Эска улыбнулся Марковой немудрящей шутке и поймал себя на мысли: за сегодняшний день он улыбался больше, чем за последние три года. Будет обидно, если римлянин убьет его завтра…
Но на следующий день им было совершенно некогда поговорить: дядя пригласил хирурга, чтобы он осмотрел ногу. Рана Марка заживала преотвратно: кровила, дергала постоянными болями, скручивала мышцы судорогами. Кожа вокруг имела неестественный цвет и была горячее, чем нужно. Аквила, повидав за свою жизнь немало повреждений, решил, что с Марком что-то не так. Пора бы уже тканям зарубцеваться и перестать болеть. Потому и был вызван “наилучшейший”, по словам дяди, эскулап.
Лекарь должен был прибыть на следующий день, а перед его приездом Аквила просто загонял всех рабов. Лекарь был не простым слугой Асклепия, а хорошим другом Аквилы, и старику хотелось перед его появлением привести в порядок дом. Обычно пожилой мужчина был снисходителен. Если пыль не особенно тщательно выметалась изо всех углов или не все вещи содержались в идеальном порядке — он относился к подобному как к нормальному проявлению человеческой природы. Ибо все человеки, по сути своей, лентяи. Дяде было вполне уютно, так что он не видел смысла в затрачивании лишних сил на воспитание рабов. Лучше еще одну главку к мемуарам прибавить.
Но к приезду друга, которого не видел много лет, все должно было блестеть! А то неудобно перед боевым товарищем! Аквила так и сказал рабам, построив их, словно солдат, в шеренгу перед домом.
Отставной военный вспомнил молодость и очень ясно дал понять, что в ближайшие дни он беспорядка не потерпит («И если я найду хоть одну соринку, о обделенные разумом, убогие ублюдки, я вам глаз на жопу натяну и так оставлю!»).
Это был совершенно неожиданный для многих Аквила, так что все со страху засуетились, как мураши в разоренном муравейнике. И Эске тоже пришлось поработать:
— Марк, ты же можешь его отпустить ненадолго… — пробасил дядя, — у меня что-то людей не хватает… о, кстати, ты можешь пока почистить мечи, которые висят на стенах, верно?
Короче, Эска носился вместе со всеми, Марка тоже припахали.
Когда бритт пробегал мимо с очередным поручением, он видел, как Марк последовательно чистит оружие, потом столовые приборы, а в конце дня — уже вообще — кухонный котел. Марк смотрел на посудину с недоумением, как будто не понимал: откуда взялось это чудо, и как он докатился до такой жизни.
Бритт не удержался и хихикнул:
— Ты слишком быстро все делаешь. Надо было чистить себе не спеша всякие кинжальчики…
Марк мрачно взглянул на веселящегося бритта, потом с тоской посмотрел на огромный котел. Чудище было на диво грязным и вызывало у него исключительную печаль. Внезапно его лицо просияло:
— Ты должен мне помогать, а я уже хочу спать, так что котел — твой.
— Э-э-э… как-то неожиданно… — опешил Эска, потом вспомнил, что Марк ему не друг, а хозяин, скис и пробормотал, — не стоило мне здесь проходить. Так и знал, что все римляне, даже воины, неженки…
Марк вздохнул еще раз, посмотрел на вызывающе грязный предмет обихода:
— Ладно, это, конечно, нечестно получится… Может, вместе попробуем отчистить? Если не сделаю — дядюшка засмеет… он, кстати, в этом мастер. Так иногда прикладывает, что не знаешь, куда деваться. Тебе у него еще учиться и учиться…
— А может, я не буду помогать, заодно и за мастером понаблюдаю? — ехидно оскалился Эска.
— Вперед! Милости прошу! — на лице Марка появилась едкая улыбочка. — А я тебя заложу Стефанию. И попрошу просветить своей мудростью темного тебя!
— Опа… Это, конечно, аут. Я его дольше минуты вообще не перевариваю… Конечно, любимый хозяин, я тебе с радостью помогу!
