«Что же из этого следует? Следует жить!»
Человек адаптируется к изменениям внешних условий несравненно лучше любого другого животного. Ибо способен менять собственную среду обитания. Пока не в глобальных масштабах: нынешний нагрев планеты порождён — несмотря на всё наше самомнение — внешними причинами. Но по меньшей мере в пределах непосредственной досягаемости.
По старинной присказке, местечковый умник в большом городе — еле-еле сумасшедший. Лето две тысячи седьмого поставило немало рекордов жары в Москве. Но для моей родной Одессы эти московские температуры далеко не запредельны. А уж мои сокомандники, пребывающие в Израиле едва ли не больше, чем я в Одессе, и подавно не заметили ни в московской, ни в одесской жаре ничего сверхъестественного — кроме журналистского шума по её поводу.
Одесса изначально рассчитана на климат куда более жаркий, нежели в Москве. Но и одесская жара по ближневосточным меркам скромна — поэтому семитские народы ещё с финикийских времён вырабатывали куда более совершенные, нежели в наших краях, способы поведения при высокой температуре и защиты от неё.
Канотье одесских «пикейных жилетов» — не прихоть моды, а лёгкая и хорошо вентилируемая защита головы от южного солнца. Среднеазиатский стёганый халат и арабский бурнус не пропускают к телу ни ночной холод, ни палящий воздух свирепого летнего дня.
Толстые стены, шторы и жалюзи на окнах — привычные черты южного дома. На севере можно экономить на стенах, если отопление дёшево. Зато от жары до недавних времён нечем было защититься, кроме стен — тепловых аккумуляторов: ночью они отдают тепло, и дневная жара должна прогреть их насквозь, прежде чем доберётся до комнат.
Калифорнийские кондиционеры тратят на охлаждение воздуха в домах едва ли не больше энергии, чем вся Россия — на отопление. Уже из этого видно: нашумевшая книга Паршева «Почему Россия не Америка», объясняющая наши экономические трудности неизбывными русскими морозами, имеет к реальности не большее отношение, нежели, к примеру, «Война миров» Уэллса (а по литературному дарованию фантасту Паршеву далеко не то что до фантаста Уэллса, но даже до фантаста Головачёва).
Распорядок жизни жарких стран тоже теплозащитный. Средиземноморская сиеста — отмена дневной активности — сохраняет силы, чтобы прохладным вечером с лихвой наверстать упущенное.
Главное же — юг вырабатывает радикально иные, нежели на севере, технологии производства. Так, капельное орошение в Израиле позволяет питать один из щедрейших в мире урожаев из тамошних крайне скудных речушек (легендарный Иордан куда мельче Яузы).
Есть в жаре и достоинства. Тот же Израиль не развивает горячее водоснабжение. Даже зимой, когда температура в некоторых районах опускается почти до нуля, многие километры чёрных тонких труб на крышах жадно впитывают солнечные лучи — вода в них нагревается так, что душ вполне комфортен. А уж летом из этих труб едва ли не кипяток течёт.
Перечислять способы приспособления к жаре и использования её возможностей можно очень долго. Любой специалист назовёт сотни примеров. Глобальное потепление — как и похолодание — далеко не катастрофа. Человечество в целом выработало столько рецептов выживания в любых условиях, что их более чем достаточно для неуклонного всеобщего процветания.
Успешнее прочих осваивает жару Израиль — единственная пустынная страна, создавшая европейский уровень жизни не ценой сырьевого экспорта, а исключительно делами голов и рук своих жителей. Еврейский опыт позволит всему человечеству благополучно пережить предстоящую пару десятилетий.
Даже глобальное потепление не отменяет глобальную же конкуренцию. Кто первым перенесёт на свою почву израильские уроки — получит ощутимое преимущество перед не столь расторопными конкурентами. Правда, ненадолго: всего на ту же пару десятилетий. Но в промышленности за это время меняется два-три поколения оборудования и технологических процессов. Опережение хотя бы на пару лет — выигрыш по меньшей мере в половину поколения. Наша авиация в Великой Отечественной войне как раз на полпоколения опережала германскую — и несмотря на все организационные неурядицы, к середине войны мы уже прочно господствовали в воздухе. Может быть, и теперь — в войне с природой — сработаем с опережением?
