МАРК
Марк Флавий Аквила смотрел на своего дядю и не верил ушам. Зачем это ему собственный раб?
— Стефаний уже стар, — пояснил тот и, не обращая внимания на кислое выражение лица племянника, продолжил: — Знакомься, его зовут Эска.
Это был тот самый, спасенный, гладиатор. «Ну, хоть вольнорожденный…» — несколько утешился Марк.
С теми, кто всю жизнь был рабом, Марк просто не мог общаться. Подчинение, желание услужить, было у этих людей в крови. Оно, конечно, и неплохо, если нужно подать кувшин вина, но вот если весь день проводить вместе — убиться можно. Они не высказывали мнение, не показывали своих желаний, часто бывали робки и пугливы или же безразличны и пассивны. Собеседники — никакие. Понятно, что не их вина, но такого личного раба Марк бы себе не хотел. А вот с этим диким бриттом вполне может быть интересно, если удастся расположить его к себе…
Бритт между тем крайне агрессивно поклялся ему в верности и замер рядом, ожидая указаний.
Марк вздохнул — понадобится много терпения, чтобы что-то вышло. Но, с другой стороны, самые верные друзья — те, которых пришлось добиваться. Такие люди не впускают в свою жизнь кого попало, но если уж удостоят подобной чести, можно будет положиться на него, как на себя.
— У меня ранена нога, тебе придется помогать мне. Я теперь не могу справиться со многими обычными делами. Например, кинжал мне теперь не поднять… — Эска молча наклонился и, не поднимая глаз, подал Марку нож, — …и сандалии не завязать…
Все так же молча бритт наклонился и зашнуровал сандалии. Марк заметил, что у него очень занимательные уши. Они выдавали бритта с головой — вот сейчас, например, ему было неловко, и уши ядрено покраснели. Взгляд Марка непроизвольно скользнул на шею. Скрываемый раньше туникой, на шее обнаружился солидный… ошейник? Он был сделан из серебристого металла, наверное, серебра, так как ржи на изделие не присутствовало. Бриттское украшение? Марк припомнил — на арене эта штука тоже была на Эске. Он протянул руку и дотронулся до прохладного металла, провел по гладкому круглому пруту, обнаружил немудрящую застежку. Удивляло полное отсутствие орнаментов, никакой чеканки.
— Что это?
— Серебряный ошейник. Мой прежний хозяин надел его, — сухо промолвил бритт, не поднимая глаз.
— Похоже на украшение… — задумчиво отметил Марк, раб вскинулся, зло блеснул глазами и с нажимом произнес:
— Это НЕ украшение. Это — ошейник, — в его устах слово «ошейник» звучало, как грязное ругательство.
— Я сниму его, тебе он, кажется, не нравится, — пробормотал Марк.
— Буду очень благодарен… — сдержанно произнес парень.
Марк расстегнул застежку, плечи бритта немного расслабились, а наклоненная шея уже не была такой напряженной.
— Спасибо… — произнес Эска так тихо, что Марк еле расслышал. Похоже, этот ошейник был чем-то очень значимым. «Может, когда-нибудь расскажет…» — с надеждой подумал римлянин.
Он еще некоторое время повертел в руках странный предмет: прут был на диво тщательно зашлифован, нигде ни одной зазубринки. Но ни имени раба, ни имени владельца; так и не поняв, зачем надевать подобное на гладиатора, Марк тяжело проковылял к сундуку и спрятал вещь.
ЭСКА
Он был готов умереть. Ненавистная полоска металла на шее не оставляла шансов. Вот ведь, не повезло ему с последним хозяином — слишком знающим оказался римлянин. Каждая частичка тела молила его защищаться, требовала жить, но решение уже было принято. Свободы теперь не видать, значит — смерть…
Бой, если это избиение можно было так назвать, был недолгим, и вот уже Эска лежит на земле, а грудь царапает гладиаторский меч. Это было очень страшно — лежать и прощаться с жизнью, толпа не испытывала к нему ни капли жалости, лишь жажда крови была в их голосах: «Смерть! Смерть!» — слышалось со всех сторон. Черные провалы ртов раззевались в слитном вопле, глаза горели от предвкушения.
Среди всеобщей азартной злости неожиданно прозвучало: «Жизнь!». Эска нашел глазами того единственного, кто его пожалел. Это был статный, но странно бледный молодой римлянин, от него веяло внутренней силой, его крик был слышен даже среди шумного многоголосья. Римлянин продолжал требовать: «Жизнь!», и люди вокруг меняли свое мнение, подчинялись его желанию. Мужчина буквально заставил толпу отступить. Извечно алчная до чужого страдания, человеческая масса не смогла противиться уверенному голосу и решимости во взгляде защитника Эски, пальцы поменяли положение. Меч перестал прижимать бритта к песку, и он неуверенно поднялся, в голове стоял звон, все чувства смешались… Уходя, он бросил недоуменный взгляд на спасителя, запоминая того, кому обязан.