Спать оба легли, как и все в доме, глубокой ночью. Вообще говоря, обычно личные рабы спали перед дверью в кубикулум (1), но Марк в первый день указал Эске на место близ кровати, пояснив, что, возможно, ночью ему что-нибудь понадобится. Несмотря на то, что оба за день очень устали, сон не шел. Марк лежал неподвижно и пялился в темноту, Эска с тревогой размышлял о предстоящем дне. Римлянин начал ему нравиться. Всего два дня знакомы, но никто прежде не обращался с бриттом так запросто, почти как с другом. Будет жаль, если его болезнь окажется серьезной…
А на следующий день приехал дядин друг. Осмотрев ногу, он многословно обругал лечившего Марка лекаря и назначил операцию через несколько часов:
— Раньше начнем — быстрее за стол сядем. А то до операции бухать нельзя… — пояснил он.
Лекарь был веселый, резкий и циничный. Эску он сразу сделал своим помощником, выгнав дядю. На удивленный Марков взгляд радостно загоготал и пояснил:
— В обморок бухается, как сопливая девка. Причем, смешно: идет, скажем, битва — кровь, кишки, трупы… он спокоен и сосредоточен. А вот если я кого оперирую, особенно тех, к кому он неравнодушен: друзья, родня, — так сразу глазки к небу — и готов! Короче, этот молодой человек тебя подержит. Хотя… — внимательный взгляд ощупал тощее тело, — паря, а ты с ним справишься? Хозяин-то у тебя — здоровенный!
— Я худой, но силы достаточно, — ответил бритт, и в глазах его блеснула усмешка.
Когда Эска прижал Марка, у римлянина на лице появилось удивление — он явно не ожидал от тонкого парня такой силы, но потом оперируемому стало не до того — боль была запредельная, и Марк просто вырубился. Эска чуточку опасался операции — немногие могут выдержать такое испытание достойно, но Марк был на высоте, «Вожак!» — пропел голос внутри бритта…
Последующие полторы недели бритт ухаживал за Марком, который временами приходил в сознание, а потом снова соскальзывал в небытие. Боль была невыносимая, поэтому Эска подавал римлянину опиумный настой, после которого Марку становилось тепло, не больно, и он засыпал.
Постепенно взгляд больного прояснялся, он уже не страдал так сильно, порции настоя стали уменьшаться. Возникшее время Эска использовал для гигиенических процедур и попыток впихнуть в сопротивляющегося хозяина пищу.
Через три недели после операции Марк почувствовал себя настолько лучше, что уже начал заговаривать о том, чтобы встать, однако лекарь сказал: «Рано!», и бритту пришлось следить за неугомонным римлянином.
— Делай, что хочешь, хоть привязывай, но вставать он не должен! — сказал Эске старший Аквила.
— Хозяин рассердится…
Эска специально назвал Марка «хозяином», чтобы напомнить старику, что он раб и зависим от Марка. Но Аквила только отмахнулся:
— Ничего он тебе не сделает! Сейчас просто сил нет тебе морду набить, а потом, в случае чего, я тебя прикрою.
Эска недоверчиво посмотрел на дядю: где это видано, чтобы раба защищали от собственного хозяина? Но все же молча кивнул и пошел к Марку. Чуткий слух уловил облегченный дядин вздох и бормотание: «Чертов бритт! И ведь хрен его заставишь!»
Любопытно, прежние хозяева никогда не сомневались в своей возможности заставить выполнить приказ. То, что они ошибались, — иной разговор. Эску удивляло отношение. Если припомнить, за все время с момента покупки бритт ни разу не видел, чтобы кого-то из рабов наказали плетьми, хотя поводы были. Аквила всегда ограничивался отчитыванием провинившегося. Забавная у них семейка…
Марк на увещевания бритта хмурился, огрызался и ворчал. Несколько дней бритт покорно сносил дурное настроение хозяина, раз за разом терпеливо проговаривая рекомендации лекаря и взывая к благоразумию. Марк был невыносим и, в конце концов, Эске это надоело. Он наорал на хозяина, еле сдерживаясь, чтобы не поколотить. Забежавший на крик Стефаний укоризненно покачал головой, но, наткнувшись на безумный взгляд Эски, шмыгнул обратно, справедливо решив, что хозяин и раб сами как-нибудь разберутся. Римлянин примолк и почти до ночи не произносил ни слова.
