Они поймали такси у самой шашлычной. Коля сел с Мариной и Севой на заднее сиденье, уступив место рядом с водителем Марку Ивановичу. Коля не помешал своему бывшему руководителю заплатить за проезд один рубль восемьдесят копеек — на десять копеек больше положенного, — после чего, перегнувшись через переднее кресло, вручил шоферу пять рублей.
— Помни, кого вез! Светило науки профессора Анютина и его учеников. Одного, правда, бывшего, но все равно подающего надежды…
Шофер покосился на Марка Ивановича, но деньги взял.
— Ну, пижон! — сказал Сева вслед уходящему Коле.
И тут же извиняюще добавил:
— Правда, поддавши он. Трезвый так не сделает.
* * *
Новую машину купить не удалось. Директор пищеторга сперва обещал помочь, потом стал тянуть и наконец сказал:
— Машина — это тебе не десять кило воблы устроить…
И Коля понял, что тут ничего не получится.
Он поехал на автомобильный рынок, расположенный на площади у высоченного автоцентра, где в просторном зале на постаментах стояли недоступные новенькие «Жигули» последних выпусков, цвета горчицы, цвета рябины и цвета эмалированной голубой кастрюли, с табличкой, обозначающей цену, а на полках были расположены детали к ним — любые, кроме тех, которые в данную минуту были тебе нужны. Но Коля в магазин заскочил только мимоходом. Тут ему делать было нечего. На площади стояли сотни машин, и среди них одна — его будущая собственность. Коля не взял с собой никаких советчиков. Советчики всегда сбивают с толку. Он отлично знал, что даже новая машина — это лотерея. Никто не может знать, как она себя поведет. А старая, побывавшая в чьем-то владении, это уже загадка скорее психологическая. Разгадай, почему человек ее продает?
Так он ходил, присматриваясь к разноцветным, как пасхальные яйца, машинам. Одна из них пленила его зеленой свежестью и ухоженностью.
Коля проехал на ней три круга по специальной площадке, и все время ему казалось, что мотор вроде бы постукивает.
— Чего это она у тебя стучит?
— Где стучит? Где стучит? — с такой страстью заорал хозяин, что Коля понял: знает он отлично! Повернулся и ушел молча.
Полдня он провел на этом рынке, пока сторговал светло-серенькую машину выпуска семьдесят третьего года. Машина прошла сорок тысяч, но, видимо, стояла на улице. У нее как следует проржавели крылья и днище.
Продавала машину пожилая женщина. С ней был высокий молчаливый парень.
Женщина оказалась упрямая и подозрительная. Она желала получить за машину пять тысяч, во сколько бы ее ни оценили в комиссионке. Кроме того, она хотела отдать свою машину в «хорошие руки».
Эти «хорошие руки» вконец озлили Колю.
— Вы что, щенка, что ли, продаете? — рассердился он. — Уж если так жалеете, сами бы за ней получше смотрели! Вон даже багажник у вас проржавел…
— Потому и продаем, что гаража нет, — обиженно сказала женщина.
Молодой человек пихнул ее локтем в бок — предостерег. А чего там предостерегать — и так видно, что стояла машина и под дождем, и под снегом…
— Если не врать, то и запоминать ничего не надо, — назидательно сказал Коля.
Но ржавчина — это дело поправимое. Ошкурить, залить где надо, крылья переменить и покрасить, днище — коррозийным покрытием оснастить. Она у Коли как игрушка будет! Главное — мотор неизношенный.
— А кто комиссионный сбор будет платить? — спросил Коля.
— Я ничего не знаю! Я должна получить на руки пять тысяч, — как заведенная твердила женщина.
Коля отвел парня в сторону, чтобы поговорить как мужчина с мужчиной. Тот развел руками: «Машина не моя, говорите с хозяйкой».
А тут еще напористый кавказец откуда-то взялся. Все время выжидательно терся возле машины и подмигивал владелице. Так что Коля разом решился.
Отвели машину на пятачок и томительно долго ждали оценщика — безразлично-деловитого парня с лампочкой на длинном шнуре. Он сверил номера, в минуту определил изношенность — пятнадцать процентов, и опять пришлось сидеть на скамеечке у дверей, откуда выкликали хозяев машины и покупателей — для оформления.