Логистика на Неве
Санкт-Петербург — экономически вынужденный город
В исторической науке принято говорить: «История не знает сослагательного наклонения». С античных времён известно: даже боги не могут сделать бывшее небывшим. Нельзя переиграть былое, опробовать разные варианты действий.
Но исторические события можно оценить только сравнением с несостоявшимися вариантами. Так, болезненная для нас память об Иване Четвёртом Васильевиче Рюриковиче или Иосифе Первом Виссарионовиче Джугашвили — при всей скромности их кровопролитий на фоне деяний правителей многих других стран в те же эпохи — заставляет спрашивать: а можно ли было менее свирепыми средствами решить сложнейшие задачи, вставшие перед страной, или любым путём добиться лучшего результата?
Не зря с давних времён на стыке литературы с наукой развивается увлекательное направление исследований — альтернативная история. Ей отдали дань даже многие классики. Так, британский историк Арнолд Джозеф Тойнби славен не только концепцией ответа на вызов как движущей силы истории, но и сборником очерков об исторических развилках: скажем, что было бы, если бы Александр Третий Филиппович Македонский не умер в Вавилоне в тридцать три года (до сих пор спорят, погубила его лихорадка или пьянка)?
Увы, свобода альтернативной истории — кажущаяся. Великие дела редко свершаются по произволу. Так, северная столица России создана по точному расчёту логистики — искусства снабжения — на уровне целого театра военных действий. Да ещё в сочетании с межгосударственным экономическим сотрудничеством.
С середины семнадцатого века — когда Россия оправилась от последствий Смутного времени и снова вошла в мировую политику и экономику — и вплоть до конца наполеоновских войн главным нашим торговым партнёром была Англия. Россия систематически нарушала установленную Наполеоном Карловичем Бонапартом антианглийскую континентальную блокаду: без торговли с островной державой мы разорились бы. Но и британцы нуждались в нашем товаре ничуть не меньше, чем мы — в плодах их промышленности. Лучшим материалом для канатов на флоте — основе британского величия — была русская конопля. Наше железо почти до конца девятнадцатого века выплавлялось на древесном угле и потому было куда чище английского: там леса, пригодные на топливо, сведены ещё в средневековье, а коксовать каменный уголь хотя и попытались ещё в тысяча семьсот тридцать пятом, но нюансы процесса, включая удаление вредных для металла примесей, осваивали ещё порядка века.
Наш хлеб был нужен и на юге. Но там хватало конкурентов: скажем, нищая Италия охотнее возила зерно из соседней Франции.
А главное — турок мы научились бить уже к концу правления Петра Первого Алексеевича Романова. С тех пор южный театр военных действий не требовал особо пристального надзора высшей государственной власти: зачистка Черноморского побережья от турок и покорение крымских татар хотя и заняли более полувека, но проходили в рутинном режиме. Даже в Крымской войне два наших полка легко сокрушили отборных французских гвардейцев — зуавов — благодаря тому, что по одежде в арабском стиле приняли их за турок.
На севере же мы с тысяча пятьсот девяностого по тысяча восемьсот девятый почти непрерывно бились со Швецией. Успокоились шведы, только когда мы отвоевали у них Финляндию и по льду Ботнического залива атаковали Стокгольм. До того даже тривиальная проводка морских торговых караванов в мирное время могла обернуться полноценным сражением.
Располагали шведы не только умелой армией, но и мощным флотом. Это придало войне динамику, недостижимую на чисто сухопутном фронте причерноморских степей. Для принятия стратегических решений нам зачастую оставались даже не дни, а считанные часы.
