Наступали мы четырежды — в сумме около полугода. Каждый раз — на подготовленную долговременную многослойную оборону. Прогрызается она ценой тяжких жертв — ради глубокого прорыва, дабы разгромить тылы врага и затем легко разбить его войска, лишённые снабжения. Немцы же держали под Ржевом мощные подвижные — танковые и мотопехотные — соединения. Они успевали заткнуть дыры в обороне, выстроить новые системы огня. Поэтому общие немецкие потери под Ржевом чуть ли не вчетверо ниже наших, а в целом по Западному направлению в тысяча девятьсот сорок втором — в два и семь десятых раза (хотя в том страшном году соотношение на других направлениях было для нас ещё хуже). Правда, после каждого нашего удара немцам приходилось пополнять подвижный резерв, снимая силы с других участков фронта. Но и наши силы под Ржевом восстанавливались по нескольку месяцев. Не зря зачастую говорят о Ржевской Мясорубке.
Стоил ли Ржев столь страшной цены?
Увы, стоил. Ибо характер того сражения всецело обусловлен не местными обстоятельствами, а стратегическими — проявляющимися иной раз за многие сотни километров от Ржева — соображениями.
Ржевская группировка контролировала магистрали, связывающие Москву и Смоленск — крупнейшие центры коммуникаций. Причём не только дорог от тыла к фронту, но и рокадных — вдоль фронта. Поэтому под Ржев проще всего было доставлять подкрепления и боеприпасы, а главное — оттуда войска легко перебрасывались на другие участки.
Мы не могли отказаться от атак укреплённой линии по мере накопления свежих сил и боеприпасов. Если бы немцы почуяли нашу пассивность на ржевском фронте — сразу отвели бы войска под Смоленск, а оттуда по рокадам перебросили к Ленинграду или Сталинграду. Нарушение неустойчивого равновесия на любом из этих ключевых участков привело бы не только к захвату самого города, но и к обвалу громадной части фронта. Жертвы многократно превзошли бы все кошмары Ржева.
Удержала немцев от такого манёвра лишь угроза разгрома отступающих нашим ударом вдогонку. Но не только ради такого удара мы не могли перебросить из-под Ржева — ни к Ленинграду, ни к Сталинграду — свои силы. Немцы умели нащупать малейшую слабину в чужих боевых порядках, вклинить в неё подвижные части (а под Ржевом их хватало) и развить наступление. Ржев недалёк от Москвы. Немцы могли повторить ход, сорванный в ноябре — декабре тысяча девятьсот сорок первого. С учётом достигнутого в сорок втором уровня военного искусства и подвижности обеих сторон нам надо было держать под Ржевом силы, в разы превосходящие возможное немецкое наступление — иначе мы не успели бы заткнуть брешь.
Поэтому же нам под Ржевом нельзя было пассивно обороняться. Атакуя, мы вынуждали немцев концентрировать свои силы на угрожаемом направлении, не позволяли им искать места, удобные для прорыва наших позиций.
Обе стороны сознавали: бои под Ржевом не решают никаких задач, важных именно для этого региона. Немцы ещё в Первой Мировой войне намаялись в позиционном тупике Западного фронта. Теперь они вовсе не желали, как в ту пору, сжигать ресурсы в пассивной обороне. Наши военачальники благодаря манёвренному характеру Восточного фронта и Гражданской войны не накопили столь печального опыта, но теоретически знали бессмысленную кровопролитность атаки подготовленных укреплений, за которыми — подвижные резервы. Увы, структура коммуникаций не оставляла в центральной части фронта иного выбора ни нам, ни немцам.
На ясном стратегическом фоне было немало тактических ошибок. Мы — из-за меньшего боевого опыта — ошибались чаще. Только к концу тысяча девятьсот сорок второго — под Сталинградом — мы впервые разгромили окружённого противника. Весной сорок третьего немцы очистили Ржев под угрозой такого же окружения. Но само по себе стремление драться под Ржевом в сорок втором совершенно неизбежно и поэтому оправдано как «деяние, совершённое в состоянии крайней необходимости».
