Пролог
У-бу-то сдвинул ветку на один палец. Этого хватит, чтоб разглядеть храм Ялитиранти. Почти целиком. Увидеть, что там вокруг него, не выйдет. Для этого нужно раздвинуть ветви на два пальца. Смотреть станет легче. Но тогда могут заметить и его. У-бу-то еще молодой вождь. Но он опытный воин. Он водит в бой обе руки воинов. А его отец водит столько воинов, сколько пальцев у них обоих на руках и ногах и еще у одного человека. Он большой вождь племени То-ку. Он великий У-ру-то-ку. Его имя носит в себе всё имя племени. Он заслужил. И У-бу-то заслужит. Вот свершит черный подвиг, и станет У-бу-то-ку. Тогда он убьет отца, и его назовут великим вождем. Белые великаны отдадут ему большие лунные ножи. Те ножи режут самые крепкие копья, будто тростник. Ни у кого нет лунных ножей, а у него будут. На целых три руки воинов. Тогда он построит много-много лодок. А после поплывет на остров племени Но-бу. Он убьет их великого вождя. Он станет великим вождем У-бу-то-ку-но-бу. А затем поплывет на остров племени Во-су, и его имя вырастет, как ни у кого прежде…
Бу-ко присел почти рядом – дотянуться вытянутой рукой. Он тоже сдвинул ветку на один палец. Он молодой, но хитрый и осторожный. Его нос лучше прочих чует джунгли. Его глаза остры, как у белоголовых клювастых падальщиков. И даже острей. Белоголовым с неба ничто не мешает видеть. А Бу-ко видит сквозь джунгли. Скоро великий вождь У-ру-то-ку даст ему две руки воинов. Отец любит этого хитреца. Бу-ко всегда приносит добычу – даже во время долгих дождей. Отец верит ему больше, чем своему сыну. Думает, что ловкий хитрец его почитает, и потому не убьет. Но Бу-ко убьет его, как решит стать великим вождем. А он решит – уже задумал, но отец слеп. Он стал слишком старым. Ему минуло шесть полных рук кругов времени его жизни. Даже У-бу-то уже не так молод: прожил три руки да два пальца полных кругов времени. У него три сына и две дочки. Пора становится великим вождем. А Бу-ко…
У-бу-то покосился на этого выскочку. Бу-ко выше его на полголовы. И в плечах шире. С ним будет нелегко тягаться. Однако это уже неважно. Тот, кто свершит черный подвиг, и станет великим вождем. Остальное просто ерунда. Лишь хозяин лунных ножей подомнет под себя все племена. Лишь ему поначалу отдадут свои жизни все женщины в бескрайних джунглях их острова. Весь большой круг великих матерей. А за великими матерями перед ним склонятся и воины. Куда денутся?! За великими матерями сила могучей Ялитиранти! Правда, и тут подвох. Ялитиранти может наказать того, кто поднял руку на ее многоликую дочь. Но если Ялитиранти не станет наказывать дерзкого, тогда он станет не просто великим. Он переродится в величайшего. Тут уж все остальные племена с других островов сами приползут к его ногам. Испивший горячей крови многоликой дочери Ялитиранти обретет силу непобедимого. Под рукой такого вождя все люди всех островов обретут силу… только бы получить лунные ножи!
У-бу-то обернулся. Пять белых великанов сидели на корточках в зарослях. Туго им приходилось. Влажная жара джунглей к ним беспощадна. По белым широким заросшим волосами лицам течет пот. Зачем носить волосы на лице? Глупо же! Но люди, носящие лунные ножи, не могут быть глупыми. Это могущественные люди. Прежде в бескрайних джунглях острова таких не видели. Да и на прочих островах. У-бу-то и сам не коротышка, а Бу-ко и того выше. Но даже они не переросли плеч белых великанов. А в плечах белый человек равен двум воинам племени То-ку. Могущественные воины эти белые. Но у них нет того, за чем они пришли в джунгли. На их землях не живут многоликие дети Ялитиранти. Могучая богиня их не жалует. Потому великаны и пришли к У-бу-то. Пришли за помощью, и это равняет У-бу-то с белыми. Он может сделать то, что им не по силам.
