Вообще, создавалось впечатление, что за годы Советской власти в городе не было построено ничего, кроме квартала панельных трёхэтажек. Термостыки между панелями были густо и широко замазаны чем-то чёрным, поэтому казалось, что дома собраны на клею. Крыши были густо усеяны самодельными телевизионными антеннами, направленными на все стороны света. Ожидая открытия магазина, я забавлялся классификацией их конструкций. Там было всё – от простейших четвертьволновых вибраторов до проволочных «двойных квадратов», лучевых антенн и конструкций, принцип действия которых я понять вообще не смог. Наиболее состоятельные граждане пользовались покупными «волновыми каналами», однако, устанавливали их на своих балконах, опасаясь быстрых на руку соседей.
Лязгнул засов, и я поднялся, отряхивая техничку. Магазин занимал первый, каменный этаж дома, который был настолько стар, что окна магазина на четверть ушли в землю. Второй, деревянный этаж был жилой. В магазине было прохладно и пусто. Ни покупателей, ни товара. Почти все местные жители имели свои огороды и держали скотину, поэтому в магазин они ходили разве что за хлебом, сахаром и крупой. Мне же требовалась закуска.
Ассортимент закуски ограничивался селёдкой в огромных, круглых, похожих на противотанковые мины банках и огромными же, но стеклянными банками, в которых плавали замаринованные помидоры с огурцами. Маринад был настолько крепким, что его пятна с деревянной столешницы не отмывались. Банки являлись огромным дефицитом, поэтому полную банку местным жителям продавали только в обмен на пустую, но нам, москвичам, верили «в долг». Прижимая к груди банки, как два прозрачных арбуза, я с трудом выбрался из магазина и по июльской жаре побрёл к стоянке, где меня ждал «Москвич».
«Москвич» принадлежал инженеру вертолётного полка по радио, который пригласил нас на шашлыки к себе на дачу. Его жена и дочь уехали на море, и сидеть все выходные одному на даче ему не хотелось.
В четверг вечером мы устроили военный совет, кому что покупать. Капитан Игорь, как настоящий западэнец, высокомерно сказал, шо «покупить» правильную, парную свинину ни один москаль не способен, поэтому в пятницу он встал часов в пять утра, забрал деньги и отправился на рынок. Как обычно в маленьких городах, рынок начинал работать чуть ли не с восхода солнца, и к 11 часам из-за жары закрывался. Сейчас купленное мясо «доходило» в специальном шашлычном ведре, а Игорь отсыпался.
За водку и пиво отвечал старший лейтенант Вадик, боевой пловец, списанный по ранению на нашу кафедру. Приобретённые им специфические навыки легко позволяли донести до машины два ящика пива и несколько бутылок водки.
Я же, как старший по званию и должности, взял на себя самое сложное – общую координацию и приобретение закуски.
Дачные участки начинались сразу же за городом. Как водится в авиагарнизонах, они были огорожены отслужившими перфорированными стальными плитами, снятыми с посадочных площадок. Участки поделили так, что у каждого был выход к реке.
Увидев воду, мы вывалились из машины, и, раздеваясь на ходу и бросая пропылённые и потные технички, бросились к реке. Пока мы с Игорем слезали с мостков, щупали воду и, позорно молотя ногами, выгребали на середину, у Вадика река уже закончилось. Плавал он просто фантастически – стремительно, не оставляя за собой ни пены ни брызг, так плавают выдры. Наплававшись, мы улеглись загорать, а Вадик вздумал ловить раков. Вода была удивительно прозрачной, и на дне Вадик увидел рака, который приветственно помахивал ему клешнями. Вадик немедленно нырнул, но рак оказался животным хитрым и увёртливым и напоследок сбежал, как следует, цапнув его за палец.
– Так, дорогие гости, – сказал нам инженер, – если хотите есть шашлык жареным, пошли за дровами.
– Далеко? – спросил Игорь, – штаны надевать?
– Не надо. Всё на участке. Вот, видите пень? Я корни уже подрубил, надо его выкорчевать, но один я не смогу. Ломы в сарае.
Мы притащили ломы, подсунули их под пень и попытались вывернуть его. Пень скрипел, качался, но оставался на месте.