Рядом с Колей сидел толстый узбек в расшитой тюбетейке. В руках у него болтался тугой узелок из ситцевого платка — белого в черную крапинку, каким в деревнях повязывают голову старухи. В платке были деньги на машину. Они даже торчали из одного уголка. Это Колю развеселило. Свои деньги он заранее приготовил в крупных купюрах, чтобы быстрее было считать.
Расставался он с ними легко, не жалея. Женщина-кассир с усталым лицом придвинула к себе пачки и привычно быстрыми пальцами, едва касаясь уголков купюр, перелистала их одну за другой, изредка поднимая на Колю невидящие глаза.
Потом они перешли в отдел окончательного оформления, где Коля передал взволнованной до потрясения женщине пятьсот рублей, недостающие по оценке до требуемых пяти тысяч.
Сто из них она отдала парню, который помогал ей продавать машину. Парень тут же исчез.
На этом завершительном этапе покупатели и продавцы попадали во власть трех современных девушек, сидящих за счетными пюпитрами. Две из них вели потаенный разговор с лохматым парнем, который перегнулся к ним через барьер, а третья подкрашивала ресницы и, закончив эту ювелирную работу, сообщила, что идет обедать.
Истомленные ожиданием люди толпились у барьера, вытягивая головы, чтобы увидеть свою фамилию на стопках бумаг, лежащих перед девушками. Время от времени, отвлекаясь от разговора и еще не перестав улыбаться чему-то своему, девушки покрикивали:
— Отойдите сейчас же от барьера! Дайте спокойно работать! Когда надо, вас вызовут!
— Это нестерпимо! — громко сказал высокий седой военный. — Какое время обедать? Я второй час здесь околачиваюсь!
Девушка за барьером гордо выпрямилась.
— По-вашему, выходит, я не человек? Мне и поесть не надо?
— Надо, но не в рабочее время.
— А вы мне не указывайте, в какое время мне обедать. Нечего было торговать своей машиной на базаре. Сдали бы в комиссионный — не ждали бы.
— Как вы смеете со мной так разговаривать! — разъярился военный.
Девчонки тут же дружно и возмущенно залопотали: «Мешают работать, мешают работать…»
Коле вся эта ситуация была хорошо знакома. Его напарница неподвижно сидела на скамейке и от духоты раскрывала рот, как засыпающий карп. Никакой надежды, что она сможет подвинуть дело, не было. «Так тут до вечера проторчишь», — подумал Коля. Денег у него почти не осталось. Еще утром он был богачом, а сейчас в кармане телепались две трешки и немного мелочи. Но он спустился на улицу к кондитерскому киоску, взял две плитки шоколада по рубль тридцать каждая и вернулся в зал. Одна красавица неторопливо постукивала по клавишам своего аппарата, другая продолжала болтать с парнем, перебирая не глядя стопку автомобильных документов, оформления которых вожделенно ждали продавцы и новые владельцы.
Коля подошел к барьеру деловым шагом, оттеснил лохматого, небрежно бросив: «Извини, друг», и, вытащив из кармана куртки завернутый в чистую бумагу шоколад, протянул его девушке:
— Это вам просили передать от потомка великого русского композитора Глазунова.
На мелком девичьем лице задрожали интерес и недоверие.
— Какого, какого композитора?
— Глазунова.
— Не было такого композитора…
— Нну! — с превосходством сказал Коля. — А балет «Раймонда»?
Девушка захихикала и опустила пакетик в ящик своего стола, а Коля отошел, чтобы не привлекать излишнего внимания людей, ждущих своей очереди.
— Глазунов, Надейкина! — вызвали их через три минуты.
Еще через десять минут Коля подошел к своей машине и хлопнул ее по багажнику, как всадник по крупу лошади.
Жидковато делают. Консервная банка.
Женщина, продавшая машину, заплакала.
— Что это вы так расстраиваетесь, — сказал Коля. — Смотрите, а то обратно отдам. Я слез не люблю, да и примета плохая.
— Что вы, что вы? Владейте на здоровье, — заторопилась женщина. И пошла к остановке троллейбуса, пробираясь между рядами машин. Надо бы ее подбросить хоть до метро, но Коле не терпелось остаться один на один со своей собственной машиной…
* * *
Настроение в лаборатории было неважное. Очередной эксперимент не дал желаемого результата.
— Разделяли — веселились, подсчитали — прослезились, — сказал Сева. — Коварная бестия этот лазер.
— Не надо таких заявлений, — сухо оборвал его Марк Иванович. — Я убежден, что не было желаемой чистоты.
