Ему казалось, что внушение работало замечательно, пока девушка не сдвинула озабоченно брови:
— У т-тебя з-зуб з-заболел или из-зжога н-началась?
Тьфу ты, дура…
Или издевается?
Он быстро отвел глаза, выругался про себя, чувствуя, как краска стыда и гнева залили его лицо, зыркнул на прачку, собираясь сказать ей что-нибудь резкое и едкое…
И обидные слова застыли на языке.
Потому что, обняв себя руками за полупрозрачные плечи и съежившись, Мари дрожала, но не сводила с него искреннего, доверчивого взгляда.
Если бы она кричала, ругалась, проклинала его, насмехалась или грозилась нажаловаться преподавателям, ему было бы легче на душе и, может даже, он мог бы сейчас спокойно захлопнуть книгу и отправиться в «Сиреневую ворону» пить пиво и слушать столичных музыкантов в ожидании, пока кто-нибудь из профессоров не придет за ним и не потащит к ректору, но вырваться и убежать из мертвой хватки этого чистого, бесхитростного взгляда он не мог.
— Аг-г-г-гафон?..
— Сейчас, не подпрыгивай, — угрюмо буркнул студент, и Мари, не распознав фразеологии, послушно замерла.
— Кабуча бестолковая… — прошипел сквозь зубы Мельников и исступленно залистал украденную в библиотеке «Большую хрестоматию иллюзий».
Не может быть, чтобы было только одно противозаклятье, обязательно должны быть другие… Только найти бы их… Только бы найти…
Нашлись они сравнительно скоро, целых восемь. И что с того, что все они помещались в разделе «Высшая магия» — любому дураку понятно, что если точно следовать всем инструкциям, то выполнить можно все, что угодно.
Материалы для их наложения — все и сразу, на всякий случай — студиозус нагреб в опустевших перед праздником лабораториях и притащил в сарай уже через полчаса. Вместе с ними он вытащил из мешка одеяло и протянул так и не вышедшей послушно из септограммы девушке.
— Сп-п-пасибо, — жалкая улыбка скользнула по ледяным губам Мари. — К-какой ты з-заботливый!
Агафон прикусил на языке раздраженное слово и хмуро буркнул:
— Это для заклинания надо. Накинь на себя и держи обеими руками за верхние углы.
— Х-хорошо, — ледяные ресницы разочарованно опустились с легким звоном.
Агафон быстро подновил септограмму, расставил ключевые артефакты, сверился с инструкцией, переставил, сверился еще раз, поменял местами второй и третий, прочитал снова, подвинул шестой, связал их, запитал по мере сил, прочитал нужные слова — почти не запинаясь…
Ничего.
— К-кабуча… — растерянно моргнул чародей.
Морально он был готов к клубам дыма, световому шоу, искрам и брызгам, даже если заклинанием они не подразумевались, но вот так вот — молчаливое ничего, словно плевок в лицо?..
— Т-ты уже з-закончил? — грустно вопросила из септограммы Мари.
— Только начал, — раздраженно рыкнул чародей и принялся расчищать поле деятельности для следующего заклинания.
— Т-ты не т-торопись… н-не в-волнуйся… Н-наверное, эт-то очень с-сложные заклятья… д-для самых м-могучих волшебников… которые уже т-триста лет в-волшебничают… н-не меньше… и с-сами кучу к-книжек п-понаписали… Иначе у т-тебя б-б-бы все п-п-получилось д-давно!.. — выстукивая зубами чечетку и рискуя откусить себе язык, подбадривала она его.
После четвертого у Агафона не осталось сил на нее злиться. После пятого стало интересно, чего еще такого она может придумать, чтобы оправдать его беспомощность и неумение в своих глазах. После шестого всякая блажь стала лезть ему в голову, вроде того, что она не оправдывает его, а на самом деле верит в то, что говорит, и снова горячая досада и гнев — но уже не на нее, а на себя — вспыхнули в его душе, а еще упрямое желание непременно доказать и показать. После седьмого — что оправдывает его не перед собой, а перед ним самим, что, конечно, было еще большей ерундой. После восьмого…
После восьмого книга выпала у него из рук, потому что на том месте, где еще мгновение назад отважно пыталась не дрожать ледяная фигурка, теперь стояла Мари.
И молчала.
