Вокруг дома отдыха шла тропа, которую Инна называла «гипертонический круг». На этот круг отдыхающие выползали, как тараканы, и ползли цепочкой друг за дружкой.
Инна и Адам заняли своё место в цепочке.
Навстречу и мимо них прошли клоунеса в паре с хипповой старушкой. На старушке была малахитовая брошь, с которой было бы очень удобно броситься в пруд вниз головой. Никогда не всплывёшь. Обе старушки обежали Инну и Адама глазами, объединив их своими взглядами, как бы проведя вокруг них овал. Прошли мимо. Инна ощутила потребность обернуться. Она обернулась, и старушки тоже вывернули шеи. Они были объединены какимто общим флюидным полем. Инне захотелось выйти из этого поля.
– Пойдёмте отсюда, – предложила она.
– Поедем на речку.
Дорога к реке шла сквозь высокую рожь, которая действительно была золотая, как в песне. Стебли и колосья скреблись в машину. Инна озиралась по сторонам и казалось, что глаза её обрели способность видеть в два раза ярче и интереснее. Было какое-то общее ощущение событийности, хотя невелико событие – ехать на машине сквозь высокую золотую рожь.
Изо ржи будто нехотя поднялась чёрная сытая птица.
– Ворона, – узнала Инна.
– Ворон, – поправил Адам.
– А как вы различаете?
– Вы, наверное, думаете, что ворон – это муж вороны. Нет. Это совсем другие птицы. Они так и называются: ворон.
– А тогда как же называется муж вороны?
– Дело не в том, как он называется. А в том, кто он есть по существу.
Адам улыбнулся. Инна не видела, но почувствовала, что он улыбнулся, потому что машина как бы наполнилась приглушённой застенчивой радостью.
Целая стая взлетела, вспугнутая машиной, но поднялась невысоко, видимо понимая, что машина сейчас проедет, и можно будет сесть на прежнее место. Они как бы приподнялись, пропуская машину, низко планировали, обметая машину крыльями.
Невелико событие – проезжать среди птиц, но этого никогда раньше не было в её жизни. А если бы и было, она не обратила бы внимания. Последнеё время Инна все время выясняла отношения с любимым человеком, и её все время, как говорила Ираида, бил колотун. А сейчас колотун отлетел так далеко, будто его и вовсе не существовало в природе. В природе стояла золотая рожь, низко кружили птицы, застенчиво улыбался Адам.
Подъехали к реке.
Инна вышла из машины. Подошла к самой воде. Вода была совершенно прозрачная. На середине в глубине стояли две метровые рыбины – неподвижно, нос к носу. Что-то ели или целовались.
Инна никогда не видела в естественных условиях таких больших рыб.
– Щелкоперка, – сказал Адам. Он все знал. Видимо, он был связан с природой и понимал в ней все, что надо понимать.
– А можно их руками поймать? – спросила Инна.
– А зачем? – удивился Адам.
Инна подумала: действительно, зачем? Отнести повару? Но ведь в санатории и так кормят.
Адам достал из багажника раскладной стульчик и надувной матрас. Матрас был яркий – синий с жёлтым и заграничный. Инна догадалась, что он заграничный, потому что от наших матрасов удушливо воняло резиной, и этот запах не выветривался никогда.
Адам надул матрас для Инны, а сам уселся на раскладной стульчик возле самой воды. Стащил рубашку.
Инна подумала и тоже стала снимать кофту из индийской марли. Она расстегнула только две верхних пуговицы, и голова шла туго.
Адам увидел, как она барахтается своими белыми роскошными руками, и тут же отвернулся. Было нехорошо смотреть, когда она этого не видит.
Подул тёплый ветер. По реке побежала сверкающая рябь, похожая на нёсметное количество сверкающих человечков, наплывающих фанатично и неумолимо – войско Чингисхана с поднятыми копьями.
Инна высвободила голову, сбросила джинсы, туфли. Медленно легла на матрас, как бы погружая своё тело в воздух, пропитанный солнцем, близкой водой, близостью Адама. Было спокойно, успокоенно. Колотун остался в прежней жизни, а в этой – свёрнуты все знамёна и распущены все солдаты, кроме тех, бегущих над целующимися рыбами.
