Марк Иванович счел нужным поговорить с Колей перед его уходом.
— Хорошо ли вы продумали свое решение?
— Я продумал, — твердо ответил Коля.
Он не сказал, куда переходит, но намекнул на высокий заработок и свободу во времени.
— А в смысле перспективы новая работа вас устраивает?
— Она меня устраивает во всех отношениях.
— Ну что ж, Коля, мы все желаем вам хорошего и не будем мешать вашему росту…
Вместо Коли в лаборатории появился Витя Замошкин, очень усердный и пока очень бестолковый. Вот и сейчас он бесцельно торчит в техническом отделе и мастера гоняют его один к другому.
Марк Иванович наладил работу насоса, и настроение у него улучшилось.
— Что ты ржешь, мой конь ретивый? — спросил он Севу.
Тотчас добавил, испугавшись, что обидел:
— Учтите, это стихи.
— Да что там, Марк Иванович! — сказал Сева. — У меня тоже, литературно выражаясь, смех сквозь слезу. Я ведь знаю теперь, где Колька работает…
Сказано было таким тоном, что все молча ждали продолжения.
Но Сева ничего не прояснил:
— Это увидеть надо.
— Как увидеть?
— Марк Иванович, поедем в обед, я покажу. Нужно, чтоб вы сами посмотрели. И Марина тоже. Я-то случайно налетел.
Сева говорил очень серьезно. Они поехали, не дождавшись обеденного перерыва.
Старая московская улица, которой еще не коснулась реконструкция, выходила к одному из вокзалов, и потому движение на ней было оживленное, а киоски и маленькие магазины облепили ее до самой вокзальной площади.
Сева привел Марка Ивановича и Марину к небольшому деревянному сараю, возле которого сгрудились люди, навьюченные мешками, авоськами и корзинами.
— Встанем к сторонке, — распорядился Сева.
Они примостились в конце загибающегося крючка этой бестолковой очереди. Люди, образующие ее, были беспокойны и суетливы. То и дело тянулись вперед, стараясь перетащить свой груз хоть на несколько сантиметров ближе к сараю-киоску.
— Чего он сказал? Чего сказал? — спрашивала пожилая женщина у своего соседа.
— Чего, чего… Не будет больше принимать… Тары, видишь, нету…
— Неужели обратно тащиться… Да попросите вы его…
— Его попросишь! — сказал мужчина. — Хозяин — барин.
— Слушай! — кричали из очереди. — Ты давай прими хоть у первого пятка!
— Что я, на голову себе буду принимать? — отвечал голос из сарая. — Сказано — тары нет.
Марк Иванович встревоженно оглянулся на своих спутников. Сева безмолвно сделал плавный жест рукой — как конферансье, представляющий публике артиста.
В окошечке приемного пункта стеклянной тары, как на маленькой сцене, уверенно действовал бывший сотрудник лаборатории инженер Глазунов.
— Закрывается, граждане! До трех часов, если тару к тому времени подвезут. Куда ты мне свою посуду тычешь? А ну, убери! Эй ты, пропусти бабусю… Старого человека затолкали! Давай свою посуду, бабуля.
— Спасибо тебе, сынок, спасибо…
— Старость уважать надо. Четыре поллитровки, четыре портвейна. Богато живешь, бабуся.
— Зять, прохиндей, пьет…
— Не критикуй, бабуля! Рабочему человеку выпить всегда можно. Получи один рубль тридцать две копейки. А не пил бы зять, где бы ты этот рублик взяла? Закрыто, товарищи-граждане, закрыто!
— По какому праву закрываете? — шумно запротестовала молодая женщина. — Перерыв с двух до трех, а сейчас и часу нету. Я за три квартала с посудой тащилась. Что же вы все молчите? Жалобную книгу требовать надо!
Очередь никак не отозвалась.
— Кто над вами главный? — не унималась женщина. — Вот сейчас мы подписи соберем…
— Раскричалась, — неодобрительно сказал гражданин с мешком, доверху набитым бутылками, — а он потом и вовсе не откроет. Тогда аж на Басманную переть…
— Произвол какой-то! Я из принципа этого дела не оставлю!
— Гражданочка, гражданочка, принципы на пустые бутылки не распространяются. И учтите, от крика образуются морщины. Сколько там у вас посуды? Стоит ли из-за пятнадцати бутылок расстраиваться? Тем более импортные из-под рислинга не принимаем. И ликерные — тоже. Пожалуйста, можете их здесь оставить, это ваше дело.