К концу эпохи русско-шведских войн — в тысяча семьсот девяносто втором — братья Клод и Игнатий Шапп разработали оптический телеграф. Все его узлы и принципы известны ещё с античности. Если бы конструкция появилась веком ранее, динамичным балтийским театром военных действий можно было бы управлять из Москвы. Но у Петра Первого Алексеевича Романова не было связи быстрее конного гонца. Пришлось переезжать к центру событий.
Вдобавок на Балтике не так уж много мест, удобных для кораблестроения. Ригу, отвоёванную у шведов по ходу Северной войны, куда труднее защитить от вражеских рейдов, чем Петербург, прикрытый с моря системой островов (на крупнейшем из них — Котлине — воздвигнута мощнейшая морская крепость Кронштадт). Создание же флота — дело весьма затратное, а потому требующее непрерывного надзора высшей государственной власти.
Через два года после смерти Великого на трон сел его внук Пётр Второй Алексеевич Романов — и вместе с двором вернулся в Москву. Но ещё через три года — сразу после смерти юноши — центр империи вновь пришёл на Неву. И оставался там, пока большевики не вырвали страну из системы международной торговли.
Говорят, тяготы сотворения Северной Пальмиры на болотах унесли многие тысячи строителей. Увы, на войне как на войне: эти жертвы ничтожно малы по сравнению с потерями страны в случае поражения от шведов. А без балтийского центра управления поражение было практически неизбежно: при тогдашних средствах связи не выстраивалась из Москвы ни координация, ни логистика.
Правда Нострадамуса
Зашифрованный прогноз
Один из знаменитейших предсказателей — Мишель де Нотр-Дам, или, как он подписывался в латинизированной форме, Михаил Нострадамус — замечателен во многих отношениях. Глубоко и разносторонне образованный, с богатейшим жизненным опытом. Успел заняться множеством интересных работ. В частности, был врачом. В своём родном городе даже сумел остановить эпидемию чумы, что и по нынешним временам довольно сложно. Похоже, он вовремя заметил первые приметы этого несчастья и успел организовать действительно надёжный карантин.
Однажды он в очередном гороскопе сформулировал фразу, оказавшуюся приложимой к последовавшей после того смерти короля Генриха Второго. Тот погиб довольно нелепым образом: участвовал в рыцарском турнире, у его противника раскололось копьё, тоненькая щепка проскочила сквозь щель в забрале шлема и попала в глаз. Случай действительно несчастный и совершенно непредвиденный, но вот так уж Нострадамусу повезло. Или не повезло, судя по последствиям. Гороскопов он составлял много, ибо они были в большой моде, и одна из формулировок случайно попала — как у меня в своё время попала в реальный случай формулировка «на тебя лошадь наступит». Бывает.
После этого Нострадамуса сочли идеальным прорицателем и начали верить всему, что он говорит. Это очень выгодно, ибо за пророчества люди готовы щедро платить в надежде, что потом смогут возместить расходы, обойдя особо острые подводные камни судьбы. Насколько я могу судить, эта надежда никогда не оправдывается, но верят в такую возможность очень многие.
Но, с другой стороны, Нострадамус весьма интересовался реальной жизнью. А тут получилось, что он просто не может ничего о ней сказать, потому что всё воспринимают как пророчество.
Дальше перескажу статью, опубликованную в журнале «Наука и жизнь» лет, наверно, пятнадцать назад. Мой пересказ далеко не столь увлекателен, как оригинал, но боюсь, что оригинал сейчас даже менее доступен, чем мои слова.
Нострадамус, помимо всего прочего, в какой-то мере мой коллега — политический аналитик и консультант. Похоже, это вообще далеко не худший вариант карьеры для человека, чьи ум и образование столь известны окружающим, что систематически преувеличиваются. В его время самой актуальной политической проблемой была религиозная война по всей Европе между католиками и недавно сформировавшимися протестантами.
