Контакты с местным населением не поощрялись, да и особой необходимости в них не было. По-мадьярски Спицын, как и положено нормальному советскому офицеру, не знал ни слова, а стимула изучать язык у него не было, так как единственное чувство, которое вызывали у него местные женщины, была оторопь. Ну, и ещё Дракула почему-то вспоминался, хотя Влад Цепеш, как известно, был мужчиной и проживал в соседней Румынии. Так что в течение года или полутора лет старший техник Спицын перемещался исключительно по маршруту аэродром – столовая – общежитие, честно заработанные форинты укрепляли надежду на покупку в Союзе автомобиля… как вдруг все изменилось.
Началось с того, что разбился один из полковых Су-7Б. Точнее, не разбился, а столкнулся с землёй, а ещё точнее – с болотом. Лётчик сумел катапультироваться, а самолёт ухнул в недра местной Гримпенской трясины. «Сушку» решили не доставать, но кое-какая аппаратура с самолёта в загребущие лапы разведки вероятного противника всё-таки попасть была не должна.
Для археологических раскопок отрядили целую команду, старшим которой по честному офицерскому жребию выпало быть, естественно, Спицыну.
Через четверть часа после начала работ стало ясно, что приехали зря. Достать самолёт из болота не удалось бы и взводу Дуремаров, не говоря о дохляках из ЦРУ. Да и не стали бы они нырять в вонючую, взбаламученную грязь за аппаратурой с Су-7Б…
Стоило только вычерпать из ямы часть жижи, как она с довольным чавканьем возвращалась обратно. Со стороны это выглядело так, как будто ненормальные русские решили перемешать болото. Осознав убыточность идеи, работы решили прекратить. Кое-как отмывшись в том же болоте, голодные и злые солдаты погрузились в «Урал».
Дорога в гарнизон проходило через мадьярское село, в котором играли свадьбу. Машину остановили и жестами объяснили, что за здоровье жениха и невесты следует выпить и закусить. Спицын заколебался. С одной стороны, молодой организм требовал своего, и при виде накрытых столов начал подавать недвусмысленные сигналы, но, с другой стороны, возможны провокации и куда девать пистолет?! «Если пьянку невозможно предотвратить, надо её возглавить», – лицемерно подумал сталей и скомандовал: «Из машины!».
Измученные трезвым образом жизни и армейской пайкой, воины мгновенно утратили боеготовность. Сладенькие венгерские вина в течение получаса снесли башни у всех солдат. Спицын держался дольше. Впоследствии он смутно припоминал, что хозяин дома повёл его осмотреть винный погреб. У каждой бочки, покрытой плесенью и пятнами селитры, он останавливался и предлагал попробовать «маленький стаканчик». До конца погреба не дошли.
Под утро хозяин вместе с гостями собрали русских гонведов, аккуратно уложили в кузов «Урала». Мадьяр сел за руль. У ворот КПП деликатно посигналил: «Забирайте своих»….
Через две недели Спицына вызвали к начальнику штаба.
– Планируются большие учения с перебазированием. Передовая команда убывает на новый аэродром через неделю, но надо съездить, посмотреть как там, и вообще.… Поедешь вот сюда, – начальник штаба ткнул карандашом в карту, – досюда вроде электричка местная ходит, а там – на автобусе, ну или на попутке… Опыт общения с местным населением у тебя есть, – ухмыльнулся НШ, – езжай, алкоголик!
Спицын достал блокнот, наклонился над картой и содрогнулся. Простые, привычные русскому уху названия венгерских городов Секешфехервар, Ходмезевашархей и Терексентмиклош, взявшись за ручки, пустились перед его помутневшим взором в пляс.
Название конечного пункта Спицыну удалось перенести в блокнот с карты только с четвёртого раза, о том, чтобы его запомнить, не было и речи…
Кое-как добравшись на местном поезде до промежуточной точки, сталей впал в мрачную задумчивость. Какой ему нужен автобус он, понятно, не знал, а если бы знал, не смог бы спросить, а если бы смог спросить – не понял бы ответа. Оставалось одно – голосовать.
Спицын вышел на пустынную утреннюю дорогу. О том, что с водителем придётся тоже как-то объясняться, он старался не думать.