Дети — наши деньги
Никакие накопления не заменят населения
Я — политик не столько действующий, сколько консультирующий. Поэтому могу позволить себе говорить такое, чего ни один публичный деятель, дорожащий шансами на переизбрание, не скажет. Вот и прошедшим летом я заявил то, что практически все политики прекрасно знают и без меня: демографический спад невозможно преодолеть без отказа от нынешней концепции всеобщего пенсионного обеспечения.
Дети — не только цветы жизни и продолжение наших надежд. Цветы надо растить (иной раз до четверти века, прежде чем ребёнок станет хотя бы теоретически способен искать своё место в жизни). Да и ради воплощения надежды тратятся немалые силы и средства — хотя бы на поиск и оплату хороших кружков по интересам. Всё это изымается из ресурсов, полезных для собственного жизнеобеспечения. Главный безвозвратно расходуемый ресурс — время. Даже если оплачен отпуск на несколько лет для ухода за ребёнком — все эти годы вычеркнуты из профессионального совершенствования и карьерного роста.
Осложняется и личная жизнь. Уход за ребёнком — круглосуточный монотонный труд, пусть и скрашиваемый восторгом при виде явных признаков каждого нового этапа развития. Бессонница от детского плача — одно из известнейших, но далеко не тяжелейших последствий пребывания в доме человека, физиологически не способного контролировать собственную жизнедеятельность. Ребёнок осваивает нелёгкие искусства перемещения в пространстве, открывания дверей и ящиков, удержания предметов разной формы и прочих деталей взрослого поведения. И при этом неизбежно громит всё домашнее хозяйство. Это пострашней бессонницы.
А потом родители повторяют поговорку: большие детки — большие бедки…
Словом, нынче многие считают: куда выгоднее не тратить силы на детей, а копить деньги на старость.
Но деньги сами по себе несъедобны. Они — всего лишь способ получить какие-то материальные блага. А их ещё надо произвести. Если демографический спад продолжится — произвести будет некому.
Мои оппоненты указывают: соотношение между трудоспособными и пенсионерами, установившееся ныне, ещё долго не изменится, и средний уровень жизни сохранится, пока сокращение общей численности населения не затруднит поддержание и развитие технологий. Правда, Россия до этого дошла при развале СССР: ведь в большинстве нынешних технологий новые разработки заведомо не могут окупиться на рынке, где живёт менее двухсот миллионов человек. Но в Европейском Союзе или Северо-Американской Зоне Свободной Торговли (не говоря уж о Китае с Индией) ещё нескольким поколениям нечего бояться. А там и технологии разовьются, снимая опасения за благосостояние иждивенцев. Уже сегодня в сельском хозяйстве Соединённых Государств Америки занят всего каждый пятидесятый (а с учётом сезонных работ — каждый тридцатый) житель — и при этом СГА экспортируют добрых две трети производимого продовольствия. И по прочим видам жизнеобеспечения один с сошкой рано или поздно легко прокормит семерых с ложкой. Было бы у этих семерых под старость накоплено достаточно, чтобы оплатить его труд.
Долгосрочные накопления идут на инвестирование — в частности, техническое перевооружение производств. Но в рамках одного поколения технологий каждый следующий грош, вложенный в оборудование, даёт меньшую отдачу, нежели предыдущий. Новые же методы рождаются не каждый день. Фридрих Фридрихович Энгельс правильно отметил: когда у общества возникает потребность, она движет науку вперёд больше, чем десяток университетов. Но если собрать девять беременных, ребёнок за месяц не родится! Генрих Саулович Альтшуллер указал: фундаментальное открытие должно обрасти многими тысячами изобретений разного уровня творческой новизны, прежде чем даст заметные результаты. На поиск уходят многие десятилетия.
Если у нас не будет детей, денежные накопления не помогут: их некому будет использовать для производства того, что потребуется нам на пенсии. Сегодня мы ещё надеемся на гастарбайтеров из стран, где молодёжи пока хватает, да на вынесение туда производства. Но проблема настигнет наших — пусть и немногочисленных — потомков: ведь вслед за развитым производством в эти страны придёт и современная структура общества, включающая сильную социальную политику, в том числе и всеобщее пенсионное обеспечение.