– А ну, товарищи технические интеллигенты, – сказал Вадик, – отойдите во-он туда, под яблоню…
Он выбрал самый длинный лом, загнал его под пень, пошире расставил ноги и рванул. Пень крякнул, что-то под ним треснуло, и он опрокинулся кверху лапами, оставив изрядную яму. Спина Вадика порозовела, и возле поясницы стали видны белые, сходящиеся к одной точке шрамы, на которые почему-то не действовал загар…
Сухое дерево в мангале жарко горело, Вадик с инженером взялись нанизывать мясо на шампуры, а мы с Игорем нашли в сарае удочки и отправились на рыбалку. Рыба нам, конечно, была не нужна, но хотелось ощутить забытую, детскую радость рыбалки, когда красно-белый пластмассовый поплавок среди широких листьев водяных растений вдруг начинает подпрыгивать, нырять и дёргать леску. Первому повезло Игорю. Он поймал какую-то рыбёшку и уже размахнулся, чтобы бросить ею в воду, как вдруг за нашими спинами кто-то сипло мяукнул.
Мы оглянулись, на мостках сидел серый кот и полыхающими жёлтыми глазами следил за рыбкой. Игорь бросил ему добычу, кот схватил ею и ускакал в клумбу анютиных глазок. Через пару минут, облизываясь, он вернулся. Дело пошло веселее. Вытаскивая рыбёшку за рыбёшкой, мы бросали их коту. Сначала он прятался в цветах, потом стал отбегать на шаг-другой, а под конец рыбалки доедал рыбу, уже лёжа на мостках.
И вдруг у Игоря клюнуло по-настоящему, и он вытащил плотвичку размером с ладонь. Это была уже настоящая добыча! На наши крики прибежали Вадик и хозяин, Игорь с гордостью достал из детского ведёрка с водой плотву. Скользкая рыба неожиданно вывернулась из его рук и подпрыгнула. Откуда-то снизу метнулась серая кошачья лапа, зацепила рыбу, кот схватил ею зубами и, задрав хвост, поскакал по грядкам. Он понимал, что такой большой и серьёзный улов у него могут и отнять.
Улыбаясь, инженер объяснил, что это соседский кот, известный дачный ворюга. Зимой он живёт в городской квартире, а на все лето его вывозят на дачу.
***
Стемнело. Мы сидели на застеклённой веранде под жёлтым матерчатым абажуром с кистями. На столе остывало мясо, на блюде лежала картошка, которую надёргали здесь же на грядках, сполоснули в реке и тут же сварили, лук, редиска, салат…
Хозяин, не торопясь, рассказывал, как в Афгане они охотились за душманскими караванами, как делили с десантниками трофеи, как гнали бражку, как ремонтировали покорёженные «вертушки», как научились есть, держа тарелки закрытыми, чтобы в них не набивался песок.
Мне не хотелось больше пить, я тихонько встал, взял раскладушку и ушёл к реке.
Было тихо. Под мостками еле слышно журчала вода, в траве что-то шуршало и пиликало, в листве старой яблони возилась и недовольно бормотала со сна какая-то птица. Над городом беззвучно кружили длинные тени, посверкивая иногда красным и зелёным – в полку заканчивались ночные полёты.
Я лёг на спину. Небесная сфера над головой едва заметно вращалась. Звезды пахли рекой и нагретыми за день травами. Они медленно разгорались глубоким бело-зелёным, переходящим в ярко-синий светом, а потом тускнели как остывающие угли. Иногда по небу проносился стремительный росчерк падающей звезды, но я ни разу не успел загадать желание.
В кустах зашуршало. Я повернул голову и увидел нашего приятеля кота. Я позвал его, похлопав ладонью по раскладушке. Кот прыгнул, потоптался, выбирая себе место, плюхнулся мне под бок и замурлыкал. Я положил руку на тёплый кошачий бок. Кот пару раз мурлыкнул и быстро, как это умеют делать кошки, заснул. Во сне он посапывал и куда-то бежал. Наверное, ему снилось, как он скачет по грядкам с плотвой в зубах…
Меня позвали пить чай, но я не стал отвечать. Мне не хотелось тревожить кота, птицу на яблоне и окружавшую меня ночь.
Звезды завели хоровод, разбрасывая разноцветные, хрустальные лучи, и я заснул.
***
С тех пор прошло много лет, но отчего-то эта летняя ночь на маленькой, чистой реке не уходит из памяти.
Не укради!
Ёжась от утреннего озноба, я вышел из домика дежурной смены. Было пять утра. Солнце уже взошло, но было пасмурно и сыро. Клочья тумана путались в решетчатых секциях антенн, кили истребителей на стоянке четвертой эскадрильи были похожи на плавники доисторических рыб, заснувших на мелководье, а территория наших соседей-«глухонемых», войсковой части ядерно-технического обеспечения, была полностью скрыта туманом, судя по густоте и плотности – совершенно секретным.
