– Так вот, я поняла для себя, что числа – это «низкое», какими бы магическими они ни казались. Хотя, да, мне часто и по ночам они снятся, огненные ряды чисел, бегущими строками во тьме, будто табло аэропорта или меняющаяся реклама над крышей высотного здания, и мне кажется в этот момент, что вот-вот я ухвачу и узнаю нечто очень важное... А самое важное – в простой истине: числа не заменяют книг, и не могут заменить, они лишь на «низком», на самом примитивном уровне, указывают, где искать высокие закономерности, скрытые в самих книгах. И с этой точки зрения – любая магия, любая наука маломощны и вторичны по сравнению с тем, что в самих книгах написано. Но они нужны, нужны настолько же, насколько нужны схематизированные и подчиненные цифрам картотеки, без которых ни одну книгу нельзя будет найти, в безбрежном море напечатанного за века. Допустим, я для вашего удобства какие-то цифры буду опускать, как часто опускают целые колонки арифметических вычислений, которые можно проделать самостоятельно, без подсказок, и сразу пишут: «Отсюда следует...» Но вы все равно держите в уме существование этих расчетов, когда я буду просто говорить «Отсюда следует»...
Она резко осеклась, поглядела на ворона, который мирно дремал, никак не показывая, что хоть как-то воспринимает наш разговор, и сказала:
– Ладно, хватит на эту тему. Смотрите дальше.
Я поглядел на следующую отметку.
“Перерегистрация 1938 года. Списано в закрытый фонд, без номера”.
– Это значит, – продолжала она давать пояснения, – что “Ночь на гробах”, в числе многих прочих книг, просто свалили в подвал. Хорошо, что не уничтожили, как многое тогда уничтожалось. Видно, посчитали, что книжка хоть и “реакционного автора”, “идеологически вредного”, но все-таки раритет, который денег стоит. До тех книг, которые уничтожались, мы еще доберемся. А давайте поглядим, какая книга получила ее прежний номер на книжных полках открытого доступа, – она подошла к компьютеру, включила его. – Сейчас, я вам сказала, практически все заложено в компьютеры, в том числе и описи фондов тридцатых-сороковых годов, вместе с прежними, давно смененными регистрационными номерами. Это позволяет лучше отслеживать динамику развития библиотеки. А когда-то я немало потрудилась, разбирая старые картотеки и устанавливая соответствия между старыми и новыми ссылками на единицы хранения... Вот!
Она мне показала на экран компьютера. Там значилось:
“Регистрация 1938 года по Ф-1А.
...22.6. М12-М54.”
– Понимаете? На этой полке оказались авторы на букву “М”, с двенадцатой по пятьдесят четвертую единицы хранения. Теперь посмотрим, куда сдвинулись авторы на букву “Ш”. И, в частности, где единица хранения Ш41 по каталогу этого фонда, и что это за книга.
Книга Ш41, как сообщил компьютер, в результате перерегистрации тридцать восьмого года оказалась на шестнадцатой полке стеллажа шестнадцать “Б”. Это был том избранных произведений Шекспира.
– Шестнадцатая полка? – удивился я. – На какой же она должна быть высоте?
Татьяна указала на букву “Б”.
– Эта буква означает, что к первому стеллажу под номером шестнадцать был приставлен дополнительный, под тем же номером, а отсчет полок этого дополнительного стеллажа начинался с девятой. То есть, полка получается восьмая, считая снизу, вполне нормально. Не очень удачное решение, но, видно, тогда решили дать стеллажу номер 16Б, а не 17, чтобы не сдвигать номера всех остальных стеллажей и не переписывать всю картотеку. Новая нумерация стеллажей была введена уже давно, но... – она показала на “16Б.16.” – Вас это ни на какие мысли не наводит? Представьте, что буквы “Б” здесь нет...
– И что?.. – я все еще не понимал.
– 1616 год – год смерти Шекспира! Как вам это нравится? И заметьте, это ж не специально делалось, это так совпало... Понимаете, нет ничего случайного. Книги движутся по своим путям, и даже номера хранения, которые они получают, определяют они сами, а не мы. Мы – только исполнители их воли, хотя сами не ведаем этого. Не верите? Давайте посмотрим дальше. Какой новый номер хранения оказался у книги Шихматова, после последнего переучета?