Витя насторожился.
— Вакуум был, Марк Иванович! Ручаюсь!
— Не знаю, не знаю. Я сам должен все проверять.
— Завтра начнем все заново, — сказала Марина.
Марину неудачи не обескураживали. Она всегда готова была начать сызнова скучную подготовительную работу по эксперименту, и в этом заключался залог ее будущих научных успехов, как предсказал Марк Иванович. Марина, конечно, немного играла, безмятежно улыбаясь, когда всем впору бить посуду.
Рабочий день кончился, а они не расходились, хотя вся лаборатория, и установка для эксперимента, и рабочие столы опостылели всем до крайности. И разбираться в причинах неудачи надо было на свежую голову…
А у ворот института их уже около часа ждал Коля на своей машине. Отмытая, отполированная, она блестела и радовала глаз. На сиденье водителя была накинута баранья шкура вся в длинных завитках. На остальных сиденьях пестрели чехлы из яркого клетчатого пледа. Перед смотровым стеклом болталась на ниточке заграничная голенькая куколка…
Ожидание Колю не тяготило. Он снова и снова представлял себе, как бесшумно подкатит к проходной, как заахает Сева, в восторге поднимет руки Марина, и только реакция Марка Ивановича была еще не ясна. Марк Иванович может и не увидеть все достоинства машины. Ему нужно как-нибудь деликатно на них указать. Тогда и он осознает и оценит.
Ему с тремя ребятишками и неработающей женой вряд ли когда-нибудь доведется сесть за руль собственной машины. Если даже и докторскую защитит, он себе такой цели не поставит. У Марины, возможно, машина будет. Ее муж съездит раза два за кордон, поставит какой-нибудь рекорд. Спортсменам многое доступно. Но ведь когда это будет, а Коля вот сейчас удивит их, бывших сослуживцев, и докажет, что все в жизни зависит от самого человека…
Он подкатил к тротуару, как задумал, — плавно и беззвучно. Анютин даже вздрогнул от неожиданности, когда Коля прямо перед ним распахнул дверцу.
— Марк Иванович, прошу!
— Неужели твоя?! — ахнул Сева точь-в-точь так, как представлялось. — Ну, старик, ты силен!
Сева обскакал машину кругом и постукал ногой по каждому колесу.
— Поздравляю, поздравляю, — пропела Марина. — И цвет серенький, мой любимый…
— Вот вам и пустые бутылочки! — Сева глядел на машину с восторгом.
— Поздравляю вас, Коля, — как-то отрешенно проговорил Марк Иванович.
— А этот товарищ на моем месте, что ли?
— Это Виктор, наш инженер, — представила Марина.
Витя Замошкин на машину не реагировал. Он опять завел свое:
— Марк Иванович, я знаю, вы меня вините, но я вам ответственно говорю, что по моей линии был полный порядок.
— Знакомая ситуация! Вакуум — основа эксперимента! Так, что ли? Эх ты, бедолага, иди под мое начало. Через полгода моторную лодочку гарантирую, через два года — колеса!
— Я вас, Витя, ни в чем не обвиняю. Завтра с утра мы во всем разберемся. Думаю, что абсолютно чистый элемент на уровне нашей техники получить пока невозможно.
— А я считаю, дело в установке, — упрямо сказала Марина.
— Марк Иванович, прошу, рядом со мной. Мариночка, Сева, Виктор, располагайтесь поудобнее. Всех развезу.
Машина легко подалась вперед.
— Очень приемистая, — сказал Коля, — послушная, как любящая женщина.
Но настырный Виктор не давал никому слова сказать:
— Я на этот раз до конца выложился. Если хотите знать, я весь петео на ноги поставил…
— Вполне допускаю, что ошибка в моих расчетах, — сухо сказал Марк Иванович.
Коля сделал лихой, красивый поворот.
— Все-таки научились мы машины делать! Тормоза чуткие, как живые. И сиденья удобные. На большое расстояние ехать — усталости не почувствуешь. Все продумано!
— Я несправедливости не переношу, — бубнил на заднем сиденье Виктор. — Если нет доверия, я могу уйти. Не потому, что материалист, а потому, что мне обидно.
— Куда это ты собираешься уходить? — озлясь, спросил Коля.
— Вы же предлагаете к вам перейти…
— Черта с два у нас тебя возьмут!
Колю понесло раздражение против них всех с их установками, изотопами и прочей хореографией.
