Вот это удар! В книжках про Аранский конфликт, которых я к себе натащил едва ли не с десяток, были описания и характеристики девяносто восьми разнообразных роботов. Я весь слюнями облился, разглядывая их и мечтая, как уговорю милашку создать нечто подобное вместе. Неужели мой разумный хаос-робот навеки останется лишь мечтой?
— Прости, Дейнар, я совершенно бесполезный… — тихо сказал Ясси.
— Не волнуйся, милашка, я просто переделаю его на ручной защитный амулет, — ответил я, глядя прямо перед собой.
Пред моим мысленным взором маршировало множество роботов, которых я уже успел напридумывать. Они направлялись на запад и пафосно уходили в закат, а где-то на краю сознания играла торжественная прощальная музыка, как в фильме, короче. Больно расставаться с мечтой.
— Дейнар, — Ясси сжал мое плечо, — если ты так хочешь… я одушевлю. Одушевлю твоих роботов.
Я удивленно обернулся к нему. Личико Ясси стало белым, а глаза — нехорошими. Я прищурился, пытаясь разгадать эмоцию, отражающуюся в них, и не преуспел. Какая-то больная решимость, или что-то вроде того.
— Глупыш, — я погладил его по голове, — и не вздумай. Разве ты не знаешь, что в тот момент, когда ты насилуешь свою стихию, боги отворачиваются от тебя в отвращении и гневе? И когда твоя преданная стихия обернется против тебя, они не помогут.
Так говорили нам в школе, и каждый раз Хаос согласно выл во мне, подтверждая истинность этих слов. Да и сложно было в этом усомниться — не знаю, как насчет Тьмы или светлой магии Жизни, но каждый, кто хоть раз почувствовал мощь Хаоса на кончиках своих пальцев, сразу проникался к нему недетским уважением. Судя по всему, стихия Ясси терпела дольше. Или ее месть была не столь очевидна, раз светлые творили подобное, не заморачиваясь. Я внезапно вспомнил о жертвоприношениях. Впрочем, наверное, и Тьма была мягка к своим детям, все время пытающимся совершить с ней нечто противоестественное (интересно — что?). Иначе бы нам не долбили об этом постоянно в школе.
Ясси всхлипнул, прижимая мою руку к своей щеке. То странное выражение исчезло из его глаз, теперь на них задрожали слезы:
— Но ты ведь будешь… будешь все так же любить меня?
— Вот глупый! — засмеялся я, наконец его поняв — милашка собирался пожертвовать своей магией, сутью и самой жизнью ради моей любви. — Я любил тебя, даже когда считал, что ты разводишь псевдожизнь. Я полюбил тебя еще под печатями отверженности. Мне не нужны жертвоприношения. На следующих выходных пойдем к алтарю рода.
Ясси набросился на меня с объятиями и признаниями, и мы упали на теплые от весеннего солнца доски веранды. Не самое удобное место для занятий любовью (твердо), но волнительное — все же на открытом воздухе.
В следующую субботу, перед самым походом в дом рода, я заманил Ясси в спальню (“разденься, милашка”). Тот, хихикая, повернулся ко мне спиной и принялся медленно снимать штаны. Я замер, разглядывая его обнажающуюся круглую попку.
Ясси покосился на меня одним глазом и подмигнул:
— Возьми же меня, мой жадный зверь, вонзи свое копье мне прямо в сердце!
О боги! Вообще-то я хотел кое о чем поговорить, но, конечно, не выдержал всех этих “зверей” и “взял” его прекрасную попку прямо на ковре, пронзив ее своим “копьем” вместо “сердца”.
А потом приступил к важному: достал из кармана набор с ритуальной эмульсией черного мела и кисточкой. Набор украшали знаки Тьмы — черепа и пауки. Увы, для хаоситов таких не выпускали, а самому мне было делать лень. Подойдет и темный, основа-то одна.
— Что это, зачем? — заволновался Ясси.
— Мы же пойдем в дом рода. Темные обязательно попробуют проникнуть в твое средоточие Силы. Надо его защитить дополнительными рунами, вдруг ты не сможешь их сдержать сам.
— Рунами Хаоса? — робко спросил Ясси.
— Ну, да, Хаос не должен тебе повредить, — я фыркнул: — Ведь даже его копья не вредят твоему сердечку.