Внезапно он услышал до боли знакомый, можно сказать, родной звук. Из-за поворота вывернулся «Урал» характерно-зелёного цвета. Подобно Робинзону Крузо, увидевшему на горизонте парус, Спицын заметался на обочине. Спасение пришло в лице пехотного подполковника.
– На аэродром? Садись!
Спицын привычно полез в кузов.
– Ты куда?! – удивился пехотинец, – у нас так не делается!
В кузов был отправлен водитель «Урала», солдат, подполковник сел за руль, а Спицын, не привычный к таким церемониям, устроился на правом сидении.
На КПП к «Уралу» подлетел наглаженный сержант:
– Товарищ подполковник, помощник дежурного по КПП сержант Кириллов!
– Проводишь старшего лейтенанта да авиационного КП. Знаешь, где это?
– Так точно!
Сержант без команды подхватил спицынский чемодан.
На чисто выметенной аллее, обсаженной аккуратно подстриженными кустами, встречные солдаты при виде старшего лейтенанта переходили на строевой шаг и чётко по уставу приветствовали его; непривычный к такому строгому соблюдению правил воинской вежливости Спицын пугливо козырял в ответ. Когда у солдатской столовой ему отдал честь прапорщик, Спицын так растерялся, что не ответил на приветствие.
У забора из рваной колючки сержант остановился.
– Дальше мне, товарищ старший лейтенант, нельзя. А КП ваш – вон, его отсюда видно…
Раздвигая лопухи на основательно заросшей дорожке, Спицын подошёл к КП. Полуметровой толщины стальная дверь, перекрывающая главную потерну, была задраена. Спицын поискал звонок и нажал кнопку. Ничего не произошло. «Звонок не работает или нет никого» – подумал он. Приложив ухо к холодной стали, Спицын опять нажал кнопку звонка. Ничего. Внезапно замок оглушительно лязгнул. Спицын отскочил. «Бублик» на двери закрутился, заскрипели петли. На пороге показался авиационный майор с перекошенной ото сна физиономией. На мятой рубашке с расстёгнутым воротом болтался галстук, резинка которого была заправлена под погон.
Полуослепший от яркого дневного света, майор жмурился и крутил головой, как сова. Наконец, с явным напряжением он зафиксировал цель и перешёл на режим сопровождения. Некоторое время он тупо рассматривал Спицына, наконец, прокашлялся, сплюнул и хрипло спросил:
– Ну какого хера ты трезвонишь? Я слышал и в первый раз… Кто такой? Чего надо?
– Слава богу, – подумал Спицын, – наконец-то свои…
Военно-прикладная демография
(правдивая история)
Начальник штаба второй эскадрильи майор Гаркуша сидел в канцелярии и рисовал чертей.
– Уже третья, – тоскливо думал он, старательно выводя на бумаге завитушку чертячьего хвоста, – что же это такое, а? В первой эскадре – нет такого, в третьей – тоже. А у нас, как полгода пройдёт – «здрасьте-пожалуйста». Пузо на нос – и в декрет. Что ж делать-то? Кому сказать – засмеют. Вот, извольте видеть: «Прошу предоставить мне декретный отпуск». НШ треснул кулаком по столу и обнаружил, что рисовал чертей как раз на окаянном рапорте. Обругав нечистого, Гаркуша принялся стирать ластиком неположенные картинки.
Начальника штаба можно было понять. Уход эскадрильской секретарши для начальника штаба – это катастрофа, мор, глад и семь казней египетских. Несколько лет штаб находился под опекой Киры Петровны. Пожилая Кира Петровна была замужем за лётчиком, всю жизнь промоталась с ним по гарнизонам, эскадрильское хозяйство знала, пожалуй, не хуже комэска, во всяком случае, ничего объяснять ей было не нужно, и Гаркуша с облегчением свалил на неё всю бумажную карусель, оставив за собой общее руководство работой штаба. Обнаглевшие технари в конце месяца иногда даже просили Киру Петровну помочь с заполнением карточек учёта неисправностей. И с этой работой она справлялась без видимого напряжения. Штабные подоконники были заставлены ухоженными цветами, на обоях красовался набор портретов Вероники Кастро, Муслима Магомаева и Софии Ротару, а на солдатской тумбочке всегда пыхтел электрический самовар.