— А в «Вечерней Москве» отвечали на вопрос читателей, что импортные принимаются! — не унималась женщина.
— Мало ли что пишут в «Вечерке», они вон на сегодня дождь объявили. А где он, дождь?
В очереди угодливо захихикали.
— Итого шесть поллитровок. Получите семьдесят две копейки. Стоило волноваться?
Деревянная створка захлопнулась.
Несколько человек, обремененных бутылками, побрели кто куда, но основной костяк очереди остался незыблемым. Каждый вроде бы стремился переждать другого. Гражданин с большим мешком первый нарушил это оцепенение. Привычно быстро он подобрал оставленные у стенки бутылки из-под рислинга и ликера, взвалил на плечо свой мешок и легкой трусцой забежал за угол киоска, а за ним в молчаливой спешке поволокли свою кладь остальные.
— Не хочу я этой встречи, — брезгливо поморщился Марк Иванович. — Страшный сон! Что его сюда потянуло? Какой здесь может быть оклад?
— Оклад — чепуха, — сказал Сева, — тут другие доходы.
— Что за доходы на копеечных бутылках?
Они подошли к задней стене киоска, к его «черному входу», заставленному потемневшими, разбитыми ящиками. Очередь расположилась у стены и застыла, являя собой воплощенное терпение. Гражданин с мешком покуривал, выстроив в ряд забракованную импортную посуду.
— Да постучите вы ему! — взмолился женский голос.
— Чего зря стучать. Он сам знает.
Широкая дверь растворилась. Коля стоял в проеме, держа в руках маленький черный ящичек с педальками, по форме напоминающий школьный пенал.
— Японский счетчик, — почтительно отметил Сева, — производит все действия на любые числа. Полтораста в комиссионке, да и то не достанешь. Шикарная вещь!
Они стояли в очереди, стараясь не попадать в поле зрения хозяина ларька.
— Вот народ! — осуждающе сказал Коля. — Ну что я сделаю, если тары нет?
Очередь заголосила:
— Прими по десять, мы согласные…
— Прими, Коля…
— По десять рассчитай…
Коля покрутил головой.
— Еще ломается, сукин сын! — крикнул кто-то из очереди.
Коля сощурил глаза, сплюнул и, повернувшись спиной, захлопнул воротца.
Гражданин с мешком яростно набросился на молодого губастого парня. В праведном гневе он через каждые два слова изрыгал матерную брань.
— Чего разорался… Больше всех тебе надо… А ну, мотай отсюда!..
Очередь его горячо поддержала:
— Нашелся умней всех!
— Оскорблять всякий может. Ты встань на его место, поработай тут!
— Вот и жди теперь через таких дураков…
Кто-то жалобно просил:
— Да постучите вы ему, может, откроет?
Стоящий впереди тихонько надавил на доску и забубнил в образовавшуюся щелочку:
— Коль, а Коль, прими, как отца просим…
Дверь распахнулась. Хозяин стоял нахмуренный. Не глядя ни на кого бросил:
— По восемь…
На секунду люди ошалело замерли. Коля щелкнул клавишами счетного аппарата, и этот звук побудил людей к действию. Из мешков повыскакивали на свет бутылки и расположились у Колиных ног. Он пощелкивал японским счетчиком, лениво называл цифру и приказывал:
— В тот угол складывай.
Или определял:
— Импортные по пять.
Или распоряжался:
— Мальчик, иди сюда. Что там у тебя? Четыре? — счетчик послушно щелкнул. — Получай сорок копеек. Да, ему по десять! И не спорьте! Почему, почему… Это же ребенок! Ему, может быть, на тетрадки надо или на мороженое. Дети — это наше светлое будущее.
Очередь согласно и печально вздыхала.
Когда дело дошло до губастого парня, Коля отвернулся:
— Не приму.
— На каком основании? Не допущу… Не позволю… — бушевал губастый.
— Иди жалуйся куда хочешь. Глазунов моя фамилия. Жалуйся!
К воротам подъехал разболтанный грузовик, из которого проворно соскочили двое мужчин. Отвалив заднюю стенку кузова, они с разработанной быстротой повыхватывали из машины водочные и винные бутылки и установили их на земле рядками — по десять штук.
Гражданин с опустевшим мешком, перекинутым через плечо, и мятыми рублевками в руке благодушно спросил:
— Со стадиона?
— Твое какое дело? — огрызнулся приезжий.