И только теперь Агафон припомнил, как с последними словами заклинания чем-то нехорошим повеяло в холодном пыльном воздухе сарая, чем-то леденящим, жутью пробирающей до мозга костей…
Не раздумывая больше и не мешкая, он бросился к девушке, коснулся ее пальцев — и захолодел. Потому что прикосновение его встретила теплая — хоть не очень — человеческая кожа, а под ней всеми его магическими чувствами ощущался твердый безжизненный лед.
Иллюзия поменялась местами с реальностью.
Вернее, ее заставили поменяться.
Он.
— К-кабуча… кабучакабучакабучакабуча… — не зная, что делать и не находя других слов, студент попятился, белый, как снег, но споткнулся об уроненный том и хлопнулся на пол, поднимая грязное облако пыли. — Кабуча…
Первым порывом его было бросить всё и бежать. Пусть кто-нибудь другой расхлебывает заваренную им кашу, если сможет, а у него не получилось, хотя он пытался, да еще как, и вообще! Чего ради он должен переживать из-за какой-то бестолковой девчонки, которая сама напросилась практически, и вообще — надо было глазами смотреть и ушами слушать, в кого втюривалась! А если она этого до сих пор не поняла, то он не виноват, что она сама себе что попало напридумывала, ну и пень с ней, значит, сама виновата! Пусть теперь до весны постоит, может, тогда хоть дойдет до нее, а у него праздник на носу, и наши в трактире ждать будут, если уже не ждут! И так сколько он с ней провозился! Хватит! Всё! Он пошел!..
Еще этим утром он, может быть, так и поступил бы, но теперь словно невидимая рука удерживала его здесь, рядом с неподвижно застывшей девушкой.
Девушкой, которая в него верила.
Единственная из сотен тысяч, если не миллионов человек, проживающих на Белом Свете. Включая его самого.
Это — и что-то еще, непонятное, но настойчивое, словно муха, пытающаяся вылететь на улицу сквозь стекло, не давало ему даже сдвинуться с места. Что-то, что на несколько мгновений было, вроде бы, здесь, совсем рядом, и даже теперь далеко не ушло, просто спряталось, притихло, но только ухвати его — и…
Агафон поставил локти на коленки, обхватил руками голову, зажмурился и попытался сфокусироваться на неуловимой, но не дающей покоя мысли.
Это было что-то, связанное с противозаклятьями.
Что-то, что мелькнуло у него в голове, когда он накладывал то ли пятое, то ли шестое… Или между шестым и седьмым? Там надо было еще применить «разворот Риалти»… в обоих… но в одном сопровождающие пассы следовали сразу за ним… а в другом требовалось переключиться на вспомогательные материалы… и он еще подумал… что общая точка, но разные трактовки последующих действий — это интересно… или даже не подумал… и что отчего бы не существовать третьему пути… или четвертому… тем более, что в конце оба заклинания снова почти сходятся… и еще два или три из предыдущих были очень близки… разница только в… только… только надо…
Не в силах додумать ускользающую мысль, он вскочил, схватил мелок и быстро заползал на коленях по грязному полу, вычерчивая диаграммы и схемы, записывая и стирая формулы, заглядывая в хрестоматию, затирая рукавом написанное, и снова лихорадочно рисуя, чертя, набрасывая…
Спустя минут сорок Агафон в изнеможении остановился, выронил мел и дрожащей рукой вытер со лба внезапно выступивший пот.
Значит, так…
Значит, других путей не было…
Кроме этого…
Он снова пробежал взглядом по записям, перевел взгляд на Мари, потом на свои руки, колени, светящиеся в полутьме сарая призрачно-синим, и упрямо сжал губы.
Если другого пути не было — значит, так.
Быстро переписав схему заклинания на поля фолианта, он взял метлу из кучи садового инвентаря у стены и старательно замел все вычисления и следы старых септограмм. Потом тщательно собрал и свалил в кучу все ненужное, принесенное ранее из лабораторий. Немного подумав и перечитав заметки на полях, он переписал их на ладонь и вслед за банками, склянками, травами и прочими черепами отправил в мешок и книгу, не заботясь, что при этом разгерметизировалось, помялось или разбилось, хотя некоторые компоненты в здравом уме и твердой памяти было лучше не смешивать. Достав из кармана кошелек, он наспех пересчитал деньги, пожал плечами, вдохнул, написал короткую записку, засунул к печально звякнувшим монетам, добавил школьное кольцо и тоже бросил в мешок.