Ясси смущенно засмеялся, краснея, а потом послушно вытянулся, раскинув руки и ноги звездой. Я склонился над ним, пытаясь нащупать энергетические каналы. Средоточие Силы у него было в груди, это я помнил по тем разам, когда накладывал и снимал рабские печати. Но теперь аура Ясси сияла ровным золотым светом — ни каналов, ни пресечений. Ого, неужели малыш отрастил себе такие щиты?
— Не балуйся, — сказал я строго, — сними щиты, я должен тебя видеть.
Ясси проказливо улыбнулся, но послушался сразу — на его ауре проступил яркий рисунок, похожий на соцветие, с сердцевинкой в груди.
— Какой ты красивый, — восхитился я и осторожно вывел кисточкой защитную руну.
Специально для этого дела я откопал три их разновидности в древнем (орденских времен) учебнике. Ясси поежился, а его энергетические каналы запульсировали. Руна сверкнула на его средоточии металлической снежинкой, приживаясь.
— Не холодно? Не чувствуешь слабости или отторжения? — спросил я с беспокойством.
— Щекотно, — улыбнулся Ясси. — И хочется… любви.
Я опустил глаза и увидел, что его отросток вновь похотливо торчал. Бездна, теперь мне тоже захотелось любви.
— Неугомонный, — я покачал головой. — Так мы никогда не дойдем до алтаря.
Ясси поелозил, румянясь и сияя, а потом таинственно прошептал:
— У меня еще есть одно средоточие. Там, внизу, у ануса… — он подхватил себя под коленки, демонстрируя, где именно.
“Анус”! Светлые все же бесстыжие.
— Чтобы я больше таких слов не слышал… Два средоточия! — я пораженно уставился ему в промежность. — Вот это да.
Теперь я видел, что его бедра, пах и попку обвивало свое, отдельное соцветие, с сердцевиной, расположенной между яичками и дырочкой. Я осторожно провел кисточкой по второму средоточию, и Ясси громко застонал, закатывая глаза.
— Не дергай попой, а то получится неправильная руна, и розочка завянет, — припугнул я его.
Ясси замер, тяжело дыша и постанывая, пока я заканчивал руну. Его нижнее энергетическое соцветие бешено пульсировало, отдаваясь в верхнем.
— Пожалуйста, Дейнар, умоляю, — воскликнул он, когда я, закончив, любовался своим творчеством, — приникни ко мне губами, порази меня языком в самую задницу!
Я, давясь от смеха, провел языком по руне и едва успел увернуться — Ясси чуть не обкончал мне волосы.
========== 19. Бывшие ==========
Лэйме проснулся ровно в семь — по звонку будильника. Он открыл глаза и уставился в потолок. Надо было вставать. Потолок был размалеван нравоучительными фресками. “Надо встать, одеться, приготовить завтрак”, — думал он, раз за разом изучая фрески. Темные фигурки с поднятыми ручками. Наверное, они что-то говорят друг-другу. Или свершают нечто значимое. Под каждой картинкой было написано какое-нибудь изречение, например: “Боги идут по следам ищущих”. Или: “Наша цена — не наша сила, а сила, которую мы приносим роду”. Или еще: “Судьба ненавидит слабых и помогает сильным”. По этим надписям Лэйме догадывался, что фрески нравоучительные. Возможно, они иллюстрировали какие-то известные каждому темному истории.
Лэйме посмотрел на будильник — было семь часов и пятьдесят семь минут — а потом перевел взгляд в дальний угол.
“Любовь — это послушание” — было написано там. И нарисована фигурка женщины с раскинутыми ручками, а вокруг стояло несколько мужских фигурок, протягивающих женщине какие-то круглые дары. У одного мужчины даров не было, но зато рядом с ним бегали дети. Надо полагать, эта фреска символизировала семейные ценности и нравственные идеалы.
Это была съемная меблированная квартира с одной спальней, и оформлена она была в соответствии с невыносимо пошлым вкусом созданий Тьмы. Хотя, может быть, жилища местной интеллигенции или аристократии выглядят по-другому.
Лэйме сел на кровати и посмотрел на будильник. Было десять часов и двадцать минут. “Два с половиной часа прошли в никуда”.
Он понимал, что его выносит из реальности, и что надо собраться и делать, что должно. “Зачем”. Время утекало сквозь его пальцы, жизнь распадалась на части, а тело ощущалось ненужным и грязным.