— Чего там… Сам вижу, что с Лужников. По восьми Колька дает сегодня…
— Ну вот, — сказал Сева. — тут вам и арифметика и кибернетика. Будем встречаться?
Марина махнула рукой и выразила желание уйти. Но Марк Иванович, которым, несомненно, двигала страсть подлинного ученого — все познать, чтобы все понять, — пересиливая себя, сделал два шага вперед и попал в поле зрения Коли, который в этот миг поднял глаза от своего аппарата.
— Ну, чего остолбенел? — засмеялся Сева.
Надо было прервать Колину затравленность, с которой тот никак не мог справиться.
— Ты десятилитровые баллоны принимаешь? А то у нас в кладовой полный завал.
— Марк Иванович… Марина… — придушенно сказал Коля. — Как это вы здесь появились?..
— Да вот… — Марку Ивановичу очень хотелось сказать, что встреча произошла случайно, но, воспитывая себя в правилах безукоризненной честности в науке, он помимо воли перенес эту правдивость в повседневную жизнь. — Да вот пришли посмотреть поприще вашей новой работы…
— А говорил — перспективная! — вставил Сева.
Мужчины, перетаскавшие бутылки, стояли поодаль, понимая, что присутствуют при каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Не уясняя себе степени значения этой встречи, они, на всякий случай, намеренно громко восхваляли Колины качества:
— Он сейчас разочтет. Это мигом.
— Не ошибется. У него всегда точка в точку, и пересчитывать не надо…
— Человек подкованный, чего там говорить…
Очнувшись, Коля быстро вытащил желтый кожаный бумажник, отсчитал рубли, мелочь и сделал резкий жест, словно отринул всех от своего ларька.
Он старался вернуть себе шутливо-нагловатый тон, который не раз выручал его при лабораторных неурядицах: «Мы люди маленькие, мы на вершины науки не стремимся».
Теперь это помочь не могло.
— Ребята, — повторял он растерянно, — ребята…
Откуда-то выскочил парень с авоськой, набитой пустыми бутылками.
— Коль, друг! — радостно завопил он.
— Иди ты!.. — с внезапной злобой выругался Коля.
Марк Иванович решительно повернулся и зашагал было прочь, но ушел недалеко, потому что Марина не тронулась с места, а с нею оставался и Сева.
— Я вижу, ты здорово навострился, — сказала Марина.
— Мариночка, лапочка, я извиняюсь! Марк Иванович, умоляю, не уходите! Ну, сорвалось по привычке. Я же теперь рабочий человек. Марк Иванович, это ответить надо, встречу нашу… Я прошу…
Не обращая внимания на тех, кто еще теснился возле ларька, он быстро запер свое заведение на большой замок, опустил ключ в карман новой замшевой куртки и кинулся к Марку Ивановичу, скрипя на ходу черными кожаными брюками.
— Вы знаете, Коля, я подобных выражений не терплю. Особенно при женщинах.
— Ну сорвалось, Марк Иванович, сорвалось! Такая работа, без этого здесь нельзя. Вот рядом шашлычная. Посидим тихо, культурно. Коньячку выпьем.
Марк Иванович слабо сопротивлялся, но Марине и Севе явно хотелось посидеть в шашлычной и выпить коньячку.
— Обедать все равно надо, — уговаривал Коля. — В столовой рубленый бифштекс с макаронами ковырять, а здесь я вас таким шашлычком угощу! По особому заказу…
— Люблю шашлык, — мечтательно сказала Марина. Марк Иванович попытался поддержать честь своей ведомственной столовой, но на его слабый протест: «Столовая у нас вполне, вполне» — уже никто не реагировал.
Стеклянная коробочка шашлычной приняла четверых посетителей — трех гостей и хозяина.
Коля вошел уверенным шагом, выбрал столик, официанту велел сменить скатерть, негромко отдал еще какие-то указания и добавил:
— Коньяк армянский. Марочный. «Двин» или «Наири».
— Ну, ты даешь! — восхитился Сева.
— Ребята, — проникновенно, со слезой в голосе сказал Коля, если бы вы знали, как я мечтал об этой минуте! Чтобы посидеть с вами за столом, как бывало. Я предлагаю первую рюмку за нашу лабораторию… За ваши успехи…
Выпили.