Я открыл книгу и поглядел.
– А.15.9.Ш.93. Дополнительный номер 1725... Гм. Если и это считать указанием на дату, то не могу припомнить, что особенного происходило пятнадцатого сентября девяносто третьего года. А если продолжить ваши выкладки и считать последние четыре цифры временем, двадцать пять минут шестого вечера... То что это может значить?
– Для меня это очень много значит, – сказала она. – Это было мое личное... Начало моего личного путешествия в ночь... Моя личная “Ночь на гробах”, да. Мне было сделано предупреждение, очень могущественное и грозное. И хорошо, что я это предупреждение вовремя поняла, иначе все могло бы кончиться для меня намного хуже, – тут она перехватила взгляд ворона, тихо сидевшего на ее левой руке, и осеклась. Такое было впечатление, будто ворон сказал ей этим взглядом: погоди, еще не время и не место рассказывать, что с тобой произошло. – Я... Да, я подумывала вам об этом рассказать, если вы приедете. Но не сейчас. Во-первых, мне надо собраться с духом. А во-вторых, вам стоит еще кое-что увидеть... На чем мы остановились, когда отвлеклись? Да, вот эти помещения – хранилища тех фондов, которые составили первоначальную основу библиотеки. Причем на эти фонды заведено несколько каталогов, по авторам, по темам, по жанрам. Пользуясь этой системой перекрестных ссылок, почти мгновенно можно определить и найти книгу, которая вам нужна. То, что дореволюционные фонды сейчас в таком порядке – это моя гордость. Вы бы видели, в каком они были состоянии, когда я ими только занялась! Одна работа по восстановлению основной картотеки заняла около года. Но зато мне даже удалось восстановить утраченное, найти те книги, которые считались безнадежно потерянными… Впрочем, и это история долгая.
– Мне бы хотелось ее услышать, – сказал я.
Мне думалось о том, что ее идеи не без сумасшедшинки, что из нескольких случайных совпадений, пусть и впечатляющих, она выстраивает целую систему, возводя две-три совпавших цифры в ранг чудесного откровения… В этом нечто фанатичное было, беспочвенное и безосновательное, да… Но, с другой стороны, это была фанатическая преданность книгам, а не чему-то другому – ни безумному “вождю и учителю”, ни безумной идее, ради которой стреляют, взрывают или молотят по головам. И, кстати, когда человек ежедневно имеет дело с книгами, он все больше и больше открывает для себя, что у всякой книги – своя судьба, что эти судьбы могут быть разными, волшебными и многоликими, и что они так или иначе отражаются на судьбах людей, берущих их в руки, иногда к добру, а иногда и к худу. Тут начнешь искать чудесное в мелочах. Сперва, наверно, почти бессознательно, а потом пытаясь придать этому поиску логические основы.
И, в конце концов, результатов в своей работе она добилась замечательных. А увлеченный, умеющий работать человек всегда будет – скажем так – немного преувеличивать значимость своей области деятельности, явный и тайный смысл того, чем он занимается. Это, пожалуй, любому профессионалу свойственно, и без этого нет ощущения истинности своей профессии.
А может быть, мелькнула у меня мысль, в ее догадках что-то и есть, просто я не готов еще это воспринять. Не ждет ли она, когда я буду готов ей поверить? И что ради этого мне нужно увидеть?..
– Хорошо, – а глаза у нее сделались отрешенными, будто она размышляла о чем-то своем. – Хорошо. Может быть... Если чего-то неожиданного не обрушится.
– А вы ждете каких-то неожиданностей? – полюбопытствовал я.
– Не то, что жду, – она нахмурилась. – Я улавливаю их присутствие в воздухе. Знаете, когда живешь в небольшом городе, то приучаешься очень чутко улавливать колебания в его атмосфере. Приблизительно так, как у кого-то ноют кости перед дождем.
– Случайно, не я всколыхнул эту атмосферу? – я старался говорить шутливо. – Непроизвольно, своим приездом?