Сначала Эска радовался, что его не отвлекают, и занимался делами, потом начал кидать на погруженного в мрачное молчание римлянина осторожные взгляды. Затем проснулась совесть, он принялся корить себя, что не сдержался. Все-таки Марк же не просто так капризничает. Болеет. В такой момент порой даже могучие и смелые воины становятся подобны капризной красотке. Не всякий может перенести собственное бессилье. К концу дня Эска ощутил себя полностью вымотанным, так как все время ждал от Марка хоть какого-нибудь знака, намека на окончание затянувшегося обиженного молчания.
Но римлянин избегал взгляда, и бритт чувствовал себя самым паршивым образом. Он встал напротив Марка, сложил руки и грозно вопросил:
— Ну, и долго ты собираешься дуться?
— Ты же хотел, чтобы я молчал? Вот! Я молчу! — пробурчал Марк, Эска возмущенно фыркнул.
— Это твое молчание ничуть не лучше, чем ворчание!
— О, да ты у нас прям поэт! — усмехнулся Марк и впервые с момента ссоры поднял на Эску глаза.
Бритт задохнулся от раздражения, но мягко глядящие зеленые глаза мгновенно утишили бурю. Давненько Марк не смотрел так спокойно, только сейчас Эска понял, что ему безумно не хватало теплоты темных глаз и изгибающихся в улыбке полных губ. Поэтому вместо очередного витка ссоры бритт присел на корточки, так, чтобы глаза были на одном уровне с откинувшимся на постели Марком, и промолвил:
— Я понимаю, как тебе тяжело, но потерпи еще немного, ладно? Хочешь, сыграем во что-нибудь? Я знаю, что римляне любят играть в кости. Кажется, эта игра достаточно проста… Поставить мне, конечно, нечего…
Марк заинтересованно блеснул глазами, улыбка стала шире, и он невинно, слишком небрежно для того, чтобы можно было этим обмануться, предложил:
— На желания?
— Тебе достаточно просто сказать, и я сделаю все, что хочешь! — закатил глаза Эска. — А встать все равно не дам, даже если выиграешь. С меня твой родственник шкуру снимет, он мне тебя поручил!
— Эска, ты жуткий зануда!
— А ты — каприза!
— Ладно, пусть так, — римлянин ничуть не рассердился, он выглядел даже довольным, но Эска никак не мог понять, почему. — Так согласен сыграть несколько партий на желания?
Эска не смог найти подвоха, потому настороженно кивнул. О своем решении бритт очень скоро пожалел. Почему-то ему подозрительно часто выпадало “собачье очко” (2). А Марку — очко Венеры (3). Бритт даже заподозрил, что кости с секретом. Он внимательно осмотрел каждую. Слышал, что встречаются такие особые кости, полые внутри. К одной стороне прикрепляется грузик, чтобы она выпадала чаще. Неужели Марк настолько ловок, что способен подбросить в терракотовую рюмку, в которой трясут кости, “крапленую” кость? Да не одну, а все три? Ничего, напоминающего швы, бритт не обнаружил. Римлянин только смеялся в ответ на Эскино недоумение, и бритт замирал, завороженный этим смехом.
Итогом игры стало полное Эскино поражение, хотя ему и удалось пару раз набрать чуть больше, чем Марку, и один раз была ничья, но все равно желание осталось за римлянином.
— Ну, ты выиграл, надеюсь, ты доволен! Не знаю, как это у тебя вышло…
— Ты обвиняешь меня в обмане? — Марк прищурился, и Эска был вынужден пойти на попятный — оскорблений римлянин не заслуживал, пусть себе радуется.
— Зачем тебе это желание — непонятно, ведь я и так обязан выполнять приказы, — пробурчал Эска, впиваясь в расслабленно улыбающегося Марка недобрым взглядом.