Вот теперь точно всё.
Теперь расстояние.
Отмерив на метловище полтора метра, Агафон окинул взглядом сарай и остановился в нерешительности: до боковых стен, почти не видных из-под бесчисленных грабель, лопат, метел, леек и прочих обитателей летнего парка и сада, было слишком близко. До задней стены — еще ближе. Если до двери окажется меньше, чем необходимо, Мари придется двигать, но при одной мысли о том, чтобы прикоснуться к ней сейчас, его начинала бить мелкая дрожь. Только бы хватило места… только бы хватило…
Когда он закончил откладывать расстояние, до двери осталось ровно полтора метра, и Агафон с облегчением выдохнул, мазнул пол перепачканными мелом пальцами, отмечая точку, и отбросил метлу.
Можно было начинать.
— Не боись, Маш, — с деревянной веселостью подмигнул он недвижимой фигуре в конце сарая и, сконфузившись, понурился и честно добавил: — Хуже не будет. Тебе, по крайней мере.
Первые слова заклинания сами прыгнули на язык, и воздух вокруг него и Мари отозвался, слабо засветившись бирюзой.
Короткие слоги и врезавшиеся в память пассы следовали одни за другими — простые, неуклюжие, часто лишние, Агафон сам понимал как никто другой — но это было первое составленное им заклинание, а принцип начинающего исследователя «лучше заложить запас прочности, чем, погнавшись за простотой и изящностью, получить пшик» он ощущал интуицией.
«Первое и последнее», — тоскливо мелькнуло в мозгу студента, когда он почувствовал робкое прикосновение льда к своим костям, но параллельно страху, непрошенная, хоть и понятная, вспыхнула радость. Значит, все работало!
И теперь оставалось только стоять и ждать, когда заклинание обмена вступит в полную силу.
Вспышка света резанула привыкшие к полумраку глаза словно ножом, заставляя зажмуриться и вскинуть руки к лицу.
— Ах, вот ты где, звезда наша! — под скрип открывающейся двери прозвучал за спиной до боли знакомый голос.
Мельников застонал, втянул голову в плечи, обернулся…
— Прячешься? — грозно размахивая рукой ледяной статуи, попер на него грудью Уллокрафт, и Агафон непроизвольно отступил.
Ректор занял освобожденную противником территорию, попытался скрестить руки на груди, но запутался и снова помахал перед носом скукожившегося студиозуса уликой.
— Шутки шутить со мной вздумал, милейший? Полагаешь, если ты внук царя Костея и за твое обучение такая прорва денег уплачена, то можешь жульничать на экзаменах? Головы нам дурить?
— Да… Нет… То есть… я… я… — растерянный, сбитый с толку, позабыв, чем он тут занимался, Агафон смотрел на ректора словно кролик на удава, и Уллокрафт, словно удав перед кроликом, зловеще качал головой и сверлил несчастную жертву взглядом.
— Думал, тебе это с рук сойдет? Думал, что можешь гонять меня по всей школе в такой холод? Думал, мы в прятки тут играем? В эдакий-то мороз?
Ректор гневно поежился, зыркнул на обескураженного студента, словно в том, что он мерзнет, была его вина — и Агафон вздрогнул и молниеносно глянул под ноги.
Сначала себе, потом, не найдя того, чего искал — Уллокрафту.
— Ваше премудрие!.. — только и успел вскрикнуть он, как мутный зеленоватый свет, ставший почти незаметным из-за ярко-желтого сияния фонаря, вспыхнул, слепя и пугая — и пропал.
А вместо Уллокрафта ровно в полутора метрах от двери стояла ледяная скульптура, одетая в балахон и плащ главного мага ВыШиМыШи.
— К-кабуча-а-а-а… — руки Агафона медленно поднялись вверх и взялись за голову, которая в это же время попыталась если не провалиться в грудную клетку, то хотя бы втянуться в плечи. — Ёжкин дрын…
Моментально вспотев от прихлынувшего к сердцу ужаса, студент приложил ладони к вискам Уллокрафта, напряженно замер, прислушиваясь… и выдохнул едва ощутимо.