Сам этот привычный нам способ жизнеобеспечения — довольно новый. Пенсии тысячелетиями были редкой привилегией. Только в конце девятнадцатого века канцлер Второй Германской империи Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинандович герцог фон Лауэнбург князь фон Бисмарк унд Шёнхаузен в борьбе с социалистами принял некоторые популистские меры — в том числе пенсии для всех. Другой любимый мною автор политических афоризмов и поборник величия империи Уинстон Леонард Рэндолфович Спенсёр Чёрчилл сказал: политический деятель думает о следующих выборах, а государственный о следующих поколениях. Как видно, Бисмарк в данном случае не явил мудрости государственного деятеля.
Все пенсии уничтожить невозможно. Всегда ктонибудь рано потеряет детей или по объективным причинам вовсе не сможет их завести. Но если мы в массе своей не поймём, что конечным источником всех богатств остаётся именно труд — будем обречены на нищую старость и голодную смерть.
Вниз лучше, чем вверх
Дамбы против наводнений — стратегия тупиковая
Будучи в очередной раз в Одессе, обратил внимание на выплеск пугалок в местных и республиканских средствах массовой информации. Дамбы в нижнем течении Дуная давно не обновлялись. При очередном паводке их того и гляди прорвёт и размоет — а тогда всей округе не поздоровится.
Самое странное в этом шуме — то, что местные власти действительно полагают обваловку русла громадной реки защитой от её разливов…
Хуанхэ — Жёлтая река — и Янцзы — Длинная река — тянутся из Тибета через весь Китай. Подпитка тающими горными льдами и муссонные дожди создают мощные паводки. На равнинах уровень воды поднимается иной раз на пять метров. Затапливаются преизрядные окрестности.
Китайские крестьяне по меньшей мере две с половиной тысячи лет ограждают себя от разъярённых паводковых вод дамбами, ограждающими всю равнинную часть великих рек. Вдоль Хуанхэ и её притоков тянется уже около пяти тысяч километров насыпных стен, вдоль Янцзы — более двух тысяч семисот километров.
Сооружения грандиозные. Можно лишь восхищаться трудолюбием миллионов крестьян. И сокрушаться их же недальновидности.
За тысячелетия вроде бы можно было возвести непроницаемые плотины на века вперёд. Между тем их наращивают едва ли не ежегодно. Значит, есть в самой идее защитного сооружения нечто, ставящее эффективность идеи под серьёзное сомнение.
Это «нечто» кроется в самом названии реки Хуанхэ и Жёлтого моря, куда она впадает. И реке, и морю придаёт цвет преизрядная концентрация ила. Значительная часть китайских равнин покрыта лёссом — сверхтонкозернистой глиной, легко размокающей и размывающейся. Великие реки намывают столько лёсса, что под конец пути способны окрасить целое море.
Конечно, далеко не весь лёсс выносится с материка. Основная его часть оседает по дороге. Регулярные разливы рек постепенно покрыли лёссом все местности, куда добирались паводковые воды. Сравнительная однородность почвы китайских равнин — следствие многотысячелетнего заиливания.
Когда первые дамбы отгородили равнину от паводковых вод, лёссовый ил стал оседать только в пределах русла рек. И, естественно, поднимал их дно. Рано или поздно очередной паводок переваливал через земляные валы и растекался по равнине во все стороны. Падая с верха дамб, он обретал мощь куда сокрушительнее, чем при былом плавном разливе. И крестьяне, оправившись от очередной природной катастрофы, вздымали насыпь ещё выше.
Сейчас русла великих рек напоминают грандиозные вариации на тему римских акведуков. На протяжении многих сот километров они текут куда выше окружающих равнин. Хуанхэ местами поднята над землёй на десяток метров, а уж три-пять метров — почти повсеместно обычное превышение. Дамбы соответственно ещё выше — по меньшей мере на пять метров обычного паводка.
Когда паводок всё же перехлёстывает дамбы и рушится на равнину с такой внушительной высоты, он сметает всё на многие десятки километров вокруг. Разливы, некогда бывшие ежегодной мелкой неприятностью, ныне происходят раз в десяток лет — но с катастрофическими последствиями.