– Нет, вы здесь ни при чем, – вполне серьезно ответила она. И пошла в другое хранилище. – Я вам еще кое-что покажу.
Она подвела меня к стеллажу, на котором стояли книги в довольно неказистых обложках.
– Вот это все я восстановила. В частности, я нашла упоминание, что в середине двадцатых годов нашей библиотеке был сделан роскошный подарок. Мы получили все книги издания Общества бывших политкаторжан. В конце двадцатых годов это общество было разогнано, позже все его члены были ликвидированы, уничтожены в лагерях, а книги их издательства было велено уничтожить. Не буду рассказывать, как я нашла эти книги, которые, к счастью, не были уничтожены. Их просто свалили в сарае, чтобы уничтожить потом. Пустить на растопку, быть может. Да так и забыли о них. У меня много было таких находок. Кроме всего прочего, мне пришлось осваивать ремесло переплетчика. Вот, видите, воспоминания Деникина, включенные в многотомник “Революция и гражданская война в воспоминаниях белогвардейцев”. Вот маркиз де Кюстин. Все то, что долгие годы было строго-настрого запрещено. А вот это, – мы перешли к другому стеллажу, – те книги, о которых даже по телевизору говорили. Полный комплект последнего журнала Николая Ивановича Новикова, “Кошелек”, с особой яростью запрещенного Екатериной Второй. Здесь же, кстати, и другие его журналы: “Трутень”, “Живописец”... Чудом уцелевший экземпляр первого издания “Путешествия из Петербурга в Москву” Радищева. Словом, вся вольная мысль конца восемнадцатого века. И это тоже – мои находки.
Она покачала головой, будто вспоминая. Ворон, задремавший, казалось, приоткрыл глаза и глянул на нее.
– Когда я перебирала картотеку, то обратила внимание на некоторые несостыковки. В частности, не хватало кое-каких номеров, хотя, вроде бы, все единицы хранения были на месте. Я решила составить опись недостающих номеров, и стала вырисовываться очень занятная картина. Я вам еще покажу мои расчеты, но смысл в том, что, если взять книги в целом, за любую эпоху, расклад по жанрам окажется приблизительно одним и тем же. Как ни странно вам это покажется, но художественная литература занимает очень небольшое место в общем объеме издаваемых книг. Мы этого не замечаем, потому что в первую очередь, как нам самим кажется, мы читаем романы и стихи, читаем детективы и фантастику, любовные истории и классику. Но это нам только кажется, да. Если поглядеть, сколько раз на дню мы обращаемся к телефонным справочникам, к учебникам, словарям и пособиям, к изданиям по нашим профессиям, к кулинарным книгам или к юридическим кодексам, вроде законов о труде или о правах пенсионеров, и ко всему прочему, что называют “утилитарной” литературой, то выяснится, что художественная литература занимает в нашей жизни не так уж много места. Да вот, один пример. Знаете, какое издательство было самым мощным в советские времена?
– “Худлит”? – предположил я.
Она улыбнулась и покачала головой.
– Вовсе нет. “Воениздат”. Мне, библиотекарю, составляющему описи и каталоги, это очень наглядно видно. “Воениздат” выпускал чуть не восемьдесят процентов всей книжной продукции. Четыре пятых всего книжного моря, представляете? И в основном, если припомните, это были книги по истории, по технике, по экономике. А если добавить еще такое мощное издательство как “Советская энциклопедия”, да еще издательства, выпускавшие учебники, то окажется, что доля художественной литературы – никак не больше десяти процентов. И так было во все времена. Пропорции могли сколько-то варьироваться, но общие соотношения оставались приблизительно одинаковыми. В какую-то эпоху могло быть больше книг по математике, чем по биологии, в какую-то наоборот, в какую-то эпоху на первый план выходили богословские издания, в какую-то – популярные врачебные советы, это от интересов эпохи зависело, но всегда можно говорить о том, что на одно художественное произведение приходилось четыре-пять изданий “нон-фикшн”, как это сейчас называют, позаимствовав американский термин.
– Очень занятно, – сказал я. – И что из этого?