«Хорошо», – подумала Инна. И подумала, что это «хорошо» относится к «сейчас». А счастье – это «сейчас» плюс «всегда». Сиюминутность плюс стабильность. Она должна быть уверена, что так будет и завтра, и через год. До гробовой доски и после гроба.
– А где вы работаете? – спросила Инна.
Этот вопрос был продиктован не праздным любопытством. Она забивала сваи в фундамент своей стабильности.
– В патентном бюро.
– А это что?
– Я, например, занимаюсь продажей наших патентов за границу.
– Это как? – Инна впервые сталкивалась с таким родом деятельности.
– Ну... Когда мы умеем делать что-то лучше, они у нас учатся, – популярно объяснил Адам.
– А мы что-то умеем делать лучше?
– Сколько угодно. Шампанское, например.
Инна приподнялась на локте, смотрела на Адама с наивным выражением.
От слов «патентное бюро» веяло иными городами, отелями, неграми, чемоданами в наклейках.
– А ваша жена – тоже в патентном бюро? – спросила Инна.
Это был генеральный вопрос. Её совершенно не интересовало участие жены в общественной жизни. Её интересовало – женат он или нет, а спросить об этом прямо было неудобно.
– Нет, – сказал Адам. – Она инженер.
«Значит, женат», – поняла Инна, но почему-то не ощутила опустошения.
– А дети у вас есть?
– Нет.
– А почему?
– У жены в студенчестве была операция аппендицита. Неудачная. Образовались спайки. Непроходимость, – доверчиво поделился Адам.
– Но ведь это у неё непроходимость.
– Не понял, – Адам обернулся.
– Я говорю: непроходимость у неё, а детей нет у вас, – растолковала Инна.
– Да. Но что же я могу поделать? – снова не понял Адам.
«Бросить её, жениться на мне и завести троих детей, пока ещё не выстарился окончательно», – подумала Инна. Но вслух ничего не сказала. Подняла с земли кофту и положила на голову, дабы не перегреться под солнцем. Адам продолжал смотреть на неё, ожидая ответа на свой вопрос, и вдруг увидел её всю – большую, молодую и сильную, лежащую на ярком матрасе, и подумал о том же, что и она, и тут же смутился своих мыслей.
Обедали они уже вместе. То есть все было как раньше, каждый сидел на своём месте и ел из своей тарелки. Но раньше они были врозь, а теперь – вместе. Когда подали второе, Адам снял со своей тарелки круглый парниковый помидор и перенёс его в тарелку Инны – так, будто она – его дочь и ей положены лучшие куски. Инна не отказалась и не сказала «спасибо». Восприняла как должное. На этом кругленьком, почти не настоящем помидорчике как бы определилась дальнейшая расстановка сил: он все отдаёт, она все принимает без благодарности. И неизвестно – кому лучше? Дающему или берущему? Отдавая, человек лишается чего-то конкретного, скажем, помидора. А черпает из чаши добра.
Инна тоже черпала, было дело. Отдала все, чем была богата, – молодость, надежды. И с чем она осталась?
После обеда поехали по местным торговым точкам. Инна знала – в загородных магазинах можно купить то, чего не достанешь в Москве. В Москве у каждого продавца своя клиентура и клиентов больше, чем товаров. А здесь, в ста километрах, клиентов может не хватить, и стоящие товары попадают на прилавок.
Инна вошла в дощатый магазин, сразу же направилась в отдел «мужская одежда» и сразу же увидела то, что было нужно: финский светло-серый костюм из шерстяной рогожки. Инна сняла с кронштейна костюм, пятидесятый размер, третий рост, и протянула Адаму.
– Идите примерьте! – распорядилась она.
Адам не знал, нужен ему костюм или нет. Но Инна вела себя таким образом, будто она знала за него лучше, чем он сам.
Адам пошёл в примерочную, задёрнул плюшевую занавеску. Стал переодеваться, испытывая все время внутреннее недоумение. Он не привык, чтобы о нем заботились, принимали участие. Жена никогда его не одевала и не одевалась сама. Она считала – не имеет значения, во что одет человек. Имеют значения нравственные ценности. Она была человеком завышенной нравственности.