Вдобавок значительная часть Китая сейсмоопасна. Паводок хотя бы можно предвидеть и загодя эвакуировать людей и самые ценные вещи. Но если дамбу прорывает подземный удар, уйти не успеет никто. Чудовищные по сравнению с большинством других стран потери при китайских землетрясениях — следствие не только плотности населения, но и стратегии защиты от наводнений, избранной простыми крестьянами тысячи лет назад…
Одна из крупнейших рек Европы судоходна в большей части своего течения. В советские времена Дунайское пароходство было сопоставимо если не с крупнейшим судовладельцем мира — Черноморским (в начале тысяча девятьсот девяностых полностью разворованным), то по крайней мере с Азовским — полноценным морским. Нижнее течение Дуная изрядно страдает от заиливания — хотя пока наносы там куда меньше Хуанхэ с Янцзы. Поддержание судоходства хотя бы в крупнейших рукавах речной дельты требует постоянных дноуглубительных работ — но многократно окупается.
Ныне Украина то и дело спорит с Румынией за право пользования некоторыми судоходными рукавами Дуная. И в то же время собственными руками — через поддержание дамб — выводит из строя другие рукава, при должном дноуглублении также способные стать судоходными. Да вдобавок строит себе мину замедленного действия в китайском стиле.
Почему такое решение приняли древние крестьяне, понятно: у них просто не было техники, способной регулярно выгребать со дна больших рек слой ила и тем самым поддерживать глубину русла достаточной, чтобы паводок не вырывался из существующих берегов. Но нынче людям хватает средств, чтобы опустить дно любого нужного рукава Дуная до уровня, исключающего разлив даже при самом мощном мыслимом паводке. Заодно можно не только компенсировать все затраты на работу землечерпалок, но и получить ощутимую прибыль: грузопотоки на Дунае вряд ли в обозримом будущем изменят очевидную ныне тенденцию к росту.
Вероятно, когда речь о дунайских паводках зашла впервые, дамбы показались более простым, скорым и дешёвым решением…
Поговорка «скупой платит дважды» слишком оптимистична. Скупой платит каждый раз, когда обстоятельства вновь напоминают об его скупости.
Между производителем и потребителем
Диктатура посредников = диктатура посредственностей
Российское правительство призывает крестьян самостоятельно торговать на городских рынках, дабы не зависеть от произвола перекупщиков. Но за базарными прилавками — в основном люди, даже по виду непричастные к труду на земле. Обычно в этом винят мафиозное объединение интересов спекулянтов и правоохранителей. Но причина чисто экономическая — а потому неодолимая.
Разделение труда повышает производительность. Потратит крестьянин время на поездки в город, на стояние за прилавком — вынужденно уделит меньше сил и внимания уходу за угодьями, за инструментами — произведёт куда меньше. Даже если сам выручит чуть больше — обществу в целом его самодеятельность куда менее выгодна, нежели выделение особой касты торговцев.
Один посредник может взаимодействовать сразу со многими производителями и потребителями. Управляемый им товарный поток куда больше, чем у каждого из его контрагентов. Даже если сам он за свои услуги возьмёт скромную долю общей цены — масса его прибыли вполне ощутима.
Спрос может быть слишком велик, чтобы его удовлетворил один изготовитель. Но торговец не нуждается в значительных производственных мощностях. Ему мало что мешает развернуть сеть на весь доступный рынок. Посреднику легче добиться монополии, чем производителю или потребителю.
Монополия же позволяет произвольно наращивать цену. Посредник способен разбогатеть быстрее любого из обслуживаемых им производителей.
Отправной точкой английского промышленного и финансового могущества считают огораживание — массовый захват общинных земель частными владельцами, сопровождаемый массовым разорением крестьян и принуждением их к работе в промышленности за бесценок. Но пройти от этой точки пришлось немало. Главными шагами стали два запрета. Сперва стало невозможно вывозить просто шерсть: пришлось развивать валяние войлоков и сукон, прядение, ткачество — то есть промышленность. Затем Навигационный акт почти исключил внешнюю торговлю на неанглийских судах. Привилегию обрели посредники между английской — уже стремительно развивавшейся — экономикой и остальным миром. Тогда и стала Британия править морями.