– А вот что. Если взять книги любой эпохи, хранящиеся в нашей библиотеке, то соотношение будет примерно одинаковым. Одна четверть – художественной литературы и три четверти – всех остальных книг. И только в случае с книгами конца восемнадцатого века это соотношение было нарушено. Получалось больше двух третей художественной литературы и менее одной трети – всех других изданий, – она сделала паузу, потом добавила. – А вот если учесть все “книги-призраки”, как я их стала называть, то соотношение приходит к нормальному!
– “Книги-призраки”?.. – переспросил я.
– Да, книги, которые списаны, уничтожены, которые, вроде бы, никогда не существовали в нашей библиотеке, но следы которых так или иначе остаются, потому что в сложной системе перекрестных каталогов и картотек нет-нет да и проскочит какая-нибудь отсылка или упоминание, из тех, которые невозможно было выловить и удалить… А первую зацепку мне дала как раз “Ночь на гробах”. От нее весь клубок раскрутился. Расчищая завалы, оставшиеся от тридцатых-сороковых годов, когда книге достаточно было хоть самую малость оказаться “не с тем душком”, чтобы отправиться в “закрытое хранение”, я по очень неполной и неточной нумерации на ящиках, в которых эти книги были складированы в подвале, пыталась отыскать те издания издательства “Academia”, которые были отлучены от читателей из-за того, что кто-то из их авторов – составитель комментариев, или переводчик, или ответственный редактор – оказался “врагом народа”. По некоторым сведениям, у нас в свое время был полный комплект книг этого издательства, что само по себе бесценно, и я поставила себе задачу этот комплект восстановить. В тот день я шла по следам Катулла в переводе и с комментариями Пиотровского. Мне приходилось переставлять тяжеленные ящики с книгами, чтобы освободить нижние, я была вся в пыли и в паутине. И вот я добралась до нужного, как мне представлялось ящика, открыла его, запустила в него руку, другой рукой светя себе фонариком… – она осеклась, кивнула сама себе и сухо обронила. – Сейчас бы я сделать этого не смогла, – и продолжила без паузы, просто сменив интонацию. – Свет в подвале был очень дрянной, без фонарика было не обойтись. И вытянула, наугад практически, “Ночь на гробах”. Моя работа уже научила меня, что, если тебе попадается неожиданность, то лучше с этой неожиданностью познакомиться подробней, отложив все другие, якобы более важные, дела. Я поднялась из подвала и села изучать творение Шихматова. После этого мне захотелось ознакомиться с первоисточником его творения, с поэмой самого Юнга. “Кладбищенскую” поэму Юнга издавал в восемнадцатом веке Новиков. И это издание оказалось в числе “книг-призраков”. Вроде бы оно есть, а вроде бы, его и нет. Долго ли, коротко ли, пришлось заняться Новиковым в целом. Этот замечательный человек очень меня увлек. Но главное… Начав работать, я сделала расчет для себя, чисто теоретический, каким количеством книг надо дополнить нашу библиотеку, чтобы и для изданий последней четверти восемнадцатого века пропорция художественной и нехудожественной литературы была нормальной, один к трем. У меня получилась довольно точная цифра: 1686.
– И эта точность вас не смутила? – спросил я. – Ведь вы рассчитывали от того, что на данный момент у вас имелось – от довольно условного количества, разве нет?
– Допустим, эта точность вполне могла быть, – она улыбнулась, – “липовой”. Но как вам понравится, если я скажу, что точное число экземпляров тех книг, вышедших из типографии Новикова, которые Екатерина Вторая приговорила к сожжению, было – 16860?
– А у вас – ровно одна десятая! – вырвалось у меня.
– Вот именно. Это совпадение меня и насторожило, и вдохновило. Что бы оно ни значило, но оно указывало, что я на верном пути. И мысль пришла мне в голову: а вдруг это указание, что в нашей библиотеке были те книги Новикова, которые считались сожженными до последнего экземпляра? Вдруг они достались нам через какую-то семью, дед или прадед которой был близок с Новиковым и сумел, используя связи и подкуп, спасти часть книг от костра, и скрыл их в своем имении? А его наследники продали эти книги либо Вязьмикину, либо Рудневу, одному из собирателей первых фондов нашей библиотеки.