И когда наступил тот день, век бы его не помнить, я и понятия не имел, что тоска уже взорвалась, все пошло наперекосяк и вдребезги. Да и кто бы понял?
Потому что, на первый взгляд, ничего вроде бы и не произошло. Просто-напросто, однажды, видя, что близится время Кате вернуться, я ее ждал на окраине лагеря, как давно уже взял в привычку: от нетерпения скулы сводило, теплилась надежда, что уж сегодня-то дело сдвинется с мертвой точки. Все было, как обычно — она шагала с автоматом на плече, стойкий оловянный солдатик, вот только в левой руке держала букет лесных цветов довольно приличных размеров.
Я на него поначалу не обратил особого внимания, меня в первую очередь интересовала радиограмма, я забрал у Кати бланк, ушел к себе в палатку и расшифровал в два счета — шифр ведь не менялся, я к нему привык, как орешки щелкал. И запустил про себя в семь этажей с присвистом и кандибобером — очередная отписка, с наилучшими пожеланиями и очередным напоминанием о всех возможных мерах предосторожности, чтоб их там черти взяли… И снова начинаются два дня тягостного безделья.
В таком состоянии, чтобы не рехнуться от тоскливой скуки, займешься любой мелочью, выбивавшейся из повседневности. Потому что больше и нечем. Не проводить же строевые занятия или учения по быстрому окапыванию с нашей невеликой воинской командой — солдат всего шесть, смешно как-то… Посидел я у входа в палатку, покурил, от нечего делать вернулся мыслями к Катиному букету — и очень быстро определил, где тут концы с концами не сходятся. Не особенно и сложный ребус, быстренько решается, в два счета.
Когда я вошел к ней в палатку, Катя как раз этот букетище пристраивала в банке с водой. Я спросил совершенно нейтральным тоном:
— Ребята с радиостанции наконец расстарались? Потому что местный, будь он первый парень на деревне, вряд ли стал бы тебя на дороге поджидать, чтобы букетик вручить, — они люди осторожные, не стали бы вязаться к девушке в офицерских погонах да с автоматом на плече…
Она прищурилась:
— А если я сама собрала?
Я ухмыльнулся:
— Такую версию категорически отметаю с ходу…
— Успели меня прокачать, товарищ майор?
— А тут особенно и нечего прокачивать, Катюша, — сказал я. — Задачка для младших школьников… Знаешь, я тут от скуки по ближайшим окрестностям похаживаю, разглядываю все подряд. В том числе и к цветам присматривался, кое-какие выводы давно сделал. Цветы уже пошли, но их еще довольно мало. А эти, желтые, не знаю, как называются, вообще поблизости от расположения не растут — повыше в гору, за радиостанцией. Чтобы собрать такой букетище самой, тебе бы час понадобился, не меньше. А ты времени на дорогу туда-назад затратила примерно столько, сколько у тебя уходит обычно. Ну там плюс-минус пара минут, я ж с секундомером не стоял. Вот и вся дедукция вместе с индукцией… Это Паша постарался или Горбань?
Она преспокойно ответила:
— В одном дали ма-аленькую промашечку, товарищ майор. Букет и в самом деле местный подарил.
— Ого! — сказал я с любопытством. — Нашелся все же ухарь? Не расскажешь?
Катя пожала плечами:
— Тут рассказывать особенно и нечего… На обратном пути свернула к родничку, пить что-то захотелось…
Все мы этот родник прекрасно знали — на полпути от поворота к деревне и нашим лагерем, метрах в десяти от дороги, с которой его прекрасно видно, там редколесье. Из нагромождения каменных глыб бил родничок, понемногу, уходя вниз по склону, превращаясь в ширившийся ручей. Еще и из-за него это место выбрали, чтобы поварам не ходить за водой слишком далеко.
— Понятно, — сказал я. — И тут подходит к тебе роковой красавец с букетом…
— Ага, — безмятежно сказала Катя. — Самое смешное, что это был как раз этакий роковой красавчик: прилизанный, усики в стрелочку. Наподобие Макса Линдера — помните, в Сандомире мы все в кино ходили? Вылитый Макс Линдер. И очень вежливо, чуть ли не с расшаркиванием, интересуется: можно ли поднести паненке эти скромные дары леса? Я подумала и взяла. Не бить же его пяткой в лоб, если он держался самым вежливым образом, — она легонько улыбнулась. — Нас же на сей раз на инструктаже не предупреждали о «запрете на несанкционированные контакты». Наоборот, прозвучало «по возможности поддерживать доверительные отношения с местным населением»… Ну вот, я букет и взяла…
— И заулыбалась, наверняка, на все шестьдесят четыре зуба?