Эта мысль понравилась. Он вздернул подбородок и оскалил свои отменные острые, как у акул, зубы. У белых зубы обычные. Странные люди. Могущественные, но глупые… Один из белых поднял на него свои светлые глаза. Взгляд тяжелый, холодный, мертвый. Такой серой кожа нормального человека бывает лишь после смерти. У белых мертвые серые глаза и мертвые волосы. Волосы светлеют только у стариков, что дожили до детей своих детей. Но эти белые воины не старики. У них гладкая кожа и сильные тела. А своими тяжелыми лунными ножами они вертят, будто тростниковыми палками. У-бу-то не без труда поднимает такой и просто замахивается. Пару раз – на третий его почти не хватает. А у этих даже дыхание не сбивается, не рвется.
¾ Чего эта мартышка на нас пялится? ¾ проворчал под нос Дасий, в сотый раз отирая сочащееся потом лицо.
¾ Не нравится он тебе, боярин, ¾ равнодушно отозвался Лабуд, мерно водя точилом по кромке боевого топора.
¾ А кому это умордище тут по нраву? ¾ хмыкнул Предиг.
Из всех дружинников Дасия, что поперлись с ним в эту дыру, Предиг был самым молодым – едва минуло двадцать. Но полусотник Борен поручился за парня, будто за себя. Знать, ведал за ним нечто такое, что равняло сопляка со смысленными мужами его полусотни. Дасий не стал спорить. Как бы там ни было, Борен отвечал за исход этого опасного дела. Дасий же нужен был лишь для переговоров с купцами-гуфанами южных островов, что указали им дорогу сюда. Да привезли северян на своем корабле к этой лесистой кочке посреди океана. Он знаком с их языком да повадками – не раз навещал их острова. Ему нелюдимые гуфаны доверяли чуток больше, чем остальным чужакам. Лишь ему дали проводника, что умел болтать на местном птичьем наречии этих заморышей. Их и за людей-то почитать грех. Бегают по своему острову, что мнят великими землями, голожопыми, утыканными птичьими перьями. Оружие сплошь каменное да костяное. А тщедушны и вовсе на смех курам. Сам Дасий не из великих воинов, но и он с легкостью свернет с десяток тонких шеек, покуда они не завалят его своими мощами. Тут они горазды! Воинского дела не знают, но наваливаются, будто крысы, всем скопом. Да грызут врага обточенными зубами, покуда тот не истечет кровью. Дерьмо, а не народ! Крысы и есть – презрительно сплюнул Дасий почти сухим ртом.
– Вот и я говорю, – заметил его потуги Предиг. – Никчемный народишко. Мелкий, но подлючий. Гниды тупые, а гонору-то! Ишь, как этот приглистыш Убота на нас зыркает. Будто богатырь наипервейший. А мы тут живы лишь его милостью.
– Так и есть, – безразлично подтвердил Лабуд, пробуя пальцами заточку лезвия. – Его милостью. А не то, так они б нас тут давно сожрали.
– Паскуды! – зло прошипел Предиг, безотчетно хватаясь за амулеты, висящие в вороте распанаханной рубахи. – Людей жрут псы вонючие! Как их тока боги не покарают за этакое непотребство?
– Они таковы, каковы их боги, – резонно заметил книжник Дасий, которому было уж невмоготу торчать тут в безмолвном ожидании. – Такими их создали. С чего бы отцам карать своих детей, что созданы по их подобию?
– Оттого и живут, ровно скоты, – презрительно процедил мрачный Живул. – Вернуться бы сюда однажды да перебить эту пакость. Очистить землю от скверны.
– Это их земля, – возразил Дасий, проведя по лицу вконец намокшим рукавом рубахи.
Доспехи всем пришлось снять, ибо употели бы они в железе, прежде чем добрались в самые дебри острова. Оставили наручья да поножи, хотя и с них толку немного. Кабы эти голозадые людоеды возжелали, потравили бы гостей своими ядовитыми колючками и в полном облачении. Уж больно ловко плевались ими из тонких трубчатых стеблей – не увернуться.
– А нам эти гнилые жаркие острова и даром не нужны, – продолжил он досадливо. – Иль тебе, Живул, тут приглянулось обретаться? Уж не поселиться ли задумал в этакой парилке?
– Да пропади она пропадом, – повел тот богатырскими плечами в прилипшей к ним мокрой рубахе. – И земля насквозь гнилая, и людишки.
– Тут поселись, так вскоре и сам людоедствовать примешься, – криво усмехнулся Лабуд. – Коль нынче дело не свершим, так я точно их жрать примусь, – кивнул он на зыркающего в их сторону мелкотравчатого вождишку Уботу.
