Все-таки не стоило смиряться с тем, чтобы кто-то безнаказанно внушал девочке чувство ущербности. Изорвав несколько черновиков, Алексей написал письмо:
«Уважаемая Ирина Павловна! Я вас очень прошу никогда не высказывать мнений и суждений по поводу нашей семейной жизни в присутствии Аленки. Алексей Камнев».
Он отнес это письмо в дом, к которому раза два провожал по вечерам Нину, и бросил его в дверную щель двадцать третьей квартиры. Ответа он не ждал, но Ирина Павловна ему позвонила:
— Я достаточно взрослый человек, чтобы кто-то мне делал замечания. А меньше всего — вы! — И хлопнула трубку, оставив последнее слово за собой.
А почему, собственно, меньше всего он? Чем он хуже других? Алексей был уязвлен и ничего не сказал Маре ни о письме, ни о телефонном разговоре.
Случайно найденные «воспитательные методы» оказались действенными и были приняты на вооружение. Теперь, когда у Аленки случались истерические взрывы, достаточно было спросить: «Может быть, тебе хочется посидеть в ванной комнате?» — и девочка иногда сразу затихала, а иногда с вызовом орала: «Хочется, хочется!» Но едва Алексей сбрасывал ее с рук, раздавался вполне трезвый голос:
— Только поскорее приди и спроси — ты перестала плакать?
Алексею во что бы то ни стало хотелось завоевать душу этой девчушки, этой пигалицы, завоевать ее доверие, чтобы создать настоящую семью. Он верил, что любовь рождает любовь. На помощь пришел незначительный случай. Буфетчица выдала кое-кому в институте «из-под стойки» по коробочке сливочных помадок, ставших почему-то редкостью. Вечером Мара стала звать Аленку ужинать, и Алексей услышал из своей комнаты обычные пререкания:
— Я тебе приготовила бутерброды с сыром.
— Хочу котлеты.
— Ты отлично знаешь, что их сегодня нет. Будешь вареное яйцо?
— Хочу что-нибудь вкусное.
Тут Алексея осенило. Он сунул коробочку под ковер тахты и позвал Аленку.
— Хочешь, я наколдую тебе любую вкусную вещь? — спросил он таинственным шепотом.
— Как наколдуешь? Ты, что ли, волшебник?
— А ты разве не знала?
— Ну, Лешенька, ты обманываешь! — А сама вся затрепетала от восторженного предвкушения.
— Ну давай, что бы тебе сейчас хотелось съесть?
— Соленый огурец, — твердо объявила Аленка.
— Нет, из сладкого.
— Холодок.
— На такую мелочь мы размениваться не будем.
— Мишку на севере.
— Выше! Редкостнее! — Алексей зажмурил глаза и повел взад и вперед растопыренными пальцами. — Я вижу кремовое и розовое с цукатами…
— Помадка! — взвизгнула Аленка.
— Значит, я так понимаю, что ты желаешь помадку?
— Да, да, помадку!
— Вейте, ветры, греми, гром, приди на помощь, колдовская сила! — Алексей произносил заклинания замогильным голосом, воздев руки к потолку. — Выдай сливочную помадку, — завершил он еле слышно. Потом опрокинулся на тахту и с усталым вздохом сообщил: — Колдовской дар уже здесь…
Взбудораженная Аленка озиралась по сторонам. Мара смотрела с веселым любопытством.
— Ну, чего вы ждете? Ищите где-то в районе тахты!
Когда Аленка вытащила из-под ковра конфеты, вид у нее был счастливый и растерянный. Но тут же она потребовала:
— Теперь хочу миндальное пирожное!
— Ну, знаешь, ты нахалка, — сказал Алексей. — Волшебная сила на сегодня иссякла.
За столом Аленка допытывалась у Мары:
— Мама, а ты знала, что он волшебник?
Правдивая Мара отвечала уклончиво:
— Предполагала.
— Попроси, чтобы он тебе сапожки наколдовал… Желтые на высоком каблуке… Хочешь, я попрошу?
Когда у Мары через какое-то время появились сапоги, правда не желтые, а черные, Аленка была уверена, что они «наколдованы».
Но волшебная сила Алексея проявлялась далеко не часто. Аленка нетерпеливо спрашивала:
— Когда наберешь силы?