— Как уволился, так и пропал, — начал укорять Сева. — Хоть бы по телефону позвонил…
— Сева, друг, знаешь, какие-то предрассудки мешали. Врать не хотел, а что скажешь? Марк Иванович, дайте я вам налью… Вот за рубежом на это просто смотрят. Там, говорят, дочки сенаторов официантками работают. Это запросто! У них миллионер и какой-нибудь мусорщик за один стол садятся. Так я слышал. Работа есть работа. Так ведь? И уж если ты деловой человек, то тебе почет… Вы попробуйте, какой здесь шашлык, лучше, чем в «Арагви»! Верьте слову!
— Ну хорошо, Коля. — Марк Иванович потер щеки. Он пил редко, и хмель красными пятнами загорелся у него на лице. — Вот вы ушли из лаборатории, где каждый, по мере сил, причастен к некоторым научным процессам. Это, как я считаю, стимулирует, подвигает…
— Вдохновляет, — подсказала Марина.
— Это слово не из моего лексикона, но в данном случае я готов и его принять. Когда вы, Коля, уходили от нас, я так понял, что вам предложено нечто более перспективное и творчески интересное. Но сейчас я ничего не понимаю.
— Марк Иванович, сегодня мы с вами на равных. Вы не начальник, я не подчиненный. Выпьем еще по рюмочке, и я выскажусь. Конечно, вы, возможно, науку двигаете. У вас и звание и степень. А я кто был? Мальчик на побегушках? Фланцы сварить, трубки спаять, производственный отдел поторопить. Сбегай туда, поди сюда. Вот и вся моя работа за сто тридцать рэ. Что меня могло вдохновлять?
— Кто вам мешал вникнуть в основные процессы? Все от вас целиком зависело!
— Нет, простите! Когда я один раз заинтересовался вашими редкоземельными элементами, что вы мне ответили? Я помню!
— И я помню. Я потребовал, чтобы тот участок работы, за который вы отвечаете, был абсолютно обеспечен. После чего ваш интерес мог распространиться на дальнейшее.
— Ну да. Смысл был такой, что всяк сверчок знай свой шесток. Вы боги, а мы инженеры.
— Коля, — сказала Марина примирительно, — мы сюда пришли не счеты сводить. И не было между нами счетов никаких. Мы всегда дружно работали.
— Мариночка, красавица, не сердись — ты подопытный кролик! В том смысле, что тебя натаскивают на диссертацию. Не обижайся, но ты нужна лаборатории для галочки.
Марк Иванович поднялся, но Коля ухватил его за плечи и пригнул к стулу.
— Марк Иванович, я считаю вас человеком с большой буквы. И я хочу, чтоб вы меня поняли. Раньше я был ноль. Теперь могу сам себя уважать! Вы думаете, как меня сюда принимали? Я должен был диплом предъявить о высшем образовании! Здесь ведь тоже не так просто! Здесь образование ценят!
— А для чего вам здесь инженерные знания?
— Ого, как нужны! Я, если хотите, представитель новой формации. Рабочий человек с высшим образованием.
— Какой ты рабочий человек! — загоготал Сева.
— А кто я?
— Обслуживающий персонал, вот ты кто!
— Дурак, я здесь тяжестей за день перетаскаю побольше любого грузчика. Чисто физический труд. Это с одной стороны. А с другой — мозговая деятельность, весь день считай, считай… Марк Иванович, не лезьте за своими деньгами! Все уплачено. Это теперь для меня ничего не составляет…
— И все-таки я чего-то недопонимаю. На чем зиждется ваше благополучие и каково его соотношение с нашим правопорядком?
Учитывая соседей за ближайшими столиками, Марк Иванович старался изъясняться эзоповским языком.
Коля небрежно махнул рукой:
— Не беспокойтесь, Марк Иванович, дело чистое. Никакой обэхээс не придерется. Я население не обижаю. Так, разве только иной раз округлишь сумму, конечно в свою пользу. Кто эти копейки считает? А главные мои поставщики — мусорщики и алкаши, что по паркам да по стадионам посуду собирают. Им эта бутылка ничего не стоит, а выпить нужно. Они ее по дешевке отдают.
— И складывается? — спросила Марина.
— Будь спокойна! Есть, конечно, и расходы. Шоферам, что тару подвозят, еще кое-кому, без этого нельзя. Но не жалуюсь. Мне в вашем НИИ столько и не снилось. Ну, еще по одной — на прощанье! Вот пойдете вы отсюда и будете меня осуждать. А я не жалею. Вы осуждайте, это ваше право, но помните — я доволен! Мне теперь номерок вешать не надо, и отпрашиваться с работы на полчаса не у кого, и копейки на ежедневные расходы считать не приходится. А вашими редкоземельными я не очень-то интересуюсь…