Горделивый задротыш принял кивок его кривой рожи за приветствие – они тут все щерятся, ровно зверье. Вот и ощерился в ответ говнюк, величаво кивая. Дескать, признает белого воина за равного. Тьфу ты, дерьмо! Так бы и придушил гаденыша… Хорошо хоть многоопытный Дасий настрополил их всех смотреть сквозь пальцы на замашки местных. А то бы точно без драки не обошлось. Прям с первых шагов, когда этот замызганный вождишка вальяжно сплюнул под ноги полусотника Борена. Дома б за такие выверты гаденышу без разговоров головенку оторвали. А тут, вишь ты, приветствуют они так друг дружку. Уважительность выказывают. Ну, совсем дикие!
– Глянь-ка, зашевелились, – оттопырил ворот рубахи Предиг, сунул за него амулеты и стянул вязку, дабы не порастерять свое добро: – Видать, приспело дело.
К вождишке Уботе подполз второй заморыш по кличке Бока. Что-то там прогундел, и Убота заскользил к белым едва ли не на пузе. Добрался и обратился к валяющемуся на спине Борену, в котором едином признавал равного себе вождя. Борен приоткрыл глаза и со всем вниманием выслушал его чириканье. Проводник-гуфан, что не удостоил их своим именем, тотчас перевел:
– Вождь У-бу-то говорит, что роды многоликой вот-вот закончатся.
Дасий повторил его слова уже на родном языке. Борен дожевал и выплюнул травинку, поинтересовавшись:
– А как он это определил?
Его вопрос полетел обратно по цепочке: Дасий, проводник, вождишка, и принес уверенный ответ:
– Жрецы больше не валяются на брюхе перед входом в храм. Они подскочили и поковыляли внутрь. Значит, многоликая уже разрешилась от бремени. А иначе жрецы ни за что бы туда не сунулись. Могучая богиня Ялитиранти не потерпит людей там, где рождается ее дитя.
Все пятеро белых дружно сплюнули, порадовав таким почтением к их богине всех голожопых, что расползлись по кустам.
– Пора, – спокойно поднялся Борен, одергивая широкий воинский пояс.
Он оглядел своих: Живул с Предигом поправили колчаны и натягивали тетивы на короткие луки. Вождишка с приятелем завистливо любовались столь дивным убойным оружием. По сравнению с этими луками их собственные казались детскими игрушками. Но в оплату услуг людоеды их не затребовали – ручонки не доросли натянуть такую тетиву. Лабуд крутанул топор, разминая руку и нетерпеливо выдохнул:
– Ну?
– Пошли, – кивнул Борен.
И пятеро великанов огромными прыжками понеслись в сторону храма, сминая кустарник, что густо обступал его почти до самого входа. Храмом это убожество язык не поворачивался обозвать. Кое-как слепленное из разномастных камней строение с кособокими стенами. Камни лепили прямо промеж стволов высоких пальм, что стали угловыми основами. А жиденькую жердяную крышу просто закидали широкими листьями, каких на местных кустах росло в изобилии. Вход прикрывало полотнище, сшитое из мелких шкурок – большое зверье тут не водилось. Подобное полотнище, как пояснил проводник, было целым богатством, что добавило гостям повода к насмешкам. Уж на их-то земле подобное богатство можно было содрать с одного единственного медведя. А приди им в голову сшить такое же число медвежьих шкур, так те покрыли бы, почитай, весь этот поганый островок.
– Охрана? – на бегу осведомился Борен.
– Нет никакой охраны! – перевел Дасий, держась с ним бок о бок. – Никто не осмелится нападать на храм.
Борен хмыкнул и первым проскользнул в низкую дверь, единым махом содрав пестрый полог. Света в храме доставало. Жрецы за каким-то чертом разобрали часть крыши посередке. Прямиком над здоровенным плоским валуном, стесанным, ровно столешница. Вокруг него толпилось с десяток голожопых стариков, щебетавших на все лады что-то радостное. На них, как и на прочих людоедах, были только пояса, откуда свешивались мочалки мелкой травы, прикрывавшей срам. Зато с плеч спускались гроздья всяких низок из сушеных ягод, камушков, ракушек и прочей дребедени, куда вплели еще и разноцветных перьев. Жрецы напоминали голенастых кур, которых здорово поощипали снизу. А после понатыкали выщипанные перья в башку – смех и грех!