— К концу недели, может быть, появится…
В субботу у входной двери раздался длительный звонок. Алексей выбежал в переднюю. Но звонок был только предупреждением. Аленка открыла дверь своим ключом. За ней толпились девочки, заполнившие, как показалось Алексею, всю лестничную площадку.
Аленка завопила:
— Они не верят, что ты волшебник!
Девочки смотрели на него вытаращенными глазами.
— Ну, что уж так-то сразу, — растерялся Алексей.
Шесть девочек прошли в комнату и чинно уселись на тахте в ожидании чудес.
Мара на кухне давилась от смеха.
— Есть что-нибудь у тебя?
— Есть изюм и миндаль, купила к Новому году.
— Сойдет. Спрячь в передней на вешалке.
Алена ворвалась в кухню:
— Ну, иди, иди, нечего тут с мамой секретничать!
Она вела себя более развязно, чем обычно. Алексей понимал: ей хотелось показать свою власть над отцом, хотя при девочках она избегала прямого обращения. Папой она его никогда не называла, а по имени при подругах не хотела. Кроме Нины, вряд ли кто из них знал, что Алексей ее отчим.
Теперь, когда все было подготовлено, можно было немного покуражиться.
— Что-то не чувствую я в себе сегодня колдовской силы…
Девочки быстро переглянулись.
— Есть! Есть! — волновалась Аленка.
Вздохнув, Алексей поднял глаза к потолку:
— Что желательно — твердое или мягкое?
Аудитория замерла.
— Говорите! — зашипела Аленка. — Он все может!
— Мягкое, — пискнула Нина.
— Твердое! — тут же потребовала Аленка.
Девочки вразнобой зашептали: «Мягкое», «Твердое», «Мягкое»…
— О, волшебная сила, как тут быть? — Алексей прислушался и закивал головой, словно получил ответ. — Хорошо, будет вам и мягкое и твердое, — пообещал он.
Заклинание было произведено по ритуалу: «Дуйте, ветры, греми, гром» — и далее все, что положено. Девочки смотрели на него с опасливым восхищением.
— Волшебные дары прибыли, но не знаю, где они. Ищите сами.
Сперва несмело, потом горячась и подзадоривая друг друга, девчонки переворошили всю квартиру. Но вот Нине понадобился носовой платок, который лежал в кармане пальто, и она нашла внизу на вешалке два пакета, перевязанные розовой лентой. Чтобы не было сомнений, на каждом была выведена надпись печатными буквами: «От волшебной силы». Твердый миндаль и мягкий изюм.
— Я говорила, а вы не верили, — удовлетворенно подвела итоги Аленка.
А вечером, усталая и притихшая, она прижалась головой к плечу Алексея и зашептала:
— Скажи мне правду, Алеша, ведь волшебников не бывает?
Ему не хотелось сразу все разрушать.
— Почему ты так решила?
— Потому что эту розовую ленточку я у мамы просила, просила, а она мне не дала.
— Может, это другая ленточка?
Она вздохнула:
— Та самая. Я от нее еще тогда потихоньку кусочек отрезала.
Нет, Алексей не был волшебником. Он не умел даже владеть своими настроениями. В институте повздорил с начальством, наговорил много лишнего. Справедливо, но с перебором. В лаборатории оставаться не хотелось, и он взял свои расчеты, чтобы закончить работу дома. В конце концов, должен быть у человека дом, нормальный тихий дом, где можно хоть иногда поработать.
Но дома не было, а был какой-то проходной двор, наполненный девчонками, мальчишками, портнихами, подругами. Непрерывно кто-то приходил и уходил, непрерывно кого-то кормили.
Мара сказала:
— К Аленке пришли ребята выпускать школьную стенгазету…
Она увидела, что он поморщился.
— Это тебя совершенно не касается. Занимайся в своей комнате.
Но у него не такая работа и он не толстокожий бегемот, чтобы чувствовать себя хорошо в подобном бедламе. Нечто в этом роде Алексей высказал Маре, но она только передернула плечами:
— А что делать?
Он знал, что делать. Регламентировать эти вечные посещения, эту толчею в доме. Если уж на то пошло, все благосостояние семьи зависит от его работы. С этим надо считаться.
— Скажи, чтобы они там были потише.
— Но это же дети…
В соседней комнате кто-то закричал петухом, раздался хохот. Алексей рванул дверь.