В этот же день пришел немолодой господин, которого бритт видел рядом с тем, кто его спас, и купил Эску. Конечно, господину ни слова не сказали об особенности покупки. Пожилой римлянин пришел без сопровождения, словно мысль о строптивости покупки даже не приходила ему в голову, впрочем, бежать Эска не собирался. Но подобная небрежность удивила. Седобородый мужчина свел кустистые брови, строго посмотрел на Эску и внушительно произнес:
— Ты должен был умереть сегодня, но мой племянник вступился, и вот ты здесь — цел и невредим, благодаря ему. Надеюсь, ты будешь верно служить ему.
Господин стоял неподвижно и смотрел на бритта до тех пор, пока тот не догадался, что мужчина ждет от него подтверждения. “Несомненно!” — процедил бритт сквозь зубы, старик торжественно кивнул, полностью удовлетворенный этим далеким от любезности ответом, медленно повернулся и неторопливо отправился в сторону дома.
Новый хозяин сам обратил внимание на ошейник и предложил его снять. Эска до последней секунды боялся, что он передумает, но уверенные руки слегка дотронулись до кожи, и проклятая железяка была снята. Вновь вернувшаяся острота чувств почти оглушила: запахи, звуки ворвались в череп, едва не разрывая его на куски… Он попытался скрыть от римлянина свое состояние, но Марк все равно заметил некоторую дезориентированность Эски, однако списал все на последствия от встречи с кулаками гладиатора.
— Сходи на кухню, поешь хорошенько, а то ты жуть какой тощий. Тот здоровый бугай тебе ничего не сломал?
— Нет. Все нормально.
Марк сходил вместе с ним на кухню и дал указание, чтобы его хорошо кормили: «Каждый день мясо. Ему надо немного поправиться».
Потом была прогулка, хозяин тяжело шагал, опираясь на Эску, ноздри затапливал тяжелый запах пота:
— Вот видишь, для чего тебе нужны силы? Таскать меня, как куль с песком… — Марк грустно улыбнулся Эске. —Может, пока мы гуляем, расскажешь свою историю?
Вот уж не было печали! Хотя делать-то все равно нечего…
— Этот язык мне не родной, боюсь, что рассказчик из меня не очень, — осторожно ответил бритт.
Марк еще раз улыбнулся. Ух! Вот это у него здорово получалось — искренне, как будто солнышко посветило и пригрело.
В сердце Эски давно уже жили лишь тоска и ненависть, но от этой теплоты что-то екнуло внутри. Отношение Марка было слишком… доброжелательным и спокойным, он как будто обволакивал, убаюкивал, обещал что-то такое светлое впереди… Эска не слишком доверял подобным вещам:
«Интересно, как долго он выдержит мой дурной нрав, не наказав?»
— Я же не прошу от тебя чудес красноречия, — произнес тем временем хозяин, — пара простых фраз на тему, кто ты и откуда.
— Римлянин хочет узнать прошлую жизнь раба? Это что-то новое! — Эска показал мелкие зубы в издевательской улыбке, отчетливо чувствуя, что его уже заносит, но Марк остался спокоен:
— Нормальное желание. Нам предстоит провести много времени вместе, должен же я знать, что за сокровище мне подогнал дядюшка!
— Если вкратце: вы пришли и разорили мой дом, я был оглушен и попал в рабство. Теперь я потерял всех родных и самое дорогое — свою свободу. Все, что ты должен знать, римлянин: ты жив до сих пор только потому, что у меня долг чести, — зло выплюнул Эска и уставился на римлянина.
МАРК
Марк смотрел в белые от злости глаза бритта и чувствовал, что подо всеми этими колкостями — боль и одиночество. Он понимал, что Эска гордец и ему нелегко приходится в неволе. И еще нарочитая непочтительность очень походила на проверку, подобную той, что дети устраивают учителям: насколько хватит у старшего самообладания? Как скоро седобородый старец покраснеет, затопает ногами от гнева и схватится за палку?
Уважение доставалось лишь сдержанным. Поэтому вместо вспышки, которую, конечно, ждал Эска, центурион улыбнулся. Дружелюбно и грустно:
— Я это уже понял. Ты горд и силен духом, подобным тебе тяжело смириться с несвободой.
— Откуда ты знаешь, каков я? — тут же огрызнулся бритт, недобро сверкнув серым глазом.
— Сужу по поступкам. На арене было получено доказательство смелости, гордость заметна в том, как ты себя держишь. А еще провоцируешь меня, пытаясь понять, что я за птица, сразу видно, что и боли не боишься…
Бритт снова открыл рот, явно собираясь продолжить его дразнить, в острых чертах проступило злое ехидство, но Марк опередил Эску, взмахнув рукой. Добродушно хохотнув, он произнес с некоторой долей снисходительности:
— Перестань! Это детство! Тебе все равно не удастся вывести меня из себя! Вижу же, что ты задумал. Нечего и пытаться!
Наверное, бритту послышался вызов в этих словах, потому что неожиданно его лицо осветила лукавая улыбка:
— Центурион уверен в себе? Не встречал еще ни одного римлянина, обладающего хладнокровием, достойным мужчины!