— Было дело, каюсь, — сказала Катя. — От лишней улыбки не убудет. А потом… Ну, перекинулись буквально несколькими фразами, пару минут у родника постояли. Так, самая препустая болтовня. Он интересовался, не страшно ли девушке на войне, не скучно ли в этой глухомани. Очень вежливо держался, прямо-таки по-шляхетски. Ничуть не похож на обычную деревенщину. Я когда читала исторические романы, именно такими шляхтичей старых времен и представляла. Тем более он… — она вдруг сменила тему. — Но должна доложить, товарищ майор: никаких военных тайн, даже самых малюсеньких, выведать не пытался.
Я зацепился за ее обмолвку:
— Кать, а что ты имела в виду, говоря «Тем более он…»?
— А он одет был очень интересно, — сказала Катя все так же безмятежно. — В переливчатом таком зеленом кунтуше — но совсем не того фасона, что носят местные. А в точности таком, какие носили лет триста назад. Шаровары тоже не из дешевой материи, кушак красивый обмотан, очень похоже, шитый золотом, сапоги фасонные…
— А сабли при нем, случайно, не было? — фыркнул я. — С золотой рукоятью?
— Сабли не было, — серьезно сказала Катя. — Никакого оружия я при нем не заметила. Но по одежде — вылитый шляхтич старинных времен. Когда шли по Польше, я не раз такие портреты видела, да и вы наверняка тоже…
— Было дело, — сказал я. — Ну, а теперь, как на духу: свидание назначать пытался?
— Ага, — сказала Катя (к моему удивлению, с толикой мечтательности во взоре). — Не то чтобы назначал — деликатно поинтересовался, может ли назначить.
— А ты?
— А я — как всякая женщина: поиграла глазками-зубками и сказала, что подумаю. И ушла, сославшись на занятость, благо это была чистая правда. Вот и все, товарищ майор, как на духу. Никогда не думала, что в этой глуши может оказаться такой персонаж. Странновато одевается, конечно, но причуда, если подумать, безобидная, верно?
— Верно, — сказал я, глядя на нее задумчиво.
И гадал, что же в этой ситуации следует предпринять, как командиру группы? Ну, поболтала пару минут с местным ухажером (которого я чисто по-мужски вполне понимаю: красавица писаная…). Поведение такое и в самом деле нисколько не противоречило полученным инструкциям, наоборот. Действительно, с какой стати бить человека пяткой в лоб (а она, кстати, неплохо это умела), если он всего лишь галантно дарит букет, держится предельно вежливо? А что пытался назначить свидание, не он первый и даже не двадцатый, и опять-таки нет в этом ничего предосудительного. В то, что немцы или какой другой супостат пытались таким образом подвести к нам своего агента, я категорически не верил что-то. Да, въедливой точности ради, ни один агент не стал бы наряжаться таким павлином, какого она описывала, вылитым шляхтичем старинных времен.
Вот только один маленький нюанс: пусть и пару минут, но разговаривала она с ним, имея в планшетке секретнейший документ, который обязана была мне доставить как можно быстрее. Правда, за это ей не светит даже легонького разноса, и вина в том исключительно моя собственная: я ей, когда все началось, не давал прямого приказа, запрещавшего бы перекинуться с кем-нибудь парой слов на дороге. Говорил только, чтобы не задерживалась, с ребятами на радиостанции не садилась поболтать или погонять чаи (и к тому и к другому ее наверняка склоняли, знаю я своих орлов). «Одна нога здесь — другая там». Что-то вроде этого было сказано. Но это, строго рассуждая, все же не есть приказ. Сам лопухнулся, сам виноват. Если не было прямого приказа, никак нельзя песочить за нарушение. Это надо учесть и немедленно поправить…
Катя с любопытством спросила:
— Так как же, товарищ майор? Отпустите на свидание, если что? Я же девушка вовсе не легкомысленная, сами прекрасно знаете. Скука неописуемая… Отчего бы с интересным человеком не пообщаться чисто платонически? А он, мне кажется, интересный, не из простых селян. Сам намекнул, что человек он творческий, хотя в подробности и не вдавался. Может, пересиживал тут войну? Мы же с таким не раз сталкивались.