Вождишка Убота предупредил отчаянных гостей, что у жрецов при себе плевательные трубки. А яд на их колючках самый ядреный из всех известных. Даже у воинов такого нет. Убивает он мгновенно, так что у белых людей будет весьма мало времени, покуда ловкое старичье не опомнится. Сам Убота наотрез отказался лезть с ними в храм. Он не станет поднимать руку на детище могучей Ялитиранти. Потом подгребет, как все уже закончится. Потребовал он также, чтобы белые великаны ни в коем случае не трогали тело многоликой. Пусть только отрубят ей голову, покуда она после родов не обрела прежнюю силу, ибо тыкать в нее железом бесполезно – ее этим не проймешь. А после великаны должны забрать то, за чем пришли, и убираться прочь. Дале им тут делать нечего. Дескать, вождь Убота сам разберется с разобиженной богиней, а чужаки ее только еще больше разозлят. Пусть они уходят себе на берег, где торчит их огромная лодка. Как раз по тропе мимо его деревни. Мол, их там встретят воины и проводят на берег с честью, где и заберут обещанные лунные ножи.
Ворвавшись в храм первым, Борен голодной рысью прыгнул к алтарю. И разом снес с плеч две ближайшие головы в перьях. Остальные жрецы не успели чухнуться, как в дальних, стоящих лицом к выходу за алтарем, полетели стрелы. Полусотник дернулся влево, достав еще одного и вспоров ему бок до самой подмышки. Вторым мечом он ткнул в разевающийся рот. Последнего полоснул по сиганувшей прочь спине – едва и успел зацепить. Старик повалился рожей в земляной пол, но ловко крутанулся, поднося к губам трубку. Борен прикрыл лицо наручем, чудом поймав им шип. Затем нырнул вниз щучкой, всем телом придавив ушлого плеваку. Долбанув его лбом в лоб, он подскочил, вогнал в тощее пузо меч, провернул и обернулся. Справа от алтаря Лабуд как раз махнул топором и со звоном опустил его. Но, прежде чем железо лязгнуло о камень, в шею дружинника вонзился шип – Борен разглядел его так, будто все случилось перед самым его носом.
– Стреляй! – взревел полусотник Живулу, сторожко обходящего алтарь за спиной Лабуда.
Но тот уж и сам разглядел еле-еле шевелящегося старика. Стрела тотчас прибила того к полу, ровно гвоздем, и жрец затих. Но дело свое он успел сделать. Лабуд еще крепко стоял, но как-то неуверенно затряс башкой. От входа к нему кинулся Дасий. Боярину было велено затаиться у стены и выжидать, не залезая в бой. Без него они остались бы немыми и глухими на чужой земле – он стоил дороже их всех вместе взятых. Предиг выругался, но остался прикрывать вход, уставив на него наложенную стрелу. Лабуд еще разок тряхнул головой и повалился на подоспевшего боярина. Тот просел под этакой тушей, но все ж удержался и опустил товарища на пол со всей предосторожностью. Бестолку. Голова Лабуда еще не коснулась пола, как душа покинула тело.
– Суки! – зло прохрипел Борен.
И впервые глянул на сам алтарь. Молодая худосочная обнаженная женщина лежала, раскинув руки и ноги. Отрубленная голова не откатилась прочь, но припала на одну щеку. Открытый черный глаз равнодушно посверкивал промеж темных прядей. Невысокая налитая грудь еще подрагивала, расставаясь с жизнью. Промеж ног на боку скрючился окровавленный младенец, связанный с матерью сизой толстой пуповиной. Борен неспешно тщательно отер о рубаху мечи и убрал в ножны. Дасий, оставив Лабуда, подошел с другой стороны. Боярин оглядел их добычу и выудил из-за пояса моток шелковой бечевы – все предусмотрел умник. Он ловко перевернул младенца на спину и перетянул пуповину у синюшного животика. Затем отрезал ее и оглянулся.
– Подай, – кивнул на припасенную жрецами воду в небольшом деревянном корыте у стены.
Борен притащил его, стараясь не расплескать – уж больно мелкое да хлипкое. Он взгромоздил корыто на алтарь, и Дасий сунул ему в руки крохотную покряхтывающую девчонку. Та смотрела на своих похитителей на диво разумными черными глазенками. Полусотник готов был поклясться, что она все понимает. И даже будто готовится к чему-то.