Он зашел в ванную и уставился на свое отражение. Жалкое и отвратное зрелище. “Судьба ненавидит слабых”, думал он, не сводя с себя взгляда. Выдавить зубную пасту на щетку, умыться, одеться. Простые действия требовали чудовищных усилий воли. Он замерз под душем — не смог заставить себя настроить нужную температуру.
Когда он пришел на кухню, было уже двенадцать часов. Над плитой висело полотенце с вышивкой— черное сердце и надпись “Верь, что твое страдание никогда не может превзойти меры”.
Кто отмерил эту меру и зачем, — думал Лэйме, садясь за стол. И еще: — Никакой меры нет, как нет и меряющего. Есть лишь осыпающееся песком время и цепь бессмысленных и бездушных случайностей, называющихся жизнью. И ведущих в бездну. На высшую силу надеются лишь те, кому не хватает сил смотреть на эту бездну прямо.
“Хорошая мысль для того, кому не хватает сил приготовить себе еду. Твоя отвратительная надменность остается с тобой даже в грязи, Лэйме”, — он опустил голову на руки и закрыл глаза.
И очнулся, лишь услышав скрежет замка и удар двери. Звука шагов не было. Только надвигающееся дыхание смерти. Лэйме сжал кулаки, пытаясь справиться со страхом. Страх сжимал его сердце, накрывал невыносимой тяжестью и не давал дышать. Он заставлял визжать и скулить, метаться по комнате и прятаться под столом…
Лэйме встал и посмотрел в лицо вошедшему. А потом отвел взгляд, не выдержав обжигающей ярости синего Пламени. За окном уже полыхали блики заката.
— Тэргон из рода тор Ллоссарх, — сказал Лэйме, кривя губы. — Некогда Высокий Страж Ордена, второй чин Несущих Смерть, а ныне безотказная подстилка всех темных своего нового рода. Предатель.
— Вижу, вам уже лучше, Лэйме, — усмехнулся Тэргон. — Очевидно, прошлая процедура возымела наконец эффект. Возможно, нам следует повторить?
Лэйме уже давно била дрожь, с самого прихода Тэргона, и от этих слов она не стала сильнее, потому что сильнее и унизительнее бояться невозможно.
“Прошлая процедура” заключалась в том, что его раздели донага и долго пытали Пламенем — якобы, “выжигали темные печати”.
Лэйме внезапно обнаружил себя ползающим на коленях и скулящим: “Пожалуйста, пожалуйста, не надо”. Кажется, несколько минут назад он считал, что унизительнее бояться невозможно? Он обхватил себя за плечи и уставился в пол. Сколько прошло времени? Тэргон, должно быть, отлично развлекся представлением.
— Кстати, для вашего общего образования, Лэйме, — заметил Тэргон бесстрастно, — вы неправильно назвали мое имя рода. Следует говорить: Тэргон тир Ллоссарх. Тир, а не тор, ведь последняя приставка означает “высокородный”, тогда как я формально не считаюсь таковым, придя в высокий род Ллоссарх из безродного состояния.
— Кажется, “тир” означает отважный? — тихо спросил Лэйме. — Я не очень силен в древнем наречии.
— Достойный. Или отважный, вы совершенно правы. Высокий род Ллоссарх счел меня достойным принадлежать ему.
— Вот как. Извините, Тэргон тир Ллоссарх, — сказал Лэйме, цепляясь за стол, чтобы подняться. Ему хотелось спросить об этих невидимых достоинствах Тэргона, но он не решился.
Тот явно не собирался уходить, невзирая на все оскорбления Лэйме. Да, он не уйдет, но может опять припугнуть Пламенем. Или наказать. И Лэйме снова превратится в скулящую от страха тварь. “Слаб человек, не горящий Пламенем, и я даже не знал, насколько”.
— Дело не в Пламени или вашей магии Воды, Лэйме. Пламенные тоже могут легко опуститься. Стоит только позволить себе. Так что соберитесь. На вас смотреть противно.
— Я знаю, — Лэйме сел за стол и уставился на свои дрожащие руки. — А вы, кажется, научились читать мысли? Не думал, что темные способны на это.
— У вас все на лице написано, — усмехнулся Тэргон. — Эмпаты слишком полагаются на эмоции и эмоциональные щиты, забывая о языке тела. Вы не представляете, насколько забавно это выглядит для нас.