Инна отвела шторку, оглядела Адама. Пиджак сидел как влитой, а брюки были велики.
Инна принесла костюм сорок восьмого размера, высвободила с вешалки брюки и протянула Адаму.
– Оденьте эти брюки, – велела она. – А эти снимите.
– Почему? – не понял Адам.
– Велики.
– Разве?
– А вы не видите? Сюда же можно засунуть ещё один зад.
– Зато не жмут, – неуверенно возразил Адам.
– Самое главное в мужской фигуре – это зад!
Она действительно была убеждена, что мужчина во все времена должен гоняться с копьём за мамонтом и у него должны торчать ребра, а зад обязан быть тощий, как у кролика, в брюках иметь полудетский овальный рисунок.
У Адама в прежних портках зад выглядел как чемодан, и любая мечта споткнётся о такое зрелище.
– Тесно, – пожаловался Адам, отодвигая шторку. – Я не смогу сесть.
Инна посмотрела и не поверила своим глазам. Перед ней стоял элегантный господин шведского типа – сильный мира сего, скрывающий свою власть над людьми.
– Останьтесь так, – распорядилась Инна. Она уже не смирилась бы с обратным возвращением в дедовские штаны и неприталенную рубаху, которая пузырилась под поясом.
Она взяла вешалку, повесила на неё брюки пятьдесят второго размера, пиджак сорок восьмого. Отнесла на кронштейн.
– Идите платить, – сказала она.
– Наверное, надо предупредить продавщицу, – предположил Адам.
– О чем?
– О том, что мы разрознили костюм. Что он не парный...
– И как вы думаете, что она вам ответит? – поинтересовалась Инна.
– Кто?
– Продавщица. Что она вам скажет?
– Не знаю.
– А я знаю. Она скажет, чтобы вы повесили все, как было.
– И что?
– Ничего. Останетесь без костюма.
Адам промолчал.
– У вас нестандартная фигура: плечи – пятьдесят два, а бедра – сорок восемь. Мы так и купили. Я не понимаю, что вас не устраивает? Вы хотите иметь широкие штаны или узкий пиджак?
– Да, но придёт следующий покупатель, со стандартной фигурой, и останется без костюма. Нельзя же думать только о себе.
– А чем вы хуже следующего покупателя? Почему у него должен быть костюм, а у вас нет?
Адам был поставлен в тупик такой постановкой вопроса. Честно сказать, в самой-самой глубине души он считал себя хуже следующего покупателя. Все люди казались ему лучше, чем он сам. И ещё одно обстоятельство: Адам не умел быть счастлив за чей-то счёт, и в том числе за счёт следующего покупателя.
– Ну, я не знаю... – растерянно сказал Адам.
– А я знаю. Вы любите создавать себе трудности, – определила Инна. – Вас хлебом не корми – дай пострадать.
Она взяла Адама за руку и подвела к кассе.
– Сто шестьдесят рублей, – сказала кассирша.
Адам достал деньги, отдал кассирше. Та пересчитала их и бросила в свой ящичек, разгороженный для разных купюр. И все это время у Адама было чувство, будто идёт через контрольный пост с фальшивыми документами.
Инна отошла к продавцу и протянула старую одежду Адама.
– Заверните.
Продавец ловко запаковал, перевязал шпагатиком и вручил свёрток.
Вышли на улицу.
Возле магазина был небольшой базар. Старухи в чёрном продавали яблоки в корзинах и астры в вёдрах.
Увидев Адама и Инну, они притихли, как бы наполнились уважением. Инна посмотрела на своего спутника – со стороны, глазами старух – и тоже наполнилась уважением. А уважение – самый необходимый компонент для пирога любви.
– Потрясающе... – обрадовалась Инна, услышав в себе этот необходимый компонент.
– Да? – Адам осветился радостью и тут же забыл свои недавние сомнения относительно следующего покупателя.
«А в самом деле, – подумал он. – Почему не я?» Он давно хотел иметь хороший костюм, но все время почемуто откладывал на потом. Хотя почему «потом» лучше, чем «сейчас»? Наверняка хуже. «Потом» человек бывает старше и равнодушнее ко всему. В жизни надо все получать своевременно.
– Maintenant, – проговорил Адам.