Живой…
Пока.
— Агафон! — раздался крик сзади, и через секунду на него налетела, в слезах и восторгах, ожившая Мари. — У тебя получилось, у тебя вышло, ты смог, ты гений, ты… ты… ты — волшебник!!!..
— Ага, получилось… — нервно гыгыкнул чародей, отступил в сторону, без сил навалился на стену и трясущимися руками принялся утирать пот и расшнуровывать ворот рубахи, словно в отдельно взятом сарае вдруг наступило лето.
— Так ведь это же!.. — радостно начала было прачка, но, увидев монументальную ледяную фигуру у двери, прикусила язык и с ужасом вытаращила глаза. — Так ведь это же?..
— Ага, он самый, — ухмыляясь, как помешанный, закивал Мельников.
— То есть, ты… то есть, он… то есть, у тебя не получалось… и ты хотел… ты решил… и тут он вошел… и получилось, что вместо тебя он… — сбивчиво и растерянно забормотала Мари, nbsp;но тут же снова расцвела: — Ну и что! Ты сейчас его расколдуешь, и он тебя простит!
Агафон нервно заржал, но быстро успокоился и снова помрачнел.
— Ладно. Побежал я, — рывком он оторвал ссутулившиеся плечи от стены и шагнул к Уллокрафту, застывшему у двери, словно памятник самому себе.
— А если тебя поймают? — встревожилась девушка. — Накажут? Выгонят?
— Накажут и выгонят меня и так, — скользнул по ней пасмурным взглядом Агафон. — А побежал я на кафедру. Может, действительно еще не поздно что-нибудь с ним сделать.
Не глядя больше на спасенную от его же собственных чар прачку, он решительно подошел к ректору, развел руки, словно приветствуя старого знакомого после долгой разлуки — и остановился.
Уллокрафт был человеком солидным во всех отношениях, обхвата в полтора, не меньше, и ни обвиняюще выставленная вперед и вверх рука агафоновой скульптуры, ни горящий фонарь в чуть отставленной в сторону руке второй, ухватистости его не способствовали.
Студиозус хмыкнул озадаченно, сделал три быстрых круга по периметру ректора, примериваясь, за что бы его было сподручней ухватить, и остановился за отсутствием идей.
— Ты один его не унесешь, — уверенно изрекла Мари.
— Обвяжу веревкой и волоком потащу, — хмуро проговорил студент. — Еще не хватало, кого попало на помощь звать.
— Я, между, прочим, не «кто попало», — обиделась прачка. — И меня звать не надо. Я уже тут.
— Ну так давай веревку, — хмуро глянул на нее чародей.
Девушка стушевалась, но не уступила.
— Не надо веревку, — тихо проговорила она. — Мы его так, руками дотащим.
— Ты не поднимешь. Даже со мной вдвоем. А если уроним?
— Не уроним. Подниму, — храбро оттопырила нижнюю губу Мари. — Ты не знаешь, какие мы с девочками баки с сырым бельем и водой таскаем вдвоем!
Агафон посмотрел на восемьдесят килограмм сплошного льда, потом на девушку — хоть и крепкую с виду, но ростом изрядно ниже его, и впервые порадовался, что чего-то не знает.
Когда они вышли на улицу с Уллокрафтом, зажатым между ними, точно подгулявший дядюшка между заботливыми племянниками, солнце уже закатилось, и ранние зимние сумерки опустились на Мильпардон, словно покрывало на клетку с беспокойными попугаями. Но, в отличие от птиц, люди знали, что сегодня чем темнее, тем ближе к долгожданному празднику, и поэтому суетились и носились по улицам пешком, верхом и в экипажах с удвоенной энергией. Песни, музыка, смех и веселые выкрики доносились со стороны города, словно в разгар солнечного дня.
Территория Школы же была погружена во мрак и тишину.
— А где все? — обеспокоенно огляделся по сторонам студиозус.
Но куда бы он ни посмотрел, взор его встречал лишь синие сугробы, покрытые редкими пятнами фонарного света, занесенные снегом деревья, да темные стены Школы, возвышающейся невдалеке подобно замку из мрачной сказки.
— И свет нигде не горит…
— Наверное, они в город ушли? На площадь, к елке? Или по гостям? Или в трактиры — праздновать? — предположила Мари.