Было дело, кивнул я мысленно. Случалось, что к деревенской глуши укрывались подальше от немцев творческие люди, представители интеллигентских профессий, вообще образованные. Учитывая, что немцы, как я уже говорил, твердо взяли курс на истребление польской интеллигенции, ничего удивительного тут не было. Какой-нибудь художник или актер, да еще, может быть, еврей вдобавок, что его положение при немцах лишь усугубляло. А старинный шляхетский наряд? Ну, мало или у творческих людей безобидных бзиков. Может, он так психологически дистанцируется от двадцатого века, от войны? Иные здешние, окажись они в большом городе в своих кунтушах, тоже, очень возможно, смотрелись бы людьми с легоньким бзиком…
Смотрю я на нее — а у нее в синеглазом взоре присутствует та же легонькая отрешенная мечтательность. Я еще ухмыльнулся про себя: неужели в конце концов и нашу неприступную валькирию Катьку зацепило? Ну, она девушка взрослая, а я ей не отец и не муж…
— Интересно, — сказал я. — Каким же это образом он собрался тебе свидание назначать, не уточнял? — спросил я, потому что мне действительно стало интересно. — Подкрадется к лагерю и будет филином ухать? Или где-то под камушком записочку оставит?
— Да ничего подобного, — сказала Катя. — Он просто говорил, что каждый день, примерно в полдень, часа два просиживает у родника, и его всегда там можно найти. Нравятся ему тамошние пейзажи… вот и складывается у меня отчего-то впечатление, что он художник, — и посмотрела с явной надеждой. — Так что прикажете, товарищ майор — ни шагу из расположения, или…
Я подумал немного и сказал:
— Решим так, Катерина свет Андреевна… Поскольку служебных обязанностей у тебя и в самом деле крайне мало, а постоянно сидеть на рации ты не обязана… Да и скука, действительно… В общем, хоть завтра — завтра тебе все равно за шифровками наверх не идти, а связь со штабом, как всегда, вечером. Ступай себе в полдень к родничку и общайся со своим интересным человеком. Только — и это прямой приказ — держись настороже. Хоть кругом тишь, гладь и божья благодать, мы все-таки на войне, да вдобавок, как в песне поется, на чужой сторонушке. Да и этот его наряд старинного шляхтича… В общем, наше профессиональное недоверие не врубай на всю катушку, но включенным держи. И автомат чтоб постоянно был при тебе. Уяснила?
— Уяснила, товарищ майор! — воскликнула она с определенной радостью. — Вы не беспокойтесь, меня обидеть не так просто, сами знаете…
— Знаю, — проворчал я. — Далее. Встречаться только у родника или идиллически гулять у дороги. В лес не углубляться. Это еще один прямой приказ.
— Есть! — отчеканила она браво. — Будет в точности исполнено, товарищ майор!
— Вот и ладушки, — сказал я. — Прямой приказ номер три, последний… Когда возвращаешься сверху с шифровками, идешь скорым шагом и ни с кем не останавливаешься пообщаться даже на минутку, ни с твоим «шляхтичем», ни с кем другим. Ясно?
— Так точно! — ответила она вполне уставным тоном.
— На отлучку тебе отводится не более двух часов. Чтобы мы тут лишний раз не беспокоились.
— Есть!
— Ну вот, вроде бы все обговорили, — сказал я и вышел из ее палатки.
Я не думал, что поступаю неправильно. Нечто вроде короткой увольнительной, если подумать. Ничего страшного, если она поболтает пару часов со своим загадочным «шляхтичем» буквально метрах в трехстах от расположения. Обидеть ее и в самом деле трудновато, не обладая кое-какой спецподготовкой. Ну, а если этот Макс Линдер и питает игривые надежды, то ему, заранее можно предсказать, не обломится. Как до него не обломилось многим другим…
На войне, что греха таить, хватало военно-полевых романов, порой романтических, порой — ничуть. И хватало девушек, живших по принципу: «Так это что же, вдруг меня завтра убьют, и я девочкой помру?» Война, знаете, штука сложная, и психология у людей совсем не та, что на гражданке…
Вот только наша Катька была не из тех, кто жил по принципу «Война все спишет». Случая не было, чтобы кто-нибудь, как писали в старинных романах, воспользовался ее благосклонностью — хотя пытались многие, что уж там. Мы бы знали. Мы как-никак были не крупной армейской частью, а небольшим, этаким тесно сплоченным коллективом, вдобавок состоявшим сплошь из людей, умевших профессионально работать с информацией, наблюдать, прокачивать, делать выводы. Мы бы знали. На гражданке у нее никого не было — и это мы точно знали. Но девушка себя блюла. Может быть, ждала, что однажды придет большое и настоящее, с такими мыслями женщины попадаются не только в романах, но и в реальной жизни тоже.