Но счастье не бывает вечным. Как-то в одночасье Кира Петровна стала бабушкой, и с работой пришлось расстаться. Расстроенный прощанием Гаркуша упустил из-под контроля кадровый вопрос, за что немедленно был наказан новой секретаршей в виде странного существа лет 20 от роду, с обесцвеченными волосами, тягучей речью и полным отсутствием зачатков интеллекта. Существо не отвечало на телефонные звонки, потому что уши у него были заняты плеером, постоянно теряло бумаги, печатало на эскадрильской «Ятрани» с чудовищными ошибками и имело скверную привычку забывать сладкие булки в ящике стола. Пронюхавшие об этом мыши сбежались со всего гарнизона, по ночам устраивали в канцелярии отвязные оргии, гадили в принтер и под конец перегрызли кабель тревожной сигнализации.
Когда существо заявило, что оно «типа залетело» и увольняется, Гаркуша с облегчением подписал рапорт и неделю с омерзением выгребал из канцелярии флакончики с засохшим лаком, растрёпанные журнальчики с кроссвордами и отклеивал от компьютерной клавиатуры липкие картинки, которые существо добывало из упаковок жвачки. Он ещё не знал, что его ждёт.
Вторая секретарша была унылой тёткой, повёрнутой на религии. Гаркуша нашёл её в посёлке соседней птицефабрики. Она непрерывно постилась, при каждом матерном слове, оплошкой произнесённым кем-то из офицеров, осеняла себя крестным знамением и бормотала «Спаси Христос!» Даже в самую сильную жару она не снимала туго повязанный белый платок, отчего смахивала на чеченку-снайпершу.
Как и у предыдущей секретарши, руки у неё росли из задницы, и бардак в штабе стал принимать какие-то угрожающие, запредельные масштабы. К всеобщему изумлению, «христова невеста» тоже не сумела соблюсти девичью честь и тихо отчалила из канцелярии в неизвестном направлении.
– На птицефабрике родилась, и мозги куриные! – подвёл итог ею деятельности комэск. Он не отличался религиозностью.
К поискам очередной секретарши НШ подошёл со всей ответственностью. Неделю он мотался по окрестным посёлкам и, наконец, привёл в штаб очередное приобретение. Сказать, что новая секретарша была несимпатичной, означало сделать ей комплимент, равнозначный предложению руки и сердца. Она была чудовищно, невероятно страшной и напоминала молодую Бабу-Ягу. В штабе ею тут же прозвали Квазимодкой. Правда, Квазимодка сносно печатала на машинке, и с второго-третьего раза, бывало, могла уяснить поставленную задачу.
Гаркуша потирал руки:
– Ну, уж на эту ни у кого не встанет!
– А если встанет? – хмыкнул осторожный комэск.
– Найду этого осеменителя и заставлю жениться!
Глядя на новое приобретение, уныло тыкавшее пальцем в компьютер, Гаркуша надеялся, что штаб в полной безопасности. Но…
Да что же это делается, граждане?! – взвыл НШ, перечитав рапорт. – Найду гада! Он у меня ещё пожалеет, как в секретарш концом тыкать! Комсомольская свадьба им у меня обеспечена!
Вызванная на допрос Квазимодка особенно не отпиралась, и на прямой вопрос: «Кто отец ребёнка?» спокойно назвала фамилию. От неожиданности Гаркуша рухнул на офисный стул и покатился к выходу из канцелярии. Квазимодка следила за ним рыбьим взглядом, в котором парадоксально тлела искра материнства.
План НШ рухнул, вздымая тучи едкой пыли. Заставить жениться на Квазимодке техника самолёта старшего прапорщика Полухина не было никакой возможности, потому что он уже был женат и имел двоих детей…
Рики-тики-Павел
– Вот что, Паша, – сказал зам. командира по ИАС, разливая по последней, – поживи-ка ты у меня. Кошака покормишь, цветы польёшь, ну, и вообще, посмотришь, чтобы братья-туркмены квартиру не раскулачили. Согласен? Ну, и отлично.
На следующий день самолёт унёс счастливых отпускников в Россию, а старший техник Павел Антохов отправился стеречь командирскую квартиру.
Зам командира в Марах служил долго, поэтому успел обрасти бытом. Антохов, не торопясь, со вкусом принял душ, врубил форсаж на кондиционере и перетащил постель с сиротского диванчика на супружеское ложе своего прямого начальника.