Туман глушил звуки и так тихого июльского утра, мир, окружающий нашу точку казался маленьким и уютным. Мной овладело блаженное, полусонное оцепенение, но за спиной вдруг скрипнула дверь, и голос с сильным молдавским акцентом пожелал мне доброго утра. Я обернулся. Передо мной стоял дизелист-электромеханик, одетый в добротно мятые сатиновые трусы, майку элегически-голубого цвета и сапоги. На голове у него красовалась пилотка, молодцевато сдвинутая на левую бровь.
– Тащ, на разведку погоды включа-а-аться будем? – провыл он, с трудом подавляя зевоту и прикрывая ладонью рот, отчего голос у него звучал, как кларнет с сурдиной.
– Ты соляру в дизеля закачал?
– Так тошна-а-а-у, ещё вчера!
Скандальная внешность солдата портила утро, поэтому я сказал:
– Ладно, иди спать, сам заведусь, а то ещё закемаришь в дизеле, угоришь, а мне потом тело на родину покойного везти. Очевидно, расслышав из моих слов только «иди спать», боец, покачиваясь как лунатик, повернулся и побрёл к домику, загребая сапогами, которые явно были ему велики. «Наверное, со сна влез в первые попавшиеся» – подумал я.
Запустив дальномер, я присел к индикатору и поставил антенны «на погоду». М-да… Похоже, полётов сегодня не будет. Над аэродромом зависла бесформенная, зелёная клякса метеообразований.
– «Вершина», – позвал я оператора высотомера, – Посмотри нижнюю кромку облачности.
– Практически от нуля, – ответил «высотник», – засветка дождевая.
На КП дивизии, видимо, пришли к такому же выводу. Через четверть часа нас перевели под накал, а вскоре полёты и вовсе отбили, точнее, сдвинули на ночь. Обзвонив соседние аэродромы и прикинув скорость ветра, начальник метео отважно доложил комдиву, что к вечеру облака разойдутся.
Пока мы возились с разведкой погоды, туман начал менять агрегатное состояние. С низкого, цвета мокрой ваты, неба посеялся тёплый, но какой-то особенно мокрый и обволакивающий дождик.
Работать на технике было нельзя, и я приказал бойцам готовиться к ночным полётам. Младший призыв немедленно разбежался по койкам, и через пару минут спальное помещение наполнилось звуками подготовки. «Старички», давно научившиеся добирать сон в станциях, не выпуская микрофона из руки, собрались в ленкомнате и занялись тихими дембельскими делами. Кто-то доводил до ума парадку, извлечённую из какого-то схрона, кто-то перерисовывал в альбом с кальки Волка и Зайца, «высотники» играли в нарды. В окно ленкомнаты заглядывал патрульный, пытаясь сквозь бликующее стекло разглядеть хоть что-то на экране телевизора. В мокрой плащ-накидке, с расплющенными о стекло носом и щекой он напоминал мелкого упыря, которого тянет к людям…
Я ушёл в дежурку и настежь распахнул окно. Дождь выгнал из домика унылый запах казармы, лежалых бумаг и отсыревшей одежды. Дождь шуршал по клеёнчатым листьям старой сирени, иногда крупные капли шлёпались на оцинкованный отлив и извилистыми дорожками скатывались в траву.
Скинув сапоги, я завалился на койку, неудержимо тянуло в сон.
– Дежурный по роте, на выход! – вдруг каркнул полусонный дневальный и в дверях дежурки горестно возник начальник радиолокационной группы, капитан Антохин, мой непосредственный начальник и приятель.
Узкое лицо, длинный, висячий нос и близко посаженные, черные, круглые, как пуговицы на мужском пальто, глаза создавали поразительный эффект: казалось, что капитан Антохин вот-вот разрыдается.
С плащ-накидки Антохина на свежевымытый розово-жёлтый пол натекла кольцевая лужа. Он аккуратно стащил с фуражки капюшон, пошевелил носом и трагически вопросил:
– Валяетесь, товарищ старший лейтенант?
– Валяюсь… – согласился я, поскольку факт валяния был налицо.
– А между тем вы обязаны были соблюсти нормы воинской вежливости и поприветствовать старшего по воинскому званию и по должности! – брюзгливо заметил Антохин, вешая плащ-накидку на гвоздик.