Одним словом, отшивала всех. Большей частью словесно, но прошлым летом в Белостоке случилась откровенная веселушка: познакомился с Катькой какой-то летный ас, этакий ухарь с неплохим набором наград и Золотой Звездочкой, целый майор. Должно быть, не привыкший к отказам, а Катьку полагавший обычной армейской радисткой. Пригласил ее прогуляться по парку, и там, на скамеечке, без особых прелюдий распустил руки. И тут же получил по организму так, что улетел в кусты через спинку не хуже сбитого «мессера» — как сама Катька потом со смехом выразилась. Тут, как назло, объявились патрули. В таких случаях не бывает ни мужеского, ни женского пола, уставная логика совершенно другая: средь бела дня какая-то сопля с единственной звездочкой на погонах (игра тогда шла такая, что она ходила под видом младшего лейтенанта, сняв награды, — вроде того, как и я сейчас был не майором, а капитаном без единой награды на груди) лупит старшего по званию, аж майора, да еще с геройской звездочкой… Ну, неприятностей у нее не случилось, удостоверение оказалось при ней, а фронтовое управление контрразведки СМЕРШ — не банно-прачечный пункт. Патрули вмиг прониклись и даже поинтересовались, не нужна ли помощь в задержании означенного майора — видимо, решили: вдруг тут не драка, а операция по захвату, и не майор это вовсе, и награды у него чужие… Майор, к тому времени очухавшийся и просекший ситуацию, из кустов так и не решился пока что вылезать, сидел там, как Тарзан в джунглях, только глазами лупал. Ну, Катька отказалась от всякой помощи и с достоинством удалилась.
В общем, я за нашу боевитую девочку Катю не беспокоился ничуть, смысла не видел. Одно смущало: эти шалые бесенята, определенно прыгавшие у нее в глазах. И я с некоторым унынием повторил про себя: что же, зацепило на сей раз нашу неприступную валькирию? Даже если и так, что тут поделаешь? Как говорится, совершенно неуставная ситуация…
Но то самое профессиональное недоверие у меня не отключалось никогда. Вспомнил я, что наши бравые унтера сегодня ближе к вечеру отправляются в очередной культпоход в корчму, разыскал Сидорчука, описал ему «шляхтича» как мог подробнее, с Катиных слов, и поручил выяснить у деревенских, что это, собственно, за персона такая. Рассуждал я просто: вряд ли этот хренов Макс Линдер перед тем, как вернуться в деревню, снимает свой шляхетский наряд, прячет где-нибудь в тайничке под кустиком и переодевается во что-нибудь более соответствующее окружающему времени. Наверняка и по деревне так ходит — а деревня, как уже говорилось, всего-то в сотню дворов. И наверняка все прекрасно знают, кто он такой. И если он тут достаточно давно, к нему попросту притерпелись — что в деревне, что в городе к чудакам относятся спокойно, если они тихие. Уж Богусь-то, пройдоха и первостатейный сплетник, должен знать, что это за птица…
Вот только вернулись они ни с чем, пустышку я вытянул — ну, не так уж редко в нашей работе случается… И сложившийся уже невеликий круг постоянных собутыльников наших бравых унтеров, и даже всезнающий Богусь ничем помочь не смогли. Все дружно пожимали плечами: нет и не было в деревне такого фацета, ходившего бы в наряде старинного шляхтича. Катя, хорошо обученная составлению словесных портретов, подробно мне описала своего нового знакомого, а я старательно повторил все Сидорчуку. Но и схожего по внешности типа, пусть не отличавшегося одеждой от остальных, никто не мог припомнить.