— Неужели так трудно понять, что вы мешаете мне работать? Найдите для своей стенгазеты другое место или хотя бы другое время…
Сразу все замолчали.
Захлопнув дверь, Алексей остался в тишине, прерываемой легким шорохом шагов, чуть слышным шепотом и, наконец, осторожным щелчком дверного замка.
Теперь, когда стало абсолютно тихо, он почему-то не мог думать о работе. Ему надо было знать, где Аленка? Она стояла в комнате, покинутой ее друзьями, перед столом, на котором еще лежали обрывки бумаги, краски и цветные карандаши. Лица ее он не видел, потому что она стояла к нему спиной и не обернулась на его оклик.
Алексей пошел к Маре. Она встретила его молча, отчужденно.
— Что ты на меня так смотришь? Можно подумать, я в чем-то виноват!
— У ребенка должен быть дом.
— А у меня? — спросил Алексей.
— У тебя он есть, — по-прежнему непримиримо ответила она, — ты в нем хозяин, и это тебя обязывает. А девочка в какой-то степени от тебя зависима и потому должна чувствовать себя дома в твоем присутствии свободно… И вот как хочешь…
Он схватил с вешалки шапку, дубленку. Одевался уже в лифте, повторяя про себя все доводы своей безусловной, неоспоримой правоты.
Шагая без цели по каким-то неведомым доселе улочкам и переулкам, Алексей вел спор со своей женой. Да, он был прав. Но ожесточение, с которым он это повторял, угасало под натиском воспоминаний.
Еще как будто так недавно он, тринадцатилетний парень, тащил к себе домой друзей-одноклассников. Ему было очень важно показать им свою коллекцию спичечных коробок и набор столярных инструментов. Это было начало дружбы с новыми ребятами, которых влили в их класс. Алексей ясно помнил свое счастливое оживление в ту минуту, когда он нажимал кнопку звонка, а потом унижение и отчаяние, когда мать неприветливо сказала:
— Я только что полы вымыла. Натопчете. Пусть в другой раз товарищи придут.
Он очень любил свою маму, но до сих пор чувство стыда за нее живет в его душе…
И вот так же поступил он сегодня с Аленкой.
Он вспоминал все то, что было уже прочно завоевано, а теперь, может быть, навсегда утеряно…
Как-то он лежал со своим очередным радикулитом, Аленка притащила ему затрепанную книгу.
— Алеша, тебе скучно? Хочешь, я тебе интересный рассказ почитаю?
Он предпочел бы подремать, но выразил живой интерес.
Рассказ был о геологах, встретивших в горах человека, который обещал привести их к богатым месторождениям золота. На этом месте голос Аленки прервался, и она, заложив пальцем страницу, жарким шепотом сообщила:
— Ты ему не верь, не верь! Он врет, хочет их запутать. Но ты не беспокойся, все будет хорошо.
Дойдя до благополучного конца, она удовлетворенно сказала:
— Я тебя заранее предупредила, чтобы твоему нерву не было вредно.
Она слышала, что радикулит — это воспаление нерва.
…Поздним вечером Алексей вернулся домой. Он понимал, что Аленка уже спит, и это огорчало его, потому что он хотел как можно скорее восстановить мир и душевное равновесие в своем доме.
Но Аленка не спала. Едва повернулся ключ в замке, она очутилась в передней рядом с ним в длинной, до полу, ночной рубашке.
— Алеша, — зашептала она, — давай мы с тобой помиримся и вместе пойдем к ней и скажем, что помирились…
Он присел перед ней на корточки и спросил тоже шепотом:
— К кому пойдем?
— Ну к маме, к Маре, — нетерпеливо пояснила она. — Нисколько у нее голова не болела, а плакала она потому, что мы с тобой поссорились. Она плакала, как маленькая, просто ужас! Ты не сердись на меня, Васильев всегда кукарекает, такая у него глупая привычка…
За руку она привела его к матери и сказала, как взрослая:
— Видишь, мы уже совсем помирились, так что ты теперь спи спокойно и больше не плачь.
Сделав свое дело, она направилась к дверям — маленькая, мудрая, усталая.
Алексей перехватил ее по пути, поднял над головой и, бережно опуская на пол, шепнул:
— Я тебе куплю хомяка!