– Что? – не поняла Инна.
– Maintenant по-французски – это сейчас.
Инна остановилась и внимательно посмотрела на Адама. Она тоже ничего не хотела ждать. Она хотела быть счастливой сегодня. Сейчас. Сию минуту.
Адам подошёл к старухе и купил у неё цветы. Астры были с блохами, а с повядших стеблей капала вода.
Инна оглядела цветы, вернула их бабке, востребовала деньги обратно и купила на них яблоки у соседней старухи. Когда они отошли, Адам сказал, смущаясь замечания:
– По-моему, это неприлично.
– А продавать такие цветы прилично? – Инна посмотрела на него наивными зелёными глазами.
«И в самом деле», – усомнился Адам.
По вечерам в санатории показывали кино. Фильмы были преимущественно о любви и преимущественно плохие. Похоже, их создатели не догадывались, зачем мир расколот на два пола – мужчин и женщин. И не помнили наверняка, как люди размножаются, – может быть, отводками и черенками, как деревья.
Однако все отдыхающие шли в просмотровый зал, садились и пережидали кино от начала до конца, как пережидают беседу с занудливым собеседником. С той разницей, что от собеседника уйти неудобно, а с фильма – можно.
Инна и Адам садились рядом и смотрели до конца, не потому что их интересовала вялая лента, а чтобы посидеть вместе. Инна все время ждала, что Адам проявит какие-то знаки заинтересованности: коснётся локтем локтя или мизинца мизинцем. Но Адам сидел как истукан, глядел перед собой с обалделым видом и не смел коснуться даже мизинцем. Инна догадывалась, что все так и будет продолжаться и придётся брать инициативу в свои руки. Такого в её небогатой практике не встречалось. Адам был исключением из правила. Как правило, Инна находилась в состоянии активной обороны, потому что не хотела быть случайной ни в чьей жизни. Пусть даже самой достойной.
В понедельник киномеханик был выходной. Отдыхающие уселись перед телевизором, а Инна и Адам отправились пешком в соседнюю деревню. В клуб.
В клубе кино отменили. В этот день проходил показательный процесс выездного суда. Инна выяснила: истопник пионерского лагеря «Ромашка» убил истопника санатория «Берёзка». Оба истопника из этой деревни, поэтому именно здесь, в клубе, решено было провести показательный суд, в целях педагогических и профилактических.
Деревня состояла из одной улицы, и вся улица собралась в клуб. Народу набралось довольно много, но свободные места просматривались. Инна и Адам забрались в уголочек, приобщились к зрелищу. Скорбному театру.
За длинным столом лицом к залу сидел судья – черноволосый, с низким лбом, плотный и идейно добротный. По бокам от него – народные заседатели, женщины со сложными, немодными причёсками и в кримпленовых костюмах.
На первом ряду, спиной к залу, среди двух милиционеров сидел подсудимый, истопник «Ромашки».
– А милиционеры зачем? – тихо спросила Инна.
– Мало ли... – неопределённо отозвался Адам.
– Что?
– Мало ли что ему в голову взбредёт.
Инна внимательно посмотрела на «Ромашку» и поняла: ему ничего в голову не взбредёт. «Ромашка» был мелок, худ, как подросток, невзрачен, с каким-то стёртым лицом, на котором читались явные признаки вырождения. Чувствовалось, что его род пришёл к окончательному биологическому упадку, и следовало бы запретить ему дальше размножаться, в интересах охраны природы. Однако выяснилось, что у обвиняемого двое детей, которые его любят. А он любит их.
Судья попросил рассказать «Ромашку», как депо было. Как это все произошло.
«Ромашка» начал рассказывать о том, что утром он подошёл к шестёрке за бутылкой и встретил там «Берёзку».
– Какая шестёрка? – не понял судья.
Ромашка объяснил, что шестёрка – это сельмаг N 6, который стоит на их улице и сокращённо называется «шестёрка».
Судья кивнул головой, показывая кивком, что он понял и удовлетворён ответом.
...«Берёзка» подошёл к «Ромашке» и положил ему на лицо ладонь с растопыренными пальцами. («Ромашка» показал, как это выглядело, положив свою ладонь на своё лицо.)