— А если то, что я хочу попросить, нельзя приказать? — спросил Марк.
— Приказать можно все, — процедил Эска, начиная подозревать что-то нехорошее.
— Не все. Я вот хочу, чтобы ты мне почитал, ведь так лежать — ужасно скучно!
— Но я же не умею! — удивился Эска столь странному желанию.
— Знаю. Ты говорил. Что, если я пожелаю, чтобы ты обучился чтению? Приказывать такое глупо, ведь старание зависит лишь от тебя самого, а “отдать” проигрыш ты и сам захочешь, да? — Марк откинулся на подушку, страшно довольный собой, Эска наморщился:
— Так, хорошо. Принято. Два вопроса: читать умеет Стефаний, зачем мне-то дурью маяться?
— Эска, — вздохнул Марк и неожиданно положил руку на плечо бритту, — я ведь потом еще и поговорить хочу о прочитанном. Думаешь, со Стефанием это будет в удовольствие? Кроме того, у него свои дела есть, некогда на меня время тратить! А какой второй вопрос?
— Я знаю, что вы своих детей учите прямо на улице, мне что же — присоединиться к малышне?
— Нет! — Марк даже захихикал, представив себе Эску, восседающего среди ребятни, — я сам покажу тебе буквы и научу их складывать в слова. Еще нужна вощеная табличка, заодно и писать научишься! Ну, не хмурься, не так уж это сложно. Кроме того, я займусь делом и перестану лезть на стену от раздражения.
— А кто тогда будет ваши портки стирать, если господин будет заниматься “делом” и занимать им же меня? — ехидно вопросил Эска.
— Мы же не весь день! Не переживай, тебе хватит времени на все! Даже на портки и тогу, — полные губы сложились в улыбку, зеленые глаза засияли, и Эска согласился, конечно же, не забыв, впрочем, сделать вид, что недоволен.
***
К тому моменту, как Марку разрешили вставать, Эска научился читать, правда, медленно и с ошибками, но римлянин был очень доволен. Бритт, неоднократно видевший занятия детей, несколько опасался римской манеры обучения, но Марку даже в голову не пришло орать, а тем более лупить ученика. Он все время улыбался и не упускал возможности прижаться к Эске, якобы показывая, как правильно выводить буквы. На второе занятие Эска постиг хитрый план римлянина: Марк потребовал, чтобы бритт сел к нему на постель: “Я хочу видеть, как ты пишешь!” — сказал он, а сам, пока Эска старательно выводил линии, клал голову на Эскино плечо, накрывал пальцы бритта своими, щекотал дыханием шею, приобнимал за талию.
Прикосновения были невинны, но Эска-то чувствовал запах! От плотного, дурманящего аромата начинали подрагивать пальцы, кровь приливала к лицу, и думалось совсем не о правильном начертании римских закорючек.
В какой-то момент Эске начало казаться, что Марк не понимает, что творит своими касаниями. Иногда же ему казалось, что все происходящее — хорошо продуманное соблазнение, и тогда его охватывало раздражение. Вот только бритт никак не мог понять, на что: на то, что хозяин посмел покуситься, или на то, что никак не решается пойти дальше…
Наконец Марку разрешили вставать, и лекарь в очередной раз осмотрел ногу. Покачав головой, он сказал:
— Ткани слишком сильно повреждены. Нога не будет адски болеть, но ходить нормально ты не сможешь. Прости, парень, но я не всемогущ…
Марк выслушал приговор с непроницаемым лицом, коротко кивнул, сказав только:
— Уже хорошо.
Но Эска чувствовал больше, чем обычный человек: мускулы на лице римлянина еле заметно напряглись, складываясь в маску страдания, никому не видимую, кроме бритта, запахло потом и особым запахом — Эска называл его «безнадежность». Бритт едва удержался от того, чтобы поморщиться — это совершенно не подходило Марку, было чужеродным. Неожиданно стало остро жалко римлянина. Такого сильного духом, красивого, мощного… Небольшое повреждение ноги — и вот уже мужчина сильно ограничен в своих возможностях, наверняка для него это невероятно тяжело.