Главным оплотом католиков стала Испания — в ту пору величайшая из европейских монархий, владевшая половиной ресурсов Западного полушария. Нострадамус задумался: что будет, если и в самой Испании протестантство войдёт в моду? И начал рассчитывать, как в этом случае обернутся события. Получился большой и очень увлекательный анализ со множеством крайне серьёзных последствий для всей Европы. Но опубликовать его тогда было просто рискованно. Во-первых, Франция — католическая страна, и там за описание перспектив протестантства не похвалили бы. Во-вторых, могли и просто наёмного убийцу подослать в качестве мести за слишком эффектный прогноз.
Но в ту пору — и ещё пару веков после Нострадамуса — в науке бытовал интересный обычай. Чтобы застолбить приоритет, публиковали ключевые формулы открытия в зашифрованном виде. Если в дальнейшем открытие подтверждалось, учёный публиковал ключ к шифру и таким образом доказывал: «Вот ещё когда я всё это придумал!» Ну, а если не подтверждалось, он просто оставлял ключ в секрете и его репутация не портилась.
Нострадамус воспользовался этим же приёмом. Он придумал шифр к своему исследованию.
Например, в тогдашних религиозных войнах колоссальную роль сыграли войска Швеции. Достаточно вспомнить Тридцатилетнюю войну, шедшую с тысяча шестьсот восемнадцатого по сорок восьмой год в основном на территории многочисленных государств, ныне слившихся в Германию. Итоги войны подвёл Вестфальский мир, зафиксировавший правило невмешательства во внутренние дела государства. В частности, было установлено: cuius regio tuius religio — чья власть, того и вера. Так вот: протестантскими стали те государства, где успели побывать шведы, а все прочие так и остались католическими.
Швеция — самая северная страна тогдашней Европы. Поэтому Нострадамус назвал её «северным соседом». Испания у него стала «красной», поскольку красный — основной в Испании геральдический цвет. У него даже появились «красно-красные» — испанские кардиналы, ибо кардиналы ходят в красных мантиях, и так далее.
Получившийся зашифрованный текст Нострадамус изложил в стихотворном виде и опубликовал.
События пошли другим путём. В Испании так и не появилось сколько-нибудь значимого протестантского движения. Соответственно и ключ к прогнозу Нострадамус публиковать не стал. А когда он умер, сработала репутация: его текст сочли пророчеством для будущих времён, а не анализом современных ему событий, и пытались расшифровать, примеряя к каждому новому повороту истории. Только в конце тысяча девятьсот восьмидесятых кто-то из российских историков догадался наконец примерить слова Нострадамуса не к нашим дням, а к его собственной эпохе. Всё сошлось. Но легенды о Нострадамусе так популярны, что реальное содержание его слов до сих пор не знает почти никто, а все предпочитают фантазировать.
Коммуникационная ловушка
Ржевские сражения были жизненно необходимы
На поле боя Великой Отечественной войны наша армия мало уступала противнику. Безвозвратные потери — убитые, раненные так тяжко, что вовсе выбыли из армии, умершие в плену — одиннадцать с половиной миллионов человек у нас, восемь и шесть десятых миллиона у немцев и их союзников. Четыре к трём — достойное соотношение.
Демографические потери — включая погибших мирных граждан и спад рождаемости — двадцать шесть и шесть десятых миллиона у нас, одиннадцать и восемь десятых миллиона у противника: пять к двум. Но это — следствие старательного исполнения предначертаний правившей в ту пору национальной социалистической немецкой рабочей партии: освобождение жизненного пространства для высших народов и рас путём истребления низших.
Впрочем, многие считают: немцы истребили столько штатских потому, что военные их не защитили. Может быть, советское командование могло действовать эффективнее?
Серьёзной нашей неудачей в той войне принято считать бои под Ржевом. Задачу занять город поставили восьмого января тысяча девятьсот сорок второго, а решили тридцать первого марта сорок третьего. За пятнадцать месяцев прошли всего две сотни километров. Безвозвратные потери — четыреста тридцать три тысячи человек. Санитарные — раненые, после лечения вернувшиеся в строй — около восьмисот девяноста двух тысяч.