— Вот как. Не спорю, мне всегда было тяжело вас понять. Например, что может быть забавного в смерти и чужой боли, — прошептал Лэйме и увидел, что Тэргон снимает пиджак. Расстегивает запонки и закатывает рукава рубашки. Запонки у него из темных бриллиантов, и на них посверкивают гербы рода. Как наяву Лэйме увидел подвал допросной и вот так же раздевающихся и ухмыляющихся темных. А в следующий момент он осознал, что вжимается в стол, закрывая голову и униженно скуля: — Что вы делаете, пожалуйста, не надо, пожалуйста…
— Вы сегодня ели, Лэйме? — Тэргон взял его за волосы и посмотрел в лицо. — Вижу, что нет. Я не для того подобрал вас на темной помойке, чтобы вы покончили жизнь таким образом.
— Я не… не стремлюсь к греху самоубийства. Отпустите. Пожалуйста.
Тэргон отошел к своему портфелю и достал оттуда термокружку. Лэйме стиснул зубы, следя за ним.
— Извольте открыть рот, — Тэргон опять склонился над ним, и в его глазах яростно полыхало синее Пламя.
— Я сам, позвольте.
— Уж будьте так любезны, — Тэргон поставил термокружку на стол и не отходил все время, пока Лэйме пил.
Какой-то суп-пюре, довольно вкусный. Лэйме и сам бы поел, если бы вовремя вспомнил, что вчера Тэргон оставлял ему какую-то еду в холодильнике.
— Зачем вы делаете это. Зачем служите темным? — спросил Лэйме, когда Тэргон собрался уходить.
Он это часто спрашивал, но сегодня Тэргон неожиданно ответил:
— Вы знаете, я мог бы вернуться домой. До того, как вошел в высокий род Ллоссарх. Конечно, с карьерой в ордене было бы покончено, но я бы не стал изгнанником. Мой род смог бы покрыть меня, — он взял Лэйме за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.
Все пламенные были высокими, на полголовы выше обычного человека. “Боевая модификация человека светлого, обыкновенного” — так на их счет острили в компании Лэйме. Давным-давно, в прошлой жизни. Тогда это казалось смешным.
— И почему же не вернулись?
— Потому что долг перед орденом превыше рода и Отечества, — процедил Тэргон. — И здесь остались мои солдаты, которые не могут вернуться.
— А я? Я же не пламенный, — прошептал Лэйме.
— Да. Вы неблагодарное ничтожество, на которое я зря трачу свое время.
— Так оставьте меня в покое! — Лэйме попробовал вырваться и не преуспел.
— Пожалуй, вы правы, — Тэргон оттолкнул его. — Действительно, мне следует оставить вас. Я знаю одного юношу, который справится с вами гораздо лучше. Отдам вас ему в услужение.
— Что? В услужение, меня? Отдадите? — неверяще переспросил Лэйме. — Да что вы о себе полагаете, Тэргон тир Ллоссарх…
Но Тэргон ушел, не отвечая.
========== 20. ==========
Когда-то мир наш был светел и ясен.
Когда-то гармония стихий текла по нашим венам магией.
Когда-то мы были единым народом.
А потом, незаслуженная и несправедливая, на нас пала Тьма.
А Смерть и Хаос исказили светлое Пламя.
Из протокола допроса ложного пророка секты Единства
— Дейнар, они все смотрят, — прошептал Ясси, дергая меня за руку.
— Они всегда смотрят, когда интересно. Темные! — я наклонился и поцеловал Ясси в щечку.
Глазеющие на нас из-за всех углов родичи растроганно заахали.
— А почему не подходят поздороваться?
— Не знают еще, как к тебе относиться — то ли ты родич, то ли безродный, живущий в безнравственном разврате, — фыркнул я и погрозил кулаком высунувшемуся папочке. Пусть не думает, что я его так быстро простил! Папочка спрятался.
Наконец двери нашего ритуального зала распахнулись и я, взяв Ясси за руку, медленно пошел к алтарю. Родичи хлынули за нами, мгновенно набившись, как сушеные пауки в банку. Среди взрослых носилась вопящая и дерущаяся ребятня, и на них шикали и хватали за уши. Кто-то растерял свой выводок (я чуть не наступил на один комок), и его теперь заполошно отлавливали. Ручные пауки скакали по головам и стенам. Из дальнего угла доносилось яростное шипение разгорающегося скандала.
Короче, цирк уехал — клоуны навеки с вами, как обычно с моей семейкой. Ясси затравленно ко мне прижимался.