну Мавзолея, принять парад частей Московского гарнизона.
Шеф сказал правду, дядя Боря оказался настоящим мастером. С тех пор я шил форму только у него.
Как и положено правильному закройщику, дядя Боря увлекался дрессировкой зелёного змия, поэтому на примерках частенько дышал «духами и туманами». Это не мешало ему работать виртуозно. Брюки, например, он шил вообще без примерок (а у преподавателей форменные брюки просто «горят» и понятие «просиживать штаны» для них не фигура речи, а суровая реальность). Правда, однажды, на примерке очередных брюк я с изумлением обнаружил вместо одного заднего кармана два – справа и слева. Помявшись, дядя Боря объяснил, что сначала «малость промахнулись» и прорезали карман не с той стороны, вот и пришлось выкручиваться. Это было, конечно, нарушением формы одежды, но ни одному проверяющему так и не пришла в голову кощунственная идея посчитать карманы на заднице проверяемого…
Но, повторяю, коронным блюдом дяди Бори были шинели, любые – повседневные, парадные, флотские, тут ему равных не было. Зарабатывал дядя Боря, видимо, неплохо, но для полного счастья хотелось ему поехать поработать за границей. Оказалось, что в группах советских войск в Германии, Польше и в других странах тоже есть ателье Военторга, вот туда-то дядя Боря и нацелился. Однако даже с его связями это оказалось делом непростым. Желающих на такое хлебное место оказалось столько, что, казалось, проще было пробить для дяди Бори должность командующего группировкой, чем закройщика в ателье в Вюнсдорфе. Но он не отчаивался и продолжал плести хитрые интриги.
И вот однажды он, самодовольно улыбаясь, сообщил, что решение по нему состоялось, и скоро он уедет в загранку. Я, конечно, вежливо пожелал ему удачи, а сам вспомнил эпизод из «Семнадцати мгновений»: «У кого же теперь мы будем лечиться?»
Мы попрощались…
Прошло полгода. Мне опять понадобилось что-то сшить, я поехал на Октябрьское поле уже «как простой инженер», и вдруг в ателье за спиной приёмщицы увидел знакомую квадратную фигуру. Через полчаса я стоял в примерочной.
– Так вы не уехали? Места что ли не было?
– Было, отказался, – энергично махнул коротенькой ручкой дядя Боря. – Они совсем там офигели, – пояснил он свою мысль, но другими словами. – Я закройщик по шинелям, по ши-не-лям! Понимаешь? Вот. Ты – понимаешь. А они мне предложили знаешь куда ехать? В Анголу! Шорты габардиновые с кантом шить! Бля!
Темные аллеи–II
Армия сильна традициями. У любого советского генерала, заступающего на пост Министра обороны, это в крови – начинать свою деятельность на благо Родины и Вооружённых Сил с перестановки мебели в личном кабинете и изменения формы одежды подчинённых. Гражданские министры могут также заняться подбором и проверкой личных качеств своих секретарш, но военные этого приятного бонуса лишены, так как они располагают лишь дежурным генералом и подполковниками-порученцами, а это, согласитесь, как-то не мобилизует…. Правда, один из недавних министров исхитрился и завёл-таки себе весьма симпатичную пресс-секретаршу по имени Лена, в результате чего ею кабинет стал негласно называться Ленкомнатой, а сама она получила почётное звание «Товарищ генерала».
Но события, о которых далее пойдёт речь, происходили задолго до эпохи разнузданной демократии, а именно, в 1987 году, когда Самый Главный Кабинет в «Первом доме» занял Дмитрий Тимофеевич Язов. Вникнув в суть проблем, ожидающих неотложного решения, он, что называется, сделал ход бубновым конём на поле «пусто-пусто»: с изменением формы одежды решили не торопиться, а для начала разобраться с тем, как соблюдаются правила ношения нынешней. Кроме того, для повышения строевой подтянутости и молодцеватости офицеров им запретили хождение в форменных рубашках. Только в кителях! Узнав о смелом нововведении, личный состав Закавказского и Туркестанского военных округов не мог сдержать пота умиления, а Главный терапевт МО, говорят, бился в истерике, угрожая массовым подрывом боеготовности личного состава из-за тепловых ударов. Главного терапевта привёл в чувство Главный психиатр того же МО, а рубашки так и не разрешили.