Это было воплощение давней мечты.
Нельзя давать неосмотрительные обещания и потом начисто об этом забывать.
Аленка помнила и ждала. Она следила за каждым движением Алексея, ловила его взгляды, а он ничего не замечал, ничего не помнил. Жил своей отдельной взрослой жизнью.
Утром в выходной день, раскрыв книгу, которую необходимо было прочесть, чтобы не отстать от жизни, он услышал слабое шуршание и увидел конверт, вползавший под дверью из коридора в его комнату. В конверте было послание:
«Дорогой Лешенька, прошу тебя, не сердись за то, что я тебе напоминаю, что ты обещал купить мне хомяка. Я очень боюсь тебя, но мне так не терпится, что я просто не могу, ну, ну просто больше не могу терпеть. Я знаю, что это уже нахальство с моей стороны, но ты, пожалуйста, не сердись на меня, очень тебя умоляю. Конечно, ты уже сказал, что купишь мне хомяка, большое-пребольшое спасибо тебе, но я просто не в силах больше терпеть, и если ты не… то я просто разорвусь… Я знаю, что на мою маму очень действуют такие записки, и надеюсь, что она подействует и на тебя. Я точно не знаю, но я так думаю. Хотя мама против хомяка. Подумай сам, если бы ты был ребенком на моем месте, тебе тоже не терпелось бы, если бы тебе сказали, что купят тебе осла, запряженного в тележку. Или какую-нибудь другую твою мечту. Если тебе не захочется, то ты ничего не говори, даже не выходи из комнаты, а если вдруг захочется, то выйди и скажи мне „да“…»
Последнее слово было подчеркнуто трижды. Паршивка помнила, как он рассказывал о том, что мечтал в детстве иметь осла с повозочкой. Она все помнила. Никуда не денешься. Алексей отворил дверь, торжественно сказал «да». И они поехали и купили золотисто-рыжего хомяка, которого тут же назвали Фомочкой. Купили против желания Мары, которая уверяла, что хомяк это та же мышь. А мышей она не переносила.
— Мамочка, ну посмотри, какой он прелестный, какие у него щечки раздутые, он туда орехи напихал, ну посмотри, как он ручками сухарик держит и обгрызает…
Мара брезгливо отворачивалась и угрожала:
— Только малейший запах услышу — и прощайтесь со своим Фомочкой. Я его выброшу.
Но девочка была на высоте. Она каждый день чистила клетку, готовила крохотному зверьку разнообразную кормежку и выводила его гулять на поводке, словно породистую собаку. Фомочка вытеснил из ее сердца даже Шурика Владимировича, который теперь вместе с остальными игрушками был — по-видимому, уже навсегда, — заложен в ящик и отправлен на антресоли.
Но и это увлечение вскоре прошло. Наступали новые времена. Аленка теперь подолгу стояла на балконе, мечтательно смотрела на улицу. Однажды торопливо позвала Алексея и, приложив его руку к тому месту, где у людей находится желудок, таинственным и счастливым шепотом спросила:
— Слышишь, как у меня бьется сердце?
— А почему? — осведомился Алексей.
— Посмотри! По той стороне Лева Оранский идет!
— Ну и что?
— Я его люблю.
— Аленушка, — простонал Алексеи.
А она заговорила торопливо, стараясь объяснить ему, непонятливому:
— Мы его любим потому, что он красивый. Его все девочки из нашего класса любят. Первая его Динка Харламова полюбила, но скрывала, а потом мы узнали и тоже полюбили.
Алексей не нашел ничего умнее, чем спросить:
— А он?
Аленка вопроса не поняла.
— Он учится в девятом классе. Ты только представь, как его зовут. Лев Моисеевич Оранский. Правда, красиво?
— Мне больше нравится Шурик Владимирович Абрикосов, — мрачно ответил Алексей.
Это все приходило и в свой черед уходило. Лев Моисеевич Оранский забылся. После него в фаворитах побывали волейболист Леня, артист Видов, на короткое время мальчик Женя из параллельного класса. Но с ним Аленка обошлась жестоко и порвала дружбу, едва она возникла.
— Бедный Женечка, — посочувствовал Алексей.
— Ничуть не бедный! Он мне сказал — как я впустил тебя в свое сердце, так и вышвырну оттуда!