— До этого дня — не встречал! А теперь — вот он я! — горделиво возвестил Марк, продолжая ласково улыбаться тихо стервенеющему от этого рабу.
— Господин хочет поспорить? — Эска прищурился, сохраняя на лице легкомысленное выражение. — Только потом, чур, не драться!
«Похоже, его настроение довольно изменчиво, — подумал Марк. — А еще парень азартен, это хорошо, может, мне будет не так отупляюще скучно!»
— Во-первых, просто так спорить неинтересно! — медленно протянул Марк. — Надо на какие-то желания. Я вот, например, хочу, чтобы ты рассказал мне о себе. И еще нужны правила — доводить меня можно только словами и только наедине. Срок — до заката. Ну как?
Эска нахмурился:
— Я раб и не могу первым заговорить. Тебе достаточно просто молчать весь день, и ты выиграешь! Или же провести время с родственником…
— Предложения?
— Я человек новый, вот расскажи о доме, о том, как у вас тут принято, глядишь — день и пройдет.
— Зачем тебе знать о том, как принято? Небось, все равно по-своему переиначишь…
— Это смотря какие правила: если вы, к примеру, на ночь выпускаете во двор собак, то я, пожалуй, соглашусь с правилом: “Не выходить во двор ночью”.
— А ты, я смотрю, практичный парень, — засмеялся Марк.
Римлянин внимательно следил за бриттом во время разговора: парень держал спину прямо и дерзко смотрел прямо в глаза, это так не походило на вечно ускользающий взгляд Стефания и вселяло надежду. Эска со своей ершистостью, бессильной злостью, упрямством был очень понятен Марку и невероятно нравился. Именно несломленностью, отсутствием раболепия, внутренним стержнем. А еще Марк точно знал — он сделает все, чтобы затащить парня в постель. Когда нога перестанет так жестоко болеть. Если перестанет. Пока об этом даже думать было рано, не только из-за физической неспособности, но из-за характера самого Эски…
Они сошлись на том, что это вполне справедливые условия, и ударили по рукам.
После прогулки была перевязка. Эска сразу предупредил, что никогда сам не перевязывал. Пожилой раб долго ахал и охал, громко жалея Марка, ведь ему достался совершенно бесполезный раб. Эска хмурился и фыркал. Наконец, вдоволь насмотревшись на представление «старый распекает молодого и попутно рассказывает, как все было в его время», Марк сказал:
— Ну хватит, Стефаний. Ему не надо было это уметь. Я вот, например, готовить, как ты, не умею. Не придирайся. Я уверен, если ты не будешь ворчать и отвлекать, Эска научится гораздо быстрее…
Стефаний растерянно замолчал, а Эска послал Марку благодарный взгляд.
Весь вечер Эска упражнялся в остроумии, комментируя рассказы Марка и «особенности римского самосознания».
— Как для плохо говорящего на моем языке, ты используешь слишком сложные слова. Признайся честно: ты ночевал в библиотеке и заучивал все слова подряд.
— Я читать по-вашему не умею…
— Как же ты столько слов запомнил?
— А вот память у меня хорошая, не то что у чугуноголовых вояк!
— Эска, тебя надо на площадях показывать, как образец детского юмора. Чтобы все посмотрели, как никогда не надо! Между прочим, ты и сам вояка, разве нет?
— Нет, мы, скорее, охотники…
ЭСКА
«Помогите мне, боги!» — взмолился Эска про себя. Марк продолжал вести себя мило.
Римлянин заключил с Эской пари и Эска, к своему стыду, проиграл. Бритт всегда считал себя весьма злым на язык, это признавала и родня, но тут что-то даже засомневался в своих силах. Марк только улыбался в ответ на колкости или вполне бойко отвечал. Казалось, римлянин наслаждается их пикировкой. «Похоже на прелюдию…» — подумалось Эске. Он весь покрылся холодным потом от мысли, что может влюбиться в римлянина и хозяина. Это будет весьма… неловко.
Вечером Марк спросил:
— Ну, что, признаешь свой проигрыш?
И опять — ласковая улыбка. Но не такая — ласковая и липкая, какие дарили ему другие римляне, а ласковая и теплая… дружеская, неопасная.
— Признаю… — неохотно пробурчал бритт, — я должен рассказать тебе все о себе?
— Смысл подобных пари — ты споришь на то, что в другом случае ни за что не сделал бы! Конечно, все! Особенно то, что не хочешь!
Марк спокойно смотрел в глаза бритту, Эска похолодел, осознав, наконец, какое неосмотрительное обещание дал. Будь мужчина попроще, может, секрет удалось бы оставить таковым, но Марк явно желал предельной откровенности и… отвертеться не удастся.
— Это займет время, сегодня уже поздно. Завтра?
— Ладно, ты прав, — Марк вздохнул, — я сегодня ходил больше обычного, и моя дрянная нога дает о себе знать.
Да, Эска кивнул сам себе — он чувствовал кровь. Кстати, естественный запах Марка был весьма приятным, но кровь добавляла будоражащую нотку и заставляла Эску волноваться.
— Тебя надо перевязать на ночь?
— Да. И постарайся при этом не отправить меня к праотцам…