— На это место просто так не попадешь! Это тебе не вакуум!
— Остановите, пожалуйста, у метро, — сказал обиженный Виктор. — А вам, Марк Иванович, я завтра докажу…
— По-моему, я его ничем не обидел, — стал оправдываться Анютин, как только Виктор вышел из машины.
Коля не трогался с места. Он ждал, чтобы ему сказали хотя бы, кого в первую очередь отвозить, куда ехать. Не так он себе представлял эту встречу. Хорошо хоть, Марина наконец догадалась:
— Сперва Марка Ивановича, это и мне по дороге. Я у троллейбусной остановки сойду…
Как хотят. Пусть едут на метро. На автобусе. Пусть завтра снова начинают возиться со своей установкой, варить фланцы, делить изотопы. Пусть защищают диссертации, получают зарплату и осуществляют связь с производством.
Коле все это до лампочки.
Сева пересел на освободившееся место Марка Ивановича и трещал без умолку:
— Слушай, ты же теперь на одних билетах сколько сэкономишь! Сел и поехал. Хочешь — на юг, хочешь — в Прибалтику. Она же почти новая, да? Сорок тысяч для такой машины пустяки. И зажигалка есть? Красота! А сиденья раскладываются? Слушай, а оранжевый цвет не лучше? Говорят, самый безопасный в смысле аварии. Ее можно в оранжевый цвет выкрасить. А, старик? Вот здорово будет!
Коля остановил машину у метро.
— Слезай.
— Сам же обещал до дома, — обиделся Сева.
— На метро доедешь. За пять копеек.
— Псих, — сказал Сева. — Я, что ли, виноват, что ты из лаборатории ушел…
— Дурак! — крикнул ему вслед Коля.
Но когда легкая фигурка Севы влилась в круговорот людей у метро, Коле показалось, что он упускает самое основное, самое значительное в своей жизни.
Его охватила неожиданная тоска. Он бросил свою машину на месте, где ей вовсе не положено было стоять, и кинулся за Севой, будто именно от того, догонит он его или нет, зависела вся Колина дальнейшая судьба.
А схватив его за локоть у самой лестницы, не мог ничего придумать и злился на самого себя за то, что голос у него стал просительным и жалким:
— Сев, а Сев, ты же видишь, я живу как бог, мне ваши дела до лампочки… Но ты все же, на случай, узнай, если я захочу вернуться, примут они меня или нет…
У больничной ограды
Она увидела его издалека. И тут уж без обмана. Не то чтобы какой-нибудь валуй — мелькнет в траве, на секунду обнадежит, а сама уже хоть и нагнешься, а знаешь — одна досада. А этот стоял возле елочки меж реденькой травки на высокой крепкой ноге. Плотная коричневая шапочка уже развернулась в полную силу, но еще не позеленела с изнанки, и ни одна улитка не попортила ее.
Такой он был красивый, такой ценный, что Маша не сразу его сорвала, а подошла потихоньку, глядя себе под ноги и по сторонам, а потом присела возле боровика, поставила корзинку и оглянулась вокруг на прекрасный зеленый мир.
Она не спешила резать боровик. Корзинка была уже почти полная, а пока дойдет до дома, еще пополнится. Самое время сейчас поесть. Любимая лесная еда у Маши в мешочке, привязанном к поясу. Два ломтя черного хлеба, присоленного и смоченного подсолнечным маслом, и огурчики со своего огорода.
Она поела не спеша, любуясь боровиком. Из него одного зимой сварится кастрюлька супа. Острым ножиком Маша срезала гриб и присыпала белый пенек землей. Потом обошла все елочки, на полянке нашла еще один боровик, не очень завидный, объеденный улиткой, а все ж таки белый.
Вот так она любила ходить по лесу, одна, не спеша, внимательно. Недавно увязалась за молодыми Волошиными, польстилась, что они на машине и будто бы грибные места знают. Уехали за сто километров и как помчались по лесу — бегом, бегом! Маша за ними еле поспевала. Отстать боится — лес незнакомый, да и надеется — вот-вот откроется грибное место. А ребята лес рысью пробежали, похватали, что по дороге попалось, — и дело с концом. Нет, уж теперь Маша в компанию ни с кем не набивается. Свой лес под боком, обижаться нельзя — и насушено, и насолено, и компотов из черники закатано, и варенья из земляники наварено. Уже не говоря о себе — и дочкам и внукам на всю зиму хватит.