– Сейчас-сейчас, – сказал я, – вот только сапоги надену, и немедленно начну соблюдать, приветствовать и вообще вести себя строго по уставу, ибо приветствие старшего без сапог, – прокряхтел я, застёгивая «тормоза» на бриджах, есть нонсенс и попрание, а также…
– Валяйтесь… – махнул рукой Антохин, – вы, ленивец волосатый.
– Почему это волосатый?! – обиделся я.
– А потому что! Вам давно уже пора провести бритвой по шее! Обросли тут, одичали. Дневальный вообще на снежного человека похож.
– Одичаешь тут…. Это же аэродром, места дикие, страшные, одни военные кругом! Ты чего на «точку»-то пришёл? – спросил я. – Даже группа управления в гарнизоне осталась, дождь ведь, все равно ничего делать нельзя.
– Катушка! – вытаращив глаза-пуговицы, объяснил Антохин.
– Какая ещё катушка?!
– Большая. А на ней кабель намотан. В кустах за РСП стоит. Надо забрать!
– Да на что тебе этот кабель?
Было видно, что Антохин ещё не знает, на что.
– Ну-у… Между станциями «стационар» прокинем, а штатные кабели сложим для учений.
– Да ты чего! Этот кабель ни в один хвостовик разъёма не влезет!
– Не хочешь пользу группе принести, так и скажи, а не придумывай всякую ерунду! – снова обиделся Антохин.
– А я вообще не при делах, у меня полёты ночные. Хочешь – сам и занимайся.
– Людей дай.
– Това-а-арищ капитан, Саня, ну ты что, мозг промочил? Ты же начальник группы, сам знаешь, – у меня только расчёт на полёты и наряд! Где я тебе людей возьму?
– Да, действительно…. Ну, ладно, тогда я АСУ-шников заберу, сегодня по системе, вроде, не летают, – принял решение Антохин и стал напяливать мокрую плащ-накидку.
– Погоди, а как ты ею катить собираешься? В смысле катушку. Вручную что ли? Она же тяжёлая, наверное, как вся моя воинская служба!
– ЗИЛом потянем!
– А следы?
– Затрём!
– Ну, тогда… тогда, товарищ Чингачгук Большая Пиписька… Тогда у меня нет слов!
Существует категория офицеров и прапорщиков, у которых хозяйственность постепенно перерастает в клептоманию. Антохин славился тем, что любую вещь, к которой не был приставлен часовой, считал бесхозной и норовил умыкнуть. Иногда мелкоуголовные деяния сходили ему с рук, но иногда его ловили. Например, покража «бесхозной» сварки обошлась ему в «неполное служебное», но переделать Антохина уже было невозможно.
Весь день он, как огромная, мокрая крыса шнырял по точке, гремел железом в сарае, шипел сваркой, ладя воровскую снасть. Вечером солдаты с натугой отвалили воротину, ведущую на лётное поле, и наш старенький ЗиЛ, покашливая мотором и опасно раскачиваясь, выполз на аэродром.
– Постой! – крикнул я, – нашу «чахотку» же на весь аэродром слышно будет!
– Все продумано! – отмахнулся Антохин, – мы ехать будем, только когда самолёты взлетают.
Стемнело. Отработал разведчик погоды, и полёты начались. Стремясь выполнить план двух дневных смен за одну ночную, с КП давали вылет за вылетом, и я начисто забыл про афёру с катушкой кабеля. Ночь ревела и грохотала, мерцая тусклым керосиновым пламенем, пронзительный звон гигантской циркулярки переходил в свистящий вой, в аппаратной начинали дрожать шторки, что-то огромное, тяжело-тупое разрывало воздух над головой и уносилось за реку, мигнув на прощание навигационными огнями, и минут на десять наступала тишина.
Я выбрался из индикаторной машины и присел на рифлёную лесенку. Небо расчистилось, но заметно похолодало, из низин густо наползал туман, подбиравшийся уже к посадочному высотомеру.
Вдруг у соседей-«глухонемых» что-то хлопнуло, с противным воем взлетела красная сигнальная ракета, за ней ещё одна. На вышках тут же вспыхнули прожекторы. Их льдисто холодные, синеватые лучи казались лезвиями фантастических мечей, пластающих туман. Лучи пошарили вдоль забора из колючей проволоки и вдруг выхватили из темноты наш ЗиЛ! Поникнув радиатором, он стоял, упёршись в забор части ядерно-технического обеспечения. На крюке у него была большая, деревянная катушка кабеля…