– Хорошо быть майором, – подумал Антохов, сладко потягиваясь. Баба у него, правда… не того… страшноватая, ну, это дело такое… Зато, вон, быт налажен и вообще…
Из кухни заявился кот, прыгнул на кровать, устроился у Антохова в ногах и замурлыкал.
– Да, баба определённо требует замены, люстру вот надо бы сменить, обои кое-где вытерлись, – хозяйственно подумал Антохов, – а так… ничего… Мысли его путались.
Внезапно кот дико зашипел и, как белка-летяга метнулся с дивана на шкаф.
– Ты что, охренел, что ли, животное дикое? – Антохов приподнялся на локте и вдруг краем глаза уловил какое-то движение на полу. Приглядевшись, он чуть не взвыл от ужаса. Змея! Здоровенная! Старлей вихрем слетел с кровати и стремительно оделся.
Змея исчезла. «Куда эта тварь девалась?» Антохов огляделся. Уютная квартира мгновенно изменилась. В темных углах копошились клубки змей, змеи угадывались также под диваном, за телевизором и на подоконнике среди цветов.
Обмирая от ужаса, Антохов подобрался к выключателю и врубил люстру. Тени исчезли, количество змеиных мест сократилось, но куда девалась та, первая, было все равно непонятно. Делать было нечего. Вооружившись трубкой от пылесоса, Антохов принялся обследовать квартиру. Кот, заняв господствующую высоту на шкафу, внимательно наблюдал за поисками. Его глаза полыхали зелёным.
Антохов обшарил всю квартиру. От напряжения у него пересохло в горле, ноги мелко дрожали. Змеи нигде не было. «Показалось, что ли?» – подумал змееборец. Почти машинально он отодвинул ковёр, висевший на стене. Змея лежала, аккуратно вытянувшись вдоль плинтуса.
Антохов сорвал с ноги технарский ботинок и нанёс мощный удар, вложив в него весь ужас, накопившийся за испорченный вечер.
Глядя на убитую змею, Антохов выкурил полпачки сигарет, затем кое-как обмотал её газетой, гадливо взял за хвост и понёс к соседу.
Сосед-прапорщик пил на кухне водку.
– Здоровая гюрза попалась, молодец! – поощрил он Антохова, – отдай местным, они тебе ремень сделают из змеиной кожи… Хотя нет, сегодня пятница, до понедельника протухнет. Выбрось! Да, вот ещё что, Паша, ты, это… в квартире хорошо посмотрел?
– А чего?
– Да ничего. Просто они, змеи то есть, весной е… гм… ну, брачный сезон у них сейчас… так они обычно того… парами, значит, ползают…
Через четверть часа Антохов мчался в сторону офицерского общежития, сжимая в руках корзинку с котом. Он точно знал, что в общаге, кроме молодых офицеров, не могло выжить ни одно живое существо. Там было совершенно безопасно.
Геноссе Богоявленский
Мы сидели за столом в номере маленькой гарнизонной гостиницы. Стол был когда-то полированным, но центнеры порезанной на нем колбасы, киловаттные кипятильники и сотни открытых об углы пивных бутылок превратили столешницу в подобие странной географической карты. На ней были свои материки, острова и белые пятна. Вместо скатерти мы накрыли мебельного уродца старыми штурманскими картами. Это придавало пьянке военную значимость, казалось, что мы двигаем по столу не стаканы с местной водкой, колбасу и помидоры, а полки, дивизии и даже корпуса.
Употребление организовал майор Геннадий Богоявленский по случаю приезда нашего шефа – полковника Мешонкина, которого народ, ясное дело, за глаза звал Мошонкиным. По легенде товарищ полковник Мошонкин должен был проверить, как мы проводим войсковые испытания новой авиационной техники, а фактически приехал бесконтрольно попить водки и убедиться в том, что Генка-Геноссе жив, здоров и относительно трезв.
Майор Геннадий Богоявленский был личностью поистине уникальной. Размах и масштабы произведённых им за время службы безобразий были сравнимы с бесчинствами, которые творили вандалы при разграблении Рима.
Счёт его боевых побед открывал строгий выговор «за организацию употребления спиртных напитков среди старших офицеров». Это был знак свыше